В литературе последних десятилетий как будто совсем нет произведений о семейном счастье, все больше слез и горя. О гламурных, мелкобуржуазных историях говорить не стоит. Этот рассказ неожиданно показывает, каким оно может быть.
(Два рассказа Татьяны Соколовой)
1. ДОМИК
…она стоит, наклонилась ко мне,
а я маленькая, давно уж к земле расту.
Рассказ Татьяны Соколовой «Бомжик мой миленький» трудно оценивать как литературное произведение – столь велика его исповедальная сила.
Изображенная автором картина горестной жизни маленького человека приводит к мысли о тотальном воцарении зла в современном русском мире. Но на фоне примет безжалостного городского быта и людской жестокости в рассказе удивительно много персонажей добросердечных, в чем-то похожих на главную героиню этой истории. Повествование словно пронизывает тихая просьба: опустить глаза вниз и вглядеться в простое существование, кажется, склоненное почти к поверхности земли, к ее грязи, мусору, гниющей палой листве, обрывкам высохших корней. Наверное, там, у наших ног, спрятана сокровенная тайна человеческого бытия, а совсем не на уровне глаз, ослепленных огнями города, не на уровне гордо поднятой головы.
Сюжет о наивной деревенской девочке по прозвищу Стрекоза, превратившейся через два десятка лет в неопрятную бродяжку с обезображенным лицом, напоминает рассказы и повести Достоевского. Именно там авторский голос сливается с голосом «униженного и оскорбленного» персонажа, именно там низкие детали быта не отталкивают читателя, но вызывают его сочувствие и сострадание.
Современная проза не знает, на каком расстоянии рассматривать человека, и если приближается к нему вплотную, то вглядывается только в его тело, в подробности лица. Встать рядом с душой своего героя у современного писателя реально не получается. Читателю предлагают лишь броские черты-сколки присутствия персонажа в драматических или занимательных обстоятельствах. В результате в сознании исподволь возникает мысль: «это не про меня, а про кого-то другого, я тут ни при чем – просто еще одна житейская сказка, плод изобретательного авторского вымысла». И литература, таким образом, превращается в индустрию сюжетов, а ее герои становятся почти анимационными фигурками, объёмными в формате 3D, но плоскими в координатах христианской истины.
Практически весь рассказ идет от первого лица. И не сказать, чтобы героиня обращалась к читателю как к прохожему, призывая послушать свою частную историю. Совсем нет, пожилая бродяжка-бомж, приученная вероломным мужем к алкоголю и обманом увезенная им из квартиры в поселение конченых людей, пьяниц и наркоманов, сбежавшая из этого страшного места и возвратившаяся в город, к своему дому, дабы хоть изредка и издалека видеть дочь и внука, – она говорит словно бы сама с собой. Простая душа повествует о собственной страшной судьбе незлобиво и наивно, покорно в каком-то высшем смысле – будто готовый к закланию агнец наступившего людоедского времени.
Уже в самом приеме исповедального монолога содержится элемент драматического искусства. Рассказ вполне мог бы стать монопьесой, и читатель, превратившись в зрителя, увидел бы перед собой конкретного человека, произносящего слова детские, незатейливые, которые потрясают сердце почти апокалипсической правдой о наших днях.
Добрые люди, встреченные героиней, также плохо приспособлены к жестокому социальному распорядку. Их душевное и телесное здоровье подорвано – и вскоре они умирают, истаивая, будто свечи, тихо оканчивая свои дни. Не то – сын Стрекозы Виктор, узнавший о подлости отца, который завел на стороне выгодную интрижку и предал жену. Виктор отказывается жить по правилам двойной морали, от отчаяния становится наркоманом и погибает. Молодость не выдерживает горечи бытия, в отличие от зрелости и старости. А это – примета мира без будущего.
В рассказе Татьяны Соколовой обыденность показана как пиршество зла. Одинокие праведники обитают здесь наперекор логике и рациональному смыслу. Их действия современный «социальный человек» может расценить как блажь, идиотизм, как ущерб личному покою и благосостоянию. Тогда как добрый человек всего лишь следует велению сердца, а не ума. Потому что русский ум сегодня если не спит, то дремлет и, по известному выражению, порождает чудовищ.
В финале рассказа богомольные старушки спасают Стрекозу, замерзающую в кустах против своего потерянного дома. Священник велит им отвезти бродяжку в храм и отогреть. «Да как же в храм, батюшка, грязная ведь она. – Не грязнее нас…».
На этом рассказ о наивной душе, ничего не понимающей в нынешней жизни, заканчивается. Но в памяти читателя наверняка останутся поразительные по духовной достоверности слова Стрекозы о Божьих селениях: «У Него ведь там домиков разных много, каждому будет свой, и каждый должен домику своему подойти».
Примечательно, что помимо полудетского прозвища у главной героини настоящего, человеческого имени вроде бы и нет. Только в финале Стрекоза обретает его: «Бомж Мария Токунова очнулась оттого, что кто-то легонько тряс ее за плечо и о чем-то спрашивал». Возникает авторская речь и будто фиксирует ужас происходящего сегодня в России. Ибо имя Стрекозы на языке социума вовсе не библейское «Мария», а убийственно материальное – Бомж Мария Токунова.
Рассказ Татьяны Соколовой замечательно точен по интонации. Он совсем не нравоучителен, в нем нет прямого обличения всего нравственно плохого и низкого. Это, скорее, напоминание о братьях и сестрах наших – слабых, немощных, погибающих в беде и забвении. Как говорит Стрекоза: «Живые покойники. Дак живые ведь!».
Живые…
2. ЖЕСТОКОЕ СЧАСТЬЕ
Господи-Боушко, за что мне это?
У Витали Размахнина, главного героя рассказа «Идите», оказывается, ничего нет.
Дом, в котором выросли три поколения Размахниных, сгорел среди бела дня. Жена ушла искать другую, обеспеченную жизнь – без мечтаний, зато с верным прибытком, и забрала с собой сына. Мать больше держалась его старшего брата, у которого все правильно: квартира, машина, дача. А нечаянная любовь Витали, астрономичка из вечерней школы, с которой он когда-то ходил на звезды смотреть, по его разумению, далека-далека, хоть из ее окна в многоэтажке можно было увидеть крышу виталиного дома.
Как-то нескладно жил Виталя. Мать заставила его жениться на Лариске, заночевавшей по случаю у них на сеновале. А еще прежде двадцатилетняя опытная Верка соблазнила его, шестнадцатилетнего юнца, и «похоть в нем раньше любви разбудила, и с тех пор он в бабах ничего другого видеть не мог». Пусть и мечтал тайно об учительнице школьной своей. Волю Виталину постоянно кто-то подавлял, и даже присутствовал он в этом мире будто по чьему-то принуждению.
А мир, в котором существовал Виталя, был разделен. Именно по сгоревшему дому его проходила некая черта, разрезавшая поселок надвое: слева росли особняки новых богачей, а справа добирали свой век дома прежних, советских жителей.
И не стало семьи у «пограничного» Витали, и дом его пропал, и нет у него ничего, что мог бы Виталя по праву назвать только своим и быть оттого счастливым.
На пепелище он вспоминает прожитую жизнь, беспробудно пьет, запершись в остатках дома, и в безумии пытается ремонтировать почти уничтоженное родовое жилище. Легкой тенью возникают на страницах рассказа видения главного героя, который встречает у заветной скамейки под рябиной свою идеальную возлюбленную. «Ты ли это, Виталя?» – спрашивает она. И словно себе, он отвечает: «Не я».
Виталя Размахнин похож почти на любого русского последних десятилетий, который живет по какой-то глупой привычке, но не хочет менять себя безоговорочно под уклад «правильный», разумный, денежный. Все о чем-то думает, отвлекаясь от «синицы в руках», отчаянно запивает – и потом с похмелья плачет и кается. А если посмотрит в зеркало на себя нынешнего и спросит от сердца, произнеся собственное имя: «Ты ли это?» – то ответ будет горек и тяжел: «Не я…».
Все неверно и непрочно в жизни, когда в душе поселился разлад. Не понять простому человеку, как ему быть и не потерять себя, как сохранить память о высоких и ярких далеких звездах, если даже учительница по астрономии не хочет о них рассказывать, потому что звезды «в монстров превратили, якобы управляющих нами».
Через весь рассказ проходит подчинение-борьба воли собственной – и воли чужой, которая переворачивает человеческую жизнь и, по существу, уничтожает ее. То прямо, то косвенно герои упоминают об этом, и мы видим, как они меняются в зависимости от принятого решения. Послушно подчиниться обстоятельствам и плыть по течению – или глухо роптать, потом взрываться, просить прощения, но до конца так и не соглашаться с тем, что противно сердцу и застит солнечный и Божественный свет.
В описанной истории не найти «борцов», которые противопоставляют себя изменившемуся миру. Зато в рассказе Татьяны Соколовой есть самое необходимое сегодняшней русской жизни: высокий стоицизм настоящей интеллигенции, учительской в первоначальном смысле этого слова, и желание построить дом и семью – у простого рабочего человека.
Заметим, эти приметы теперь очень сильно искажены: педагогика превратилась в набор образовательных услуг, а давняя заповедь мужчины стала выглядеть в духовном плане ничтожно: построить шикарный дом, посадить самое высокое и редкое дерево, вырастить преуспевающего сына. В таком перечне есть что-то от «вавилонской башни», отвратительная гордыня, адскими поправками разрушающая ядро нашего земного бытия: желание возделывать Богом данную землю, любить женщину – свою вторую половину и растить детей, продолжателей твоего рода.
У Витали Размахнина есть брат, мать; в финале – любимая и долгожданная жена, которая вскоре принесет ему сына. Это окружение безымянно – прописаны только роль и значение их в жизни главного героя. На последней странице рассказа звучат имена двух обретенных им старших сыновей – вернувшегося от Лариски Алексея и сына жены Вани. Тут очень важный авторский акцент: русская жизнь сильна родовым началом. «Главное, три сына у него будет. Как в сказке»,– думает Виталя, возводя сруб нового дома.
Неслучайна и фамилия главного героя, в которой читается характер русского человека, склонного к буйству и прощению, к труду и подвигу – черты, проистекающие из необъятных наших просторов.
Тяжек путь Витали Размахнина из сумерек в беспросветный мрак и затем – к свету. Любимая женщина спасает его от гибели. Ее образ полон затаенности и терпения, верности и решимости. Вот уж точно: какой будет русская женщина, такой станет и Россия.
Однако в рассказе совсем нет патетики и широких обобщений. И вовсе не найти слова «русский». Вот только удивительное просторечие матери Витали, народный говор напоминает читателю о национальных корнях: «На кой чомор»; «простодырый ты»; «за что Боушко на меня так». Для организации художественного пространства эти языковые вспышки чрезвычайно важны.
Но есть тут и другой, едва уловимый смысл. Мать не знает, как Витале выбраться из житейского тупика. Ее рецепты примитивны, она сама – ведомая, старается приноровиться к новым реалиям, совсем не задумываясь о душе, которую так легко потерять. Человек старшего поколения, она вовсе не мудрец. В сюжете рассказа мать Витали словно бы обозначает собой «старое русское место» – и одновременно показывает неспособность этого «места» проверенными вчерашними средствами переменить жизнь к лучшему.
Через кого же все-таки придут перемены, если наглядная традиция обветшала? Через просвещенную женщину, сохранившую в себе чувство правды, чистоты и долга.
Почти вся история, рассказанная Татьяной Соколовой, пронизана чувством неизъяснимой горести, которой, кажется, нет конца. Но все разрешается, и вчерашняя беда становится только шагом на пути к внезапной радости.
«И они показались из-за ближайшей многоэтажки сразу дружной троицей. Алешка Ванюшку, торопясь, за руку вел, тот спотыкался, капризничал. И она еле за ними поспевала, маленькая, заметно уже круглая, точно шарик, нет, скорее, на ту снегириху похожая, что когда-то со снегирем на рябине сидела, в белом, снежно-пустом воздухе…».
В литературе последних десятилетий как будто совсем нет произведений о семейном счастье, все больше слез и горя. О гламурных, мелкобуржуазных историях говорить не стоит. Этот рассказ неожиданно показывает, каким оно может быть.
И совсем неожиданно понимаешь: вот так и начнется долгожданное преображение скорбной русской земли.
Вячеслав Лютый
Комментарии:
10-04-05 11:39 Михаил Бондарев
Спасибо Вячеславу Лютому за трогательные размышления над рассказами Татьяны Соколовой! Героев её произведений каждый читатель может встретить в своем большом или крошечном городке, в родном квартале или даже дворе. Они — эти Стрекозы и Размахнины, как пишет Лютый, «похожи на почти любого русского (кроме конечно же «новых русских» — прим. М.Б.) последних десятилетий, который живёт по какой-то глупой привычке, но не хочет менять себя безоговорочно под уклад «правильный», разумный, денежный». Я бы ещё добавил — не может! Если задуматься, то все мы, рождённые в СССР примерно до 1980 года, «погорельцы». Очень точно подмечает Вячеслав: «именно по сгоревшему дому его проходила некая черта, разрезавшая посёлок надвое: слева росли особняки новых богачей, а справа добирали свой век дома прежних, советских жителей». Здесь бьёт в сердце слово «добирали». Некая черта проходит по матушке России. Народ безжалостно разделён властью на богачей и нищих, «погорельцев» и бомжей. И не знает никто, сколько ещё ждать, когда «начнётся… преображение скорбной русской земли»… Ответить
10-04-06 22:55 Ирина
Герои Татьяны Соколовой «униженные и оскорблённые» люди, которых в современной России — миллионы. Соколова трепетно рисует жизнь маленького человека, который один на один остаётя со своей бедой. Государству он не нужен, он — изгой. И действительно счастье, когда от гибели спасают любимые люди… Ответить