Философия в рассказах Зорина соседствует с игрой. Ничем не сдерживаемая фантазия подчас делает его рассказы похожими на картины И. Босха, одна из которых и вынесена на обложку книги.
Все рассказы сборника «Секта Правды» – это хорошо отредактированные романы, в которых каждое предложение – афоризм, а на нескольких страницах умещается сюжет длиною в жизнь. Декорациями им служат Римская республика, помещичья Россия, СССР, Арабский Халифат, Англия XIX века, Малороссия XVII века. Среди героев книги — наркоторговцы, палачи, советские интеллигенты, пациенты психиатрической больницы, художники, писатели, еретики и мытари, разбойники, даже Аллах и Дьявол, поведавшие, что: «На земле играют одни, выигрывают другие, но судьба всех пронзит своим острым копьём». Порой кажется, что у этой книги множество авторов, под обложкой «Секты Правды» нашли приют рассказы всех жанров: от детектива до любовной мелодрамы, от стихотворений в прозе до постмодернистских фантасмагорий, от документальной прозы до притчи.
В рассказах Зорина фантастическое и невозможное соседствует с обыденным и повседневным, слагаясь в особенный, ни на что не похожий мир. В этом мире все изъясняются афористично, здесь все философы, все рассуждают и мечутся, ищут и сходят с ума от невозможности найти.
Иван Зорин виртуозно обращается со словом, поражая парадоксальностью литературного языка. Самые простые вещи он описывает многогранно, делая обыденное – прекрасным: «Квартира Щербаня была сжимающейся Вселенной – стены давили, дощатый пол вздымался буграми, словно под ним замуровали покойника, и был готов поцеловаться с низким потолком. Из-за хлама она казалась ещё теснее, так что Щербань, входя, будто футболку надевал. Но Серафима раздвинула холостяцкое жилище, пройдясь по нему, как торнадо, и Щербань понял, почему смерчам дают женские имена. Во сне она долго не могла успокоиться, пластаясь по простыни, будто стрелка испорченного компаса, выталкивала Силантия на пол, а просыпалась поперёк кровати с подушкой в ногах. А Силантию казалось, что он погряз в инцесте – точно в кривом, множащем образы зеркале, он видел в Серафиме свою мать, бывшую жену и покинувшую его дочь».
Философия в рассказах Зорина соседствует с игрой. Ничем не сдерживаемая фантазия подчас делает его рассказы похожими на картины И. Босха, одна из которых и вынесена на обложку книги: «Дни не подчиняются календарю, они не рождаются по часам и не заканчиваются в срок, но, бывает, тянутся всю неделю. Было утро среды, которая началась в понедельник и не обещала стать четвергом. Обдавая жаром, на прутьях решётки, как повешенный, качалось солнце, а его блики мазали стены так густо, что они делались толстыми, как бутерброд…»(«Легче пустоты»).
Повесть «Легче пустоты» находится на стыке реализма и постмодернизма, она отличается сложной композицией и вычурным узором прозаического полотна. Это рассказы в рассказах, вплетённые в другие рассказы, сны, спрятанные в чужих снах, герои, которые снятся друг другу, а неожиданная развязка сводит все нити повествования в одну точку.
«Мир неизменен, как пыль, и вечен, как слёзы. Иногда нам кажется, что мы сотрясаем его столпы, но это колышется листок на его древе. Он не плох и ни хорош, а человек в нём, как росчерк пера, забытый автограф, которого не просили. Однако в нас заложено стремление быть иными. Когда Господь лепил человека, то на минуту отвлёкся и уронил подсыхающую глину. Человек раскололся, и с тех пор по земле бродят его половинки. Это не мужчины и женщины, это те другие, которыми они хотят стать. Говорят также, что создавая человека, Господь задремал, и податливая глина, следуя за Творцом, разделилась: одна часть отправилась в сон, а другая осталась в яви. С тех пор одна наша половина существует наяву, а другая – во сне. Когда половинки встречаются, человек умирает, ибо встретиться со сном можно только на небе».
Как и любой писатель, Зорин часто обращается к теме таланта, творчества и призвания. Талант – от Бога или от дьявола? У Лаврентия Остроглаза из рассказа «Глаза», безусловно, от дьявола. «Мир видимого не содержал для Лаврентия тайн, он был ясным, как линии на ладони. (…) По отражению в облаках он видел пожар Москвы, грабивших её французов, тёмные лики икон, которые они выносили подмышками, в сытые годы наблюдал, как желудки переваривают мясо и хлеб, а в голодные – мякину и жёлуди. Ничто не ускользало от его всепроникающего взгляда. Им он раздевал донага деревенских баб, кутавшуюся в меха помещицу, снимал мундир с фельдъегеря, которого мельком увидел в санях, измерял углы в снежинках, читал за версту обрывок газеты, его беспощадные глаза снимали с мира покровы, и тот представал неприглядным, как вывернутый наизнанку пиджак».
А художник Антон Дериземля (рассказ «Размером с картину») «принадлежал к тем живописцам, которые передают реальность случайным расположением цветовых пятен. Они считают, что рамы, какими бы дорогими ни были, запирают картины на ключ, что порядок быстро надоедает, а вечно созерцать можно только хаос. Любая картина – это зеркало, в котором художник отражает себя, так что любая картина – автопортрет».
Многие рассказы построены на аллюзиях и парафразе. Детектив «История в пяти лицах» отсылает нас к «Визиту старой дамы» Дюрренматта и фильму Ларса фон Триера «Догвиль», а «Последнее путешествие Гулливера» — к сочинениям Свифта. Рассказ «Homo scribiens» (с латыни – человек пишущий) – это поэтическая проза, стилизованная под Гоголя: «Мрачна, величественна и загадочна фигура ночи. Великолепная, она стоит неподвижно, как торжественный и немой сфинкс, как сокровеннейший памятник божеству, врытый в землю по самое основание, так что тщетны все усилия сдвинуть с места хоть на вершок эту тьму-тьмущую. Как жалок человек в сравнении с этим молчаливым и грозным исполином, как мал и ничтожен! А что день? Расфуфыренный и напомаженный кривляка, франт, который вышел прогуляться по Невскому, да заодно щегольнуть новым фраком, сшитым в долг у наимоднейшего портного в надежде на незнамо откуда должное свалиться наследство».
В литературной критике принято вешать ярлыки и клеить этикетки. Какую наклеить на Зорина? Его проза слишком многогранна, слишком разнообразна, он пишет в рамках разных направлений, скрещивая литературные жанры и стили. Его творчество – и классический реалистический рассказ, и новеллы в жанре магического реализма (в значении термина, предложенном французским критиком Эдмоном Жалу в 1931 году). В прозе Зорина присутствуют элементы символизма, постмодернизама, сюрреализма, литературного абстракционизма.
За красотой слов и вычурностью сюжетов «Секты Правды» проступает метафизическая проблематика и философская игра. Иван Зорин – писатель-интеллектуал, представитель почти исчезнувшего интеллектуально-философского направления в прозе. Он очищает постмодернистскую литературу от пошлости, пародийности и бессмысленной игры слов, вознося Слово на пьедестал искусства.
В высших атмосферных слоях русской литературы теперь есть ещё и такой писатель, как Иван Зорин. Её божественный ряд пополнился ещё одним образом. По статистике принято полагать, что писательский гений появляется раз в сто лет. Понятно, что это предрассудки. Тем не менее, это время пришло. В литературу пришёл гений Ивана Зорина, как, однажды, небо русской литературы осветил собой величайший писатель Иван Бунин, который по силе, магии и красоте своего слова мог затмить солнце.
В силу того, что я писатель, у меня не было своей настольной книги, потому что казалось: все будут только мешать, как присутствие строгого учителя. Теперь есть. С этим писателем ничего не могу поделать. Он как змей искуситель, но искушает не яблоком, а словом.
Владимир Крымский,
главный редактор литературного журнала «Проза с автографом»