Не верь человек человеку и прежде всего тому, который в тебе. Могу разувериться и отказаться от всех своих критически-филологических замечаний по поводу этих трёх его текстов, от радости – не откажусь. И жду этой радости от Анатолия Байбородина.
Как прилежная ученица, долго и радостно думала над тем, что мне предстоит написать о Толе Байбородине. И вдруг засомневалась, смогу ли. Как критик – не умею. Как читатель – не могу. За долгие годы работы в прозе отвыкла быть просто читателем. Как прозаику писать трудно, есть опасность впасть в подстраивание под свою стилистику. Поэтому пишу без разделений, о Толе Байбородине (такое обращение от человеческого знакомства и схожести многих взглядов) в том потоке, в котором живу как человек, гражданин, литератор.
Беру три байбородинские вещи, которые знаю почти год, со времени совместной работы в пермском семинаре молодой прозы России: «Господи, прости», «Медвежья любовь», «Утром небо плакало, а ночью выпал снег». Иду от общего к частному.
Читать Байбородина мне трудно. Чего стоит, например, такое предложение: «Старик пел про то, как, играя и сверкая на перекатах, кружась в омутах, вольно и непуганно текла река, ласкала и гладила ленковые, хариузовые спины, застившие дно; старик пел про то, как ходила ходуном, бурлила и пенилась речная течь на маковой заре, когда играла и кормилась опадающей мошкой оголодавшая за ночь белорыбица; как весело резвился он, молодой, удалый, то загоняя рыбьи табуны в невода и сети, то отпугивая, ежли рыбак не глянется, ежли хвастливый больно, ежли прямо в икромёт закинул мережу, ежли петров корень к гайтану не подвесил — не боится изурочиться, не почитает его, хозяйнушку речного, ежли не сотворил кудесы – из первого улова не откинул ему, водовику, пару хвостов, ежли…табачку не бросил хоть на один понюх, да и мережу не обкурил богородичной травой, но перво-наперво… ежли согрешил накануне лова, не покаялся, не помолился, не выпарился в бане».
Но трудность длинно-предложного чтения однозначно не плохой признак современной (уж о прошлом не говорю) прозы, когда всех нас поголовно приглашают облегчать и облегчаться. К тому же, другая вещь, «Утром небо плакало, а ночью выпал снег», такими необоснованными длиннотами не страдает.
Может быть, чтение затрудняет густой сибирский язык, с его незнакомыми мне диалектизмами, чисто авторским оборотами, поговорками и присловьями, встреченными впервые? Но в том же тексте «Утром небо плакало, а ночью выпал снег» язык прост до прозрачности.
И работаем мы с автором в одном, условно говоря «около-православном» пространстве. Мне понятны все человеческие и гражданские устремления автора показать падшесть современного мира и то, что не все с таким положением согласны.
В сюжете «Господи, прости» дана не только эта падшесть, но и её соединённость со тьмою. Живописно, по Высоцкому и под него, дана нечисть, которая, конечно, противна, и которую, конечно жалко. Греховна ли эта личная жалость, я не знаю. Вообще, на мой взгляд, эта самая удачная вещь Байбородина из тех, о которых я рассуждаю. Здесь есть о чём думать, с чем спорить. Хотя ничего нового автор нам вроде бы не сообщает, но даёт известный сюжет прозрения от противного очень по-своему. Умилительна, например, коллизия про мельницу, где мельник с бесом уж так дружно жили, что потом (продолжим) и революция 1917 года получилась. Да, говорят, что получилась она из-за того, в основном, что гнилая интеллигенция народ с ума свела. Да конечно, интеллигенция, и конечно она у нас всегда гнилая, а народ доверчивый, опять же происки всякие. Но с тем, что народ к тому времени от Бога отпал, вроде, никто не спорит. А Байбородин это очень живописно иллюстрирует.
Плохо, что он это идеализирует. Ещё хуже, что не останавливается. Потому что главным героем у него получился (по яркости) вовсе не раскаявшийся мужичок Лёня Русак, а плачущий старичок водовик. Вот его Господь с неба за бунт «спихнул», а теперь ему плохо, но надежда у него есть: «… может быть, виделось ему, будто он, невиданно полегчавший, в белом саване плывет над истерзанной землей, вздымаясь всё выше и выше: и звуки сладковатым, усыпляющим дымом кутают его с материнской и отцовской лаской; и он, кажется, даже не успел охнуть, когда холодные пальцы стиснули его горло; лишь ощутил, что уже совсем перестал чуять в себе грешный дух, что ему легко и светло, как никогда не бывало на этой измаянной земле».
Конечно, это всего лишь авторская версия, и бывают версии покруче (например, что Иуда был вовсе не Иуда, а переселившийся в его красивое тело Лазарь, который не знал сути дела и поцеловал Иисуса от истинной любви). Конечно, зло всегда ярче получается, чем добро. И тема огромная: что будет со всякой нечистью после кончины мира. И даже такой вопрос возникает: зачем Господь её создал. И ответ мы, вроде бы, знаем. Но вопрос остаётся. И версия ответа есть: значит, бытие при всех его скорбях и неправильностях всё-таки лучше, чем не-бытие. Но в данном контексте (у Байбородина) вопрос конкретный – зачем ему эта версия ответа (на том уровне, что у него дано, это именно так)? Ведь это ложь, а она всегда ложь, в какие бы жалостливо-красивые одежды ни нарядилась. И одно дело когда она личная, другое, когда публичная.
Второй текст обозначен как повесть «Медвежья любовь». Здесь я могу быть менее всего объективной, потому что слишком «мужеский» материал. Он довольно богатый там, где речь идёт о делах таёжных. По нему я вижу, что писателя Байбородина всегда теперь узнаю. Как-то он умеет выстроить текст так, что у него каждое предложение (собственно предложение, даже внутри со- и сложноподчинённого) заключено само в себе и словно бы одето в скорлупку, это, может быть, похоже на кедровый орешек. Например: «А когда проснулся и глянул из зимовья, в глаза его с небесной синью радостно и влажно хлынула сияющая листвой, омытая березовая грива». Здесь первая часть: мы смотрим из зимовья, ждём картины. Её нет, потому что дальше взгляд идёт извне, оттуда хлынуло, т.е. возвращаемся к глазам уже с тем, что хлынуло, с гривой. И каждую такую частичку надо открывать с некоторым усилием.
Что касается фактажа, то здесь я не согласна с акцентами. Конечно, речь идёт о любви, хотя материала больше именно по страсти. Она, как паутина, закрывает, любовь, Конечно, в жизни нашей грешной так и есть. Но ведь мы говорим о литературе. Читатель должен любовь в тексте Байбородина выискивать, потому что схоластические диалоги верующего писателя пищи ни уму ни сердцу не дают. А любовь здесь – это Медведев (и его бы побольше) и та ситуация, когда муж принял жену с чужим ребёнком. Вот это, на мой взгляд, интересно. Может быть, я не доверяю читателю, и он сам сможет всё это увидеть. Или это у меня запоздалый взгляд «женщины серебряного века», Но я считаю, что мы должны показывать не статус-кво, а, пусть уж если не вперёд, как Фёдор Михайлович, но хотя бы то, что забыто. Ну, мы знаем, что мир всё более обволакивается похотью, что семьи рвутся, как старые платья, а молодёжь предпочитает и вовсе ходить в этом смысле голой. Конечно, все мы теперь больные. Ну, и что? Скажи нам, Толя Байбородин, что-нибудь новое, хорошо забытое старое, покажи красоту (не только в природе, но и в грешной душе человеческой, хоть капельку высвети; при этом знаю, конечно, сколько страшилок вылезло теперь на свет, но таких авторов жалко, они – не могут, ты – можешь!). Радость покажи, которая ведь есть, всё рано она есть. И будет до скончания мира.
И я уже начинаю понимать, почему (кроме всего прочего) писателя Байбородина читать мне трудно. Но прежде о третьем тексте «Утром небо плакало, а ночью выпал снег». Я не поняла, почему притча. Но сначала по некоторым деталям. Человек и собака. Параллель заявлена. Думаю, её надо выдержать до конца, а если уж сломать, то в сломе должен быть смысл. Человек – война. У собаки что? Хорошая жизнь была. И финал – человек умирает. А собака что? Почему она забыта? В чём был смысл её появления? Ну, конечно, она человеку утешительница! Но поскольку параллели заявлены, и финал по одной из них дан с развязкой, на мой взгляд, такое же решение необходимо по второй.
А рассказ красивый. Человек красивый. Смерть красивая. И я наконец поняла, почему мне нелегко читать А. Байбородина. Мне не хватает у него того, что я назвала заповедью радости (наверно, кто-то это давным-давно назвал). Ведь эта главная и на сегодня самая трудная из заповедей блаженств, вернее, это смысл этих заповедей!
Конечно, почитав святых отцов, и в частности, Игн. Борчанинова перечитав, помнить надобно, что, прежде всего, печалиться мы должны о грехах своих. Но и печалиться – радуясь! И чем больше печалей – тем больше мы должны радоваться, пусть падая уже, превозмогая себя, а иначе и смысла нет. Радость – она ведь замечательна, если она не лакировка или новозаветинский экстаз, а, банально говоря, состояние души. Радость может и скорбеть, и ругаться, и плакать! И молчать, и даже гневаться, и заблуждаться, и прогуливаться порой вовсе не там, где человеческими канонами указано.
Так мало её сейчас в хорошей нашей литературе. И так без неё трудно. Хазария плетёт свои заговоры, ботинки полны водкой, рыба в реках вся передохла, деревни (и уже малые города) уничтожены и продолжают уничтожаться, мата на улицах мало, так мы его ещё и в литературу затащим и т.д. и т.п. Да разве не было нам сказано ещё 2 тыс. лет назад, что именно так всё и будет? И добавлено было: «Не бойся, малое стадо».
Нет, и в литературе и около: конец света, нам тоже всё можно, будем работать их методами и т.д. и т.п. О том, что около, конечно, разговор другой, но и тот же. Потому что – куда идём, туда и придём. Пермская культура, например, теперь рыдает: ах, откуда же нам это гельманское иго, мы ведь были такие чистые-пушистые, ну, любили мы либерализм, но не в такой же степени! А вот что любили – то и получили. И о степени тоже сказано – если коготок увяз, известно, что с птичкой бывает.
Зачем я всё это? А затем, что очень трудно сейчас радоваться человеку пермской провинциальной культуры (а М. Гельман пообещал, что он через Общественную палату перенесёт своё иго на всю Россию). И что же? А то, что можно взять книжку К. Кокшенёвой «Русская критика» и вспомнить, что в русской культуре всегда были и есть, кроме плача, боли, гнева, упрёков, а то и пощёчин – радость! Радость от того, что с нами Бог «во все дни, до скончания века». Что бы и как ни происходило – нельзя позволить себе этого забыть. По мере своих малых сил стараться напоминать об этом народу. Хоть на малую минуточку затеплить в душе уставшего человека свою свечечку-крохотку.
Нет, о Толе Байбородине я не забыла. Ему я это и пишу. Не верь человек человеку и прежде всего тому, который в тебе. Могу разувериться и отказаться от всех своих критически-филологических замечаний по поводу этих трёх его текстов, от радости – не откажусь. И жду этой радости от Анатолия Байбородина.
Татьяна Соколова, г. Пермь, 15 октября 2009 года
Комментарии:
10-04-05 15:36 Михаил Потапович
Читать такое длиннющее предложение Байбородина, какое в начале статьи приводит Татьяна Соколова, закрученное на старо-сибирский лад, действительно, не каждому под силу. Особенно молодому читателю. Мне кажется писателю надо быть несколько ближе к современности. Ведь пишет он, надеюсь, не только для сибиряков пенсионного возраста. А молодёжь нынче, даже сибирская, не поймёт все эти премудрости. Хоть эти «ежли» и забавны, но их явный перебор. Резанула такая фраза автора статьи, как «и работаем мы…условно говоря в «около-православном» пространстве». И сразу ассоциация — мы летим в околоземном пространстве. Я не понимаю, что такое «около-православие». Чуть ниже Соколова пишет: «Живописно, по Высоцкому и под него, дана нечисть…» А может нечисть дана по Афанасьеву, автору замечательных «Поэтических воззрений славян на природу»? Это было бы, наверное, справедливей… Ответить
10-04-09 12:41 Игорь
Действительно, Анатолий Байбородин очень часто явно переперчивает свои произведения мудрёными словесами, сибирскими выражениями. Но творения Байбородина всё равно интересны, в них чувствуется настоящая жизнь Ответить