О повести Леонида Бородина «Хорошие люди». В одной беседе Леонид Бородин как-то признался, что никак он не может свыкнуться с приставкой «писатель» рядом со своим именем, зато охотно предоставляет всем желающим возможность для погружения в виртуальные миры воображения – свои новые произведения.
Последняя работа Бородина – повесть «Хорошие люди», в которой идёт речь о новой русской смуте XX века с её центральным событием – расстрелом Белого дома в октябре 1993 года. Эта повесть – совсем не очередное исследование, призванное восстановить историческую правду, но именно художественное произведение о людях, которых события 1991-1993 годов если и задели, изменили жизнь, то были осознаны далеко не сразу. Бородин этой повестью будто утверждает, что в смутные времена нет героев, нет героических поступков или они, что редкость, совершаются в сокрытии от общественного внимания. Да, 1993 год для героев бородинской повести – это едва заметный фон их потока жизни. Так танковая операция у Белого Дома хоть и обсуждаемая ими тема, но скорее слышится героям глухо, невнятно, – далеким отзвуком будто не своей, а чужой совершающейся истории.
Кто же такие «хорошие люди»? Если они так хороши, почему не назвать их «отличными», «превосходными»? И, собственно, в чём они хороши? Один ваяет уродливые скульптуры, другой променял реальную жизнь на подземный мир, третий грезит практической идеей фильтра-очистителя… Ко всему прочему, личная жизнь каждого из них не задалась. Да и в самом названии повести чувствуется легкая ирония: «хорошее» прочитывается как некий опасный баланс между «средним», «посредственным» и «отличным от среднего». Бородинские герои – обыватели, и это качество принадлежит тем, кто медленно, но неизменно терял цвет и вкус жизни.
Да, конечно, и они герои – герои своего негероического времени. Времени распада страны, жадной дележки ее ресурсов, скороспелых перестроек и необдуманных перемен. Они не то устали от устойчиво-застойной советской жизни, которая по официальной версии истории все сильнее движется к коммунизму; не то избалованы порядком жизни, которая хоть и стабильна, да как-то скучна. Ясно одно – «хорошие люди» лишились жизненной самодеятельности, активности, полагаясь на управление своими судьбами начальников и правительства. Человеческая апатия проглядывала и сквозь казалось бы фундаментальные установки как «долг перед страной», «обязанности перед коллективом», а сами социальные процессы воспринимались как нечто, лично к ним, «хорошим людям», не имеющее непосредственного отношения: «Все равные были равны меж собой, а если кто-то и выбивался от случая к случаю на ступеньку выше, тому бывало честное объяснение: заслужил, потому что пахал; или – карьерист, или тогда фунт ему презрения всеобщего».
События, описанные в повести, происходят, повторим, во время, когда «страна не то рожала демократию, не то срыгивала ее», когда «…удача — вот она, уже зависла над столицей и пока только особому слуху слышима шелестом хитроумно изъятых из рабочего процесса миллионов ассигнаций, готовых подлинным листопадом опасть-упасть в карманы бдящих». И хотя «хорошие люди» не имели навыков, да и не умели проводить никаких финансовых махинаций, тем не менее, иногда некие странные обстоятельства и вихревые потоки времени выбрасывали их наверх – некоторые вдруг продвигались по служебной лестнице. Всем ясно было одно: в новопеределанном мире денежный знак стал настоящим героем, легко конвертируемым в любую меру – хоть в меру совести, хоть в меру подлости. Впрочем, часто случалось и другое: «кто был никем, тот стал всем».
Это «темное время» писатель выписывает достаточно красноречиво, показывая как захватили людей страсти, и потому бездейственный нейтралитет сохранять становилось все труднее: «В силу таинственной социальной мистики некто и некие без жертв и напряги вдруг вмиг и разом выпятились, обозначились и поперли кто в политактив, кто в экономактив, то есть попросту в толстосумы». При это «коллективное мнение» социума менялось столь же стремительно – уже никто не собирался никого линчевать за девиантное обогащение, личную алчность и денежную «похотливость». Никто не мог, да и не старался объяснить причины, как и почему полезло «…сущее быдло — в ферзи, минуя все веками отработанные правила шахматной доски…», как и почему «обычные кошельки превратились в объемные, толстые “сумы”, при этом никого, кажется, не оскорбила такая очевидная несправедливость и не подвигнула на протест. Выскочили — ну и пусть!». Обывателю всегда проще найти виноватого во вне. И он находит: «два изверга рода человеческого: новоявленный президент и Ален Даллес в корыстном сговоре развалили Великое государство при преступном бездействии “органов” и пролетариата…». В данном контексте метко подмечено, что бездействие – преступно, ведь нельзя считать, что аннигиляция СССР – только результат триумвирата врагов государства, а «непричёмное» общество и его сомнамбулизм и прострация не сыграли никакой роли в развале страны.
Герои повести, несомненно, переживают за судьбу страны (если, конечно, не считать Стёбина: он нарочно в дни путча и «революции» уехал на юга), однако в их поступках больше трёпа, нежели действенности. Большинство из них и в политику-то подались из-за тоски: «А что есть политика для мужчин — то первей-наперво умные разговоры. В былые светлые советские времена о чем разговоры промеж мужиков, независимо от образования и ума? Про футбол, про баб, еще автомобиль и шесть соток. А теперь! Любую власть крой себе на здоровье и хмелей от свободы горлопанства… Есть что-то охренительно хмелящее в том, что можно всех, снизу доверху (исключая прямого начальника, разумеется), крыть любыми оборотами, ну абсолютно как тебе вздумается. По делу и не по делу… большую часть говорильни можно было запросто пропускать мимо ушей, один хрен — треп, но соучастие в трепе на равных!». Из одного сплошного словоблудства и состояла деятельность группы с громким названием «Партия социальной справедливости». Так и нынешние политики – «бесы с интригой в зрачках вершат дела, глушат речитативами, полными глубокомысленного смысла, напрочь лишая понимания смысла их дел».
В фабуле повести Стёбин, которого никогда не интересовала политика, который всегда гордился своей индифферентностью, после вовлечения его в новоявленную партию выбивается в аппарат президента. Конечно, читатель догадывается, что всё это дело рук масона Жубина, что нет в том заслуги самого Стёбина, а только его «новообретённой харизмы», которую вдруг в нем увидели другие. «А что до харизмы, то она предполагает некую тайну личности. Понятный человек — неинтересный человек. Для масс, имею в виду. А массы, как известно, решают все, если, разумеется, решение массам вовремя подсказано». Стёбин сам по себе – ничем не примечательный персонаж, и если бы Вы столкнулись с ним на улице, Вы не обратили на него внимания, ведь даже соседи с ним не здоровались. Но в судьбу его вкрался фантастический элемент. На глазах читателя происходит преображение скучного героя – тотальное поседение его головы при падении с балкона на юге. Этот факт изменил его внешность настолько, что стал, как и забинтованная рука, причиной интриги – герой всем вокруг стал казаться ЗНАЧИТЕЛЬНЫМ (а руку, они решили, ему прострелили как-то у белого Дома, т.е. тихоня-то оказался в гуще политики!). Окружающие его люди никак не хотели верить в правду, им больше нравилось думать, что он ходил к Белому дому спасать правду и оттого поседел, что увидел такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать, хотя забывали любимую фразу Стёбина: «Мы инженеры-работники, а не политики. Политики приходят и уходят, а мы — всегда!»
Люди мечтали о переменах, но не успели они ещё привыкнуть к новой жизни, как захлебнулись в неостановимом потоке свободы. И заскучал народ по былому: «…как же покойно жилось при советской власти! Покойно!». Никто не был против демократии, покуда она было мечтой и не встала воровкой, всех поголовно обворовавшей. «Вековую мечту человечества о социальной справедливости, какая уже будто на горизонте рисовалась» потеряли безвозвратно и «…стопроцентная правота обернулась хрен знает чем… И хрюкает этот поросенок со всех каналов ящика, и не оторвешься, смотришь, слушаешь, яростью насыщаешься до ниже пояса, а два пальца в рот не сунешь, чтобы выблевать!». А потому в салонах нынче не читают вдохновенно-влюблённую лирику, всё чаще слышны иные стихи: «С Россией кончено! На площадях ее мы прогалдели, проболтали, пролузгали, пропили, проплевали…».
И вот те самые «хорошие люди», умевшие ставить заслон от политики, живя привычным обывательством, нехотя стали замечать общественные тенденции «не в их пользу»: в почёте ловкачи и машинный труд, а инженеры и вовсе не нужны, ведь строить-то в будущем ничего не предполагается, но только разрушать-разрушать-разрушать. И всей разрухе способствует власть. «Нынешняя государственная власть обросла миллионом мыльных пузырей, которые, когда их миллион, то это почти субстанция…». Иными словами, теперь изменения стали практически неосуществимы, ведь нельзя навести порядок на местах, когда всё – часть целой кривой системы. Процесс пошёл, неостановимо! «А им управлять невозможно, можно только корректировать… Фактически — умно и хитро сопротивляться. Тот, что говорил, не понимал или элементарно не знал, что процесс, которому он дал зеленый свет, имеет однонаправленность, — энтропия. Ей, энтропии, и приходится сопротивляться». Как известно, энтропия есть смерть, а сопротивляться смерти – точно противиться ходу жизни – бесполезно.
Те, кто не видит выхода из сложившейся ситуации, предпринимают попытки к бегству. Кто за границу, кто в мир творчества, а кто в прямом смысле этого слова уходит под землю. В повести есть фрагмент, способный жить самостоятельным рассказом. Автор зовёт читателя за собой под Москву – спасать юношу Олега, который пошёл отвоёвывать собственные взгляды к Белому дому, а когда с соратниками спасался бегством по коммуникациям, заблудился. Неизвестный таинственный мир, увлечение коим нынче в моде («Метро 2033» и иже с ними) описывается метким пером Леонида Бородина до того подробно, что мы можем вообразить и разглядеть все детали, скрываемые в неведомом мире ПОДмосковья. Жаль только, что впечатление от путешествия в недра земли портит страдающий Стёбин, ведь решился идти на опасное путешествие со сломанной рукой, а столько преград встречается на пути! И загазованность опасными для человеческого дыхания химикатами, и сточные воды, и мелкая живность подземелья, а также узкие проходы, которые приходится прокапывать собственноручно и даже огненные температуры… все есть.
Своеобразный уход от реальности наблюдается и у других людей, не имеющих возможности путешествовать под землёй. «Не вовлекаться!» — теперь это девиз нынешнего времени. «…С распадом страны задействовалась ранее неизвестная социальная логика», которая не может вести к единению народа российского, а только к тотальной разобщённости, раздробленности, а значит – и к ослаблению когда-то непобедимой державы… Наш герой Стёбин и рад бы не вовлекаться, но с некоторых пор над ним довлеет седовласый мистер Хайт. Его коллега замечает современную тенденцию: «…цены поменялись, и, хочешь не хочешь, надо меняться, иначе попросту затеряешься». Но как именно меняться? Чем руководствоваться при изменениях? В случае нашего героя, ему не пришлось об этом размышлять: его как бы сам перст судьбы вёл к выгодной для него цели. Но страна меж тем менялась по плану с причудливым названием: «Унижение имело четкое поименование — перестройка! Само слово ненавидел, всех авторов этого слова и всех действий, ему соответствующих, — ненавидел».
Перестройка, перекрутка бытия завертела Россией: «Наконец, было объявлено, что вступили мы в новую эпоху — эпоху постиндустриальную, где все не как раньше. Там, где дымили заводы, теперь коптели костры бомжей; где делали ракеты — начали делать мясорубки… Все завертелось, закрутилось, потом как-то замялось, затерлось, и тогда-то пришли настоящие: дилеры, киллеры, рокеры, брокеры, блогеры и менеджеры, и с того момента начался новый этап истории бывшего народа-богоносца, каковой и продолжается, ко всеобщему интересу…».
Вечные вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?» уже давно не произносятся, так как провозглашена их риторичность. В повести Бородина всё кончается позитивно для её героев – Стёбин и его команда теперь на ведущих постах в администрации президента, но какую страну могут делать они – не сведущие в политике, не знающие этого ремесла? Единственно возможный спаситель России – потомок царя – реальный претендент на престол, ведь народ «проголосует, потому что народу прежде прочего порядок нужен, а потом уже в пределах этого порядка свободы, вольности и все прочие достижения цивилизации», но Романов смертельно болен. А потому остаётся нам только ждать что же будет с Россией и куда она пойдёт. А на вопрос, в какой стране жить будем, печально и пророчески отвечает герой Бородина: в той, «какая есть…».
Вероника Васильева