21 января нового 2011 года, в Центральном Доме литераторов, в Малом зале, состоялся Творческий вечер талантливого и самобытного русского писателя АНАТОЛИЯ БАЙБОРОДИНА – нашего товарища из Иркутска.
Вечер был не пышным, но достойным и спокойным: товарищества ради.
Был он и немного грустным – а мне почему-то всегда в ЦДЛ грустно, будто стены источают какую-то страшную тоску о былых торжествах и некой старой официальной мощи. А теперь всегда в ЦДЛ к тебе непременно подойдет старенький немощный писатель, трясущейся рукой и со слезой на глазах покажет свою книжку – и станет так тошно и стыдно отчего-то, будто это ты лично у него что-то отобрал. В этот раз книжка была от пережившего Блокаду Ленинграда. Он показывал фотографии, он так хотел, видимо, простой теплоты, человечьего внимания, отклика. Книжку именно показывал этот высокий старик – нет, не дарил. Будто вообще она у него одна. Как одна жизнь. Как одна была эта нечеловечески-героическая Блокада.
В общем, когда хотелось плакать, пришлось начинать вечер Анатолия Байбородина – сидевшего как-то настороженно, бочком на стуле, почти сбоку же от стола. Ну, и как же он взорлил, когда оторвался от стула и стал говорить… Просто преобразился: «Как его слово-то поднимает», — думала я.
У нас, у сибиряков, не принято рассыпаться в нежностях – у нас любят не на словах, а в деле. А потому мне как-то так трудно было говорить, — поначалу будто камни ворочала, а не слова… Я приехала в Москву буквально накануне из рая земного – из Кисловодска, именно там, отдыхая, вечерами перечитывала прозу Анатолия, написанную им давненько, потом отредактированную еще раз – с христианской придирчивостью к собственной народности-фольклорности, а вот теперь и изданную в московском издательстве «ВЕЧЕ» с некоторым даже современным шиком. «Не родит сокола сова» — так называется.
Нет, не родит. И хорошо, что не родит сова сокола. А то бы и совсем мир сошел с ума, если совы-то соколов вздумали рожать! Всему свое место, свой черед – только, увы, нарушился он в очередной раз в нашей жизни.
Вообще читать сибиряка Байбородина в Кисловодске было странно. Отошедшая в веках жизнь стояла за окном: тут Лермонтов гулял «на водах», почти осязались шаги его героев, и слышался галоп лошади, загнанной Печориным в погоне за Верой; и легкий гений Пушкина коснулся этих мест, и кашель Чехова остался где-то звучащим эхом; а в горах, казалось, все еще гулял на воле мощный шаляпинский бас… И вся эта страшно трудолюбивая русская порода военных и штатских, насадившая знаменитые теренкуры-заповедные, отвоевавшая мир у горцев и воздвигшая крепости и храмы, стояла вот тут – рядом, плечом к плечу. Тут орлы в почете – птица сильная и смелая. Не совы.
Анатолий Байбородин весь в своей писательской судьбе ушел в род и породу иную – сибирскую, вольно сочетавшую подвиги и грехи, крови русские и бурятские, а то и с еврейской «добавкой». Все – масштабно, бурно и буйно, не стесненно ничем, кроме Божьего страха, когда он был.
«Сумрачные тайны кутают смертные грехи, как отыгравшие и угасшие страсти хоронит в себе заплесневелая кладбищенская тишь, а посему сколь Иван Краснобаев ни пытался разгадать заблудшую судьбу сельского отвержи, но все беспроку. Слышал про архаровца уйму баек — и смешных, и грешных — да и надивился на Гошу Хуцана вдосталь, отчего ухабистый, жизненный проселок его хоть и туманно, порванно, а все же виделся из края в край, от пятидесятых до конца шестидесятых годов. Но то внешняя, зримая жизнь, отгадка же душевной, – с молитвенной слезой и покаяннием под святыми, – рассудку не давалась. Гоша… Георгий Силыч Рыжаков… оказался не так прост, каким виделся Ивану и его родове», — так начнется повествование в «Не родит сокола сова», в котором вообще-то есть сразу же некий крутой художественный замес, по которому и узнается писатель. О словесной лепоте Байбородина, о его страсти добывать изукрашенное слово писали все и так хорошо, что не буду тут ничего добавлять. Не случайно лучше всяких критиков знает Байбородин Владимира Личутина – северного украсителя-сказителя, мирно проживающего в Москве, но получившего такие северные дары, что уже восьмой десяток живет ими. Дай Бог долголетия!
Прочитал (Байбородин) его (Личутина) всего вдоль и поперек, и теперь они оба очень забавно «несут свою дружбу» (это я цитирую Бориса Агеева), ревную друг друга, а вернее свои земли — Север и Сибирь – к тому изначально русскому, что, по версии Личутина, началось на Севере (у Личутина и Гомер пил чай с мужиками – давным-давно, конечно — в соседней северной деревне). Да, Байбородин немного и согласится, что, мол, точно, северными переселенцами Сибирь прирастала, но и бурятов своих не забудет «в строку вставить». Ну а уж по поводу своей мужской породы (невелик мужик, да крепок) они никогда не спорят – тут согласье и мир. Оба равны. Оба сильны. (Анатолий Ехалов до сих пор всякий раз вспоминает публичное напутствие Личутина, сделанное ему торжественным вечером в ЦДЛ: «Пусть плодильня твоя не иссыхает»!).
Вот такие – схожие и разные, но друг за друга крепко держатся: ценят в литературе слово с одинаковой страстью, узорочье словесное ткут оба, за народный дух в слове держатся как за веревку в последние времена; оба мало печалятся о том, что их новое поколение вообще не понимает, что для новых варваров они какие-то «персияне», или «ориенталисты» незнамо зачем тратящие на полотно русской литературы какие-то неведомые старинные нити – то нить домотканую, грубую и суровую, а то прямо нить золотошвейную и серебряную.
Народная жизнь в повестях Анатолия – это два потока, два рукава одной реки. Род и народ. Они и составляют ЖИЗНЬ. Тут все – и философия, и жизнь простейшая, будничная, и страсти личные, и тьмы-перемены исторические – тут все находит свое успокоение и примирение: в слове народном и в слове святом. Он будто опровергает модный нынче тезис, что «без Православия наша народность дрянь». Нет, не дрянь. Чтобы Православие принять так, как наш русский народ, чтобы возлюбить Христа как возлюбили у нас, — для того нужно было УЖЕ иметь грандиозный фундамент, вместилище в сердце, в уме для такого потрясающего воображение принятия Христа. И это вместилище видит писатель в народной старой традиционной культуре. Я даже и не удивляюсь этим нынешним переборам, – этому малопоэтическому в сравнении с народным, поклонению естеству природы. Не удивляюсь потому, что «очернительство» и «грязная правда» смертельно надоели. Народная культура разве не отразила одного, библейского, навсегда данного образа мира, о котором сотворивший его Господь сказал: «И увидел Бог, что [это] хорошо»? Хорошесть мира не убывает никогда: она была, есть и будет как дар и заданность. И вообще-то нынешние писатели резко делятся вот здесь, в этом месте: для одних мир хорош (тут зрение библейское, народ – тоже понятие библейское), а вторые не способны видеть это, — их писательское зрение схватывает только сегодняшнее. Мне кажется, что именно эту основу (Увидел Бог, что мир хорош) видит и Анатолий в народном слове о мире-земле, сопрягая его с нравственными христианскими правилами. Отсюда и «не попомни зла» находится в естественном сопряжении с разбойником лютым, у которого «совесть Господь пробудил»…
Анатолий Байбородин лучше прописал жизнь народа в советское время, и протянул тут мостик к иным временам, что еще революция не переломила. У нас есть ряд старших писателей, которые сегодня не на первых ролях, но я уверена, что они будут в будущем очень востребованы – они правдивы и тонки, они честны в описании народной жизни как огромного котла, в котором стирались родовые черты и зарождались новые, в котором — и это главное у Байбородина — все народные страдания, выпавшие нам на долю в XX веке, понимаются и как огромное народное богоотступничество. Бога приняли и Бога же мы не удержали со всем русским размахом! Когда в Первую Мировую войну было разрешено не ходить на утреннюю молитву в восках действующей армии, — отказались почти все поголовно, за исключением 3-8% (как говорил Л.Бородин). Ну не бывает «просто так» предательства по совести (как у Достоевского «крови по совести») отца народа (Государя) и разрушения Церквей – дома Господа. За эту каинову печать и страдал наш народ, и страдать продолжает – но польза от страдания бывает только через осознание, понимание и сокрушение сердца. Это понимают редкие герои Анатолия Байбородина. Но сам он это знает точно. Я рада, что он не призывает народ к покаянию либерального толка (тут – либерально — нужно каяться за исторические грехи России так, будто она только одна в мире чернее черного; тут нужно каяться без любви — потому, что ты не любишь России!).
Не будем требовать от писателя совершенно пока неподъемного и трудного – повествования о том, что же сегодня с нашим народом происходит? Что думает он о себе – есть ли еще те ростки, что род поднимут? Писатель – не пророк.
Пожелаем Анатолию Байбородину стойкости и радости!
И если еще есть желание писать – пишите!
Хотя каждый из нас понимает, что служение литературе – это еще не последнее главное служение.
Бог по́мочь вам, друзья мои,
В заботах жизни, царской службы,
И на пирах разгульной дружбы,
И в сладких таинствах любви!
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море,
И в мрачных пропастях земли!
Капитолина Кокшенева