Невежды в российской власти или выгрыз их души бес сребролюбия и похоти, коль, падкие до хлеба и зрелищ, вознамерились заживо содрать кожу с русской литературы, (распять на мученическом кресте много чести, рылом не вышла) и, потешив кровожадную дикарскую душу, закатать литературу в адский бетон.
1. Хлеба и зрелищ, а литературу вон с корабля
Невежды в российской власти или выгрыз их души бес сребролюбия и похоти, коль, падкие до хлеба и зрелищ, вознамерились заживо содрать кожу с русской литературы, (распять на мученическом кресте много чести, рылом не вышла) и, потешив кровожадную дикарскую душу, закатать литературу в адский бетон. Хлеба и зрелищ, а Пушкина вон с корабля современности…
Русское устное поэтическое СЛОВО – разумей, крестьянское – необозримое и непостижимое, как Мир Божий, корнями утаённое в прославянстве (середина тысячелетия до Рождества Христова) и царственной кроной осеняющее Чертог Божий – от начала бытия своего было основой русского народного искусства, густо замешанного на обрядовом действе, на писаном образе, на пляске и пении. Устное поэтическое СЛОВО породило, взрастило иные искусства – изобразительные и музыкальные – и веками не лишало их отеческой опеки. Эта двухтысячелетнея традиция воплотилась и в светском искусстве со времен Древней Руси: письменное художественное СЛОВО – то бишь литература – было отеческим древом всех искусств – изобразительных и музыкальных, а позже – театра и кино
Художественная литература – в основе абсолютного большинства выдающихся музыкальных, живописных произведений, не говоря уж о театре и кино, кои без литературы ничто. До постсоветских, трагических для русской словесности времен, в имперскую эпоху – и царскую, и русско-советскую – художественная литература и занимала верховное отческое положение среди искусств. Это было заложено и в государственную политику в области культуры и искусства. Еще недавно книги и журналы, издаваемые миллионными тиражами, зачитывались до дыр, за произведениями писателей, тем паче возлюбленных народом, книгочеи азартно охотились, писателям внимала вся Империя, когда шли долгие литературные беседы в Останкинской телестудии. И авторитет народного писателя был столь высок, что власть прислушивалась к писательскому слову и нередко поступала согласно писательскому слову.
А ныне… Со второй половины восьмидесятых годов русскую традиционную народную литературу, словно безродную и бездомную нищенку, чужеродная и чужеверная «российская» власть выпихнула на задворки культуры, отдав предпочтение зрелищным искусствам, сплошь и рядом низкого пошиба. (Пощадила власть чужеродно-либеральную беллетристику, кою испокон веку корежило от духа русского, порождающую «гениальных» выкидышей, словно грибы-поганки в душной плесени, и под ор и визг телерекламы надувающую очередной «мыльный пузырь», талдыча ошалевшему народу, что иной литературы и в помине нет.) Это равносильно, как если бы несмышленыши-детеныши – зрелищные искусства, в коих бес вошел, – выпихнули из жила своего родителя. Жилье без хозяина в одночасье рухнуло, а чадушки, без Бога и царя в голове, на порухе непотребно пляшут и поют соромные частушки, словно ведьмы с колдунами на Лысой горе. Это было похоже на первые пореволюционные большевистские годы: хлеба и зрелищ, а Пушкина вон с корабля современности. Виктор Астафьев на читательской конференции с горечью сказал о постсоветском состоянии литературы: «Если русская литература в нынешнем окаянном веке выживет, выстоит вопреки власти, то ей надо поставить памятник – величавую скульптурную композицию: изможденный писатель, которого подпирают две заморенные бабоньки: библиотекарь и учитель литературы».
И в самом трагическом положении оказалась русская традиционная проза. Поэт может хотя бы прочесть свои стихи для народа со сцены, примкнув к зрелищным искусствам, а прозу нелегко читать и воспринимать со сцены, для прозы нужно уединенное чтение и размышление. Ибо традиционная русская проза – это глубинное духовное, историческое, этнографическое, психологическое, речевое постижение русского народа, воплощенное в художественном слове, вмещающем в себя поэзию. А коль пишущий подобную прозу в отличие от поэта, каменной стеной отгорожен от читателя, то и вещает в пустоту, толкует с воображенным читателем, словно умалишенный из богадельни с зарешеченным окном. Наболтайся да умирай – не майся.
* * *
Лукавая власть, затаив радость фарисейскими вздохами, беспомощно разводит руками: де, время такое, победила русскую традиционную литературу цивилизация со зрелищным телевизором и вездесущим Интернетом. Но телевизор, даже если там худо-бедно, годом да родом кажут пустозвонные фильмы по мотивам русской классики, никогда не заменит уединенное чтение художественной литературы. Чтение серьезной, талантливой литературы по духовному, эмоциональному, интеллектуальному воздействию на человека значительно превосходит воздействие зрелищных искусств, ибо при чтении читатель становится соавтором писателя, размышляя над судьбами героев, ассоциативно сопоставляя со своей судьбой, со своими мыслями и переживаниями. При чтении можно остановиться и одуматься, оглянувшись на свою судьбу. Чтение литературы, что от Бога и народа, крепит душу в любви к Вышнему и ближнему, поучает мудрой, живописной и певучей речи, а это при всякой профессии нелишне. Чтение с компьютера, с электронных носителей так же, уверен, никогда не заменит чтение с печатного листа.
Винить постсоветскую государственную власть в том, что она спихнула русскую народную литературу с корабля современности, жаловаться правителю было бы смешно и горько. Это походило бы на то, как если бы мужики из оккупированной смоленщины и белгородчины писали челобитную германскому наместнику, лепили в глаза правду-матку и просом просили заступиться: мол, наше житье – вставши и за вытье, босота-нагота, стужа и нужа; псари твои денно и нощно батогами бъют, плакать не дают; а и душу вынают: веру хулят, святое порочат, обычай бесчестят, ибо восхотели, чтобы всякий дом – то содом, всякий двор – то гомор, всякая улица – блудница; эдакое горе мыкаем, а посему ты уж, батюшка-свет, укроти лихомцев да заступись за нас, грешных, не дай сгинуть в голоде-холоде, без поста и креста, без Бога и царя… Повеселила бы мужичья челобитная чужеверного правителя, сжалился бы над оскудевшим народишком, как пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву…
Трагедия русской традиционной литературы – это трагедия перестроечной России, а трагедия даже не в том, что искушенные чужебесным Западом, доморощенные воры и душегубцы державу в одночасье ограбили до нитки, и российский народ проснулся нищим и обездоленным, великая трагедия России в том, что окаянная и безродная власть вот уже два десятилетия с дьявольским упорством, с дьявольской методичностью работает над изменением русского менталитета. Наши массовые зрелищные искусства, подобные бесовским пляскам на русских жальниках, даже не смотря на сопротивление Русской Православной Церкви, выбивают из русского характера исконные начала: любовь к Вышнему и ближнему, любовь к русской державе, братчинность, общинность, совестливость, обостренное чувство справедливого мироустройства. В прошлые века, когда не было еще в помине глобальных средств массовой информации, помянутые этические начала жили в народе неколебимо, и лишь в придворных и притворных российских сословиях под влиянием западноевропейской культуры происходили ментальные изменения, утрата национального характера. Но в годы перестройки с ее агрессивной и всеохватной дьявольской пропагандой, с использованием телевидения, космполитизации подвергся уже весь народ, и стал утрачивать свой исконный духовно-нравственный образ.
И первое, что перестроечная пропаганда сотворила, загнала в катакомбы русскую традиционную народную литературу, видя в ней оберег русского народного характера. Разумеется, пропаганда не могла откреститься от выдающихся народных писателей, и почивших в Бозе, и ныне здравствующих, таких как Шолохов, Шукшин, Абрамов, Рубцов, Белов, Распутин, потому что имена их уже в советскую пору были прославлены на весь белый свет. Советская власть утаила лишь Владимира Личутина, талант которого по народной художественной силе не уступал выше помянутым и ярко повеличенным. А дарования писателей, идущих след в след за шестидесятниками, имперская власть не успела приметить и приветить – рухнула, погребя литературу в прахе былого величия. Либерально-космополитическая пропаганда исподволь дала понять, что на именах, прославленных в советскую пору, народная литература и завершилась, приспело время. Вот она подлость самозваной, самохвальной, чужеверной власти, ухватившей бразды российского правления, алчущей заживо похоронить русскую традиционную литературу, а прочая, де, и сама выживет, – знать, порочащая и народ русский, и слово русское.
2. «Пророчества» о литературном закате
Ясно, когда властвующая нежить заживо погребает русских писателей в родимой земле, словно полоненных и угнанных в чужедальние, неласковые земли, но и бывалые русские писатели, в томлении усталого духа изжившие творческий азарт, навадились прилюдно хоронить русское слово: дескать, выпало из наших утомленных рук художное ремесло, некому подхватить, а значит, грядет пустота на словесной русской ниве. Впрочем, не запустошить свято место – насеет анчутка беспятый чаровную разрыв-траву…. Виктор Астафьев, Царствие ему Небесное и прости ему, Господи, грехи, наглядевшись на ленивых и хмельных прошаков, злобно ворчливых и вечно жалующихся, вороватых «трудящихся», без соборования и отпевания, с матюгами погребал родной народ, сиротливо зябнущий на обочине жизни с протянутой рукой, а заодно и державных русских писателей, и на той матерной тризне Владимиру Личутину изрядно выпало хулы. В лад Астафьеву, и любимый наш критик Валентин Курбатов пропел русской литературе «со святыми упокой»: де, после Василия Белова и Валентина Распутина русская литература завершила величавый век, ибо и народа нет, бредет безголосая, понурая толпа, а коль нет народа, то нет и языка народного. Выветрилось на диких западных ветрах исконное любомудрие, а с ним угасло и словесное узорочье. Валентин Распутин согласился: «Литература умерла, но Россия, Бог даст, еще вздымется…»
…. Пророчество о русском литературном закате невольно и рождается, коль уж лет пятнадцать власть российская дубиной окаянства и безродства вышибает из русских русское; и вроде от русской народности осели на донышке литературы лишь жалкие ошметья. Но слушал я …«литература умерла»… с мертвящей душу печалью, словно мое писательское поколение, среди коего безымянно прозябают дивные дарования, без исповеди, святого причастия и соборования живьем увалили в топорно рубленную домовину, заколотили крышку гробовую и, несмотря на вопли: «отцы родимые, ведь мы живые!..», кинули в студеную яму, куда с обвальным грохотом полетели комья мерзлой глины.
А ведь и сам я, созвучно Валентину Распутину, погребал русскую литературу, печально взирая на молодую писательскую поросль, не видя в их сочинениях ни духа русского, ни слова народного, чьи души, чудилось, похожи на пластиковые сосудцы, по самое горло залитые взрывоопасной смесью, – взболтни и взорвется. А память и вовсе – битком набитые, мусорные контейнеры… Уже и крест мостя на литературной могиле, однажды спохватился: а не рано ли нам заживо и своеручно погребать себя в сырую яму вместе с былинным и песенным народным словом, ибо не исхилился дотла, не исжился в гниль дух русский, и народ еще не обратился в стадо обесившихся свиней, что со дня на день ринется с обрыва в тьму кромешную. И не сгинула русская литература прозябают по глухоманям и захолустьям сверстные мне писатели и писатели сверстные моим детям, чьи произведения в благие для литературы, затишные брежневские времена с умиленным восторгом читали б ночи напролет, озирая и осмысляя заплечную судьбу, высматривая грядущую.
Странная, удивительная и непостижимая по нынешним временам была жизнь нашего народа в брежневскую эпоху: писатели, и особо именитые «деревенские», могли читателей сотнями и тысячами собирать на творческие вечера; книгочеи нервно следили за журналами, что являлись в свет миллионными тиражами, вымаливая, вырывая из рук номера, где печатались тогдашние «деревенщики», когда книголюбы жгли ночами костры возле книжных лавок, чтобы утром, когда разыграется лотерея – скажем, на трехтомник Василия Белова – попытать счастья, вытянуть жребий, когда не говорили о политике и политиканах, о проститутках и прохиндеях, разворовавших Русь, когда читали и верили в свое и российское славное будущее. А всесветно знаменитых писателей, особливо «деревенских», обожествляли, денно и нощно куря фимиам земным кумирам, толкуя даже о их духовности… без Бога. Все было, да ушло – железной антихристовой поступью прошел по земле русской мировой цивилизованный хам, щедро и безжалостно сея ядовито яркую, искусительную и злую мудрость мира сего, и заросла литературная нива дурнопьяною травой, и одичало литературное поле, быльем заросло…
Увы, на долю моему писательскому поколению выпало лихое безвременье, о чем с горестной ясностью, откровенно и обречено поведала русская писательница Вера Галактионова, трагический талант которой не уступит и самому славленному русскому писателю второй половины двадцатого века (Беседа с литературным критиком Владимиром Бондаренко в газете «День литературы»): «Наше поколение (поколение писателей, родившихся после 1945 года, в первое десятилетие после Отечественной войны. – В.Б..) немножко провисло. Сначала нам перешли дорогу мертвецы (речь идет о массовых публикациях с начала восьмидесятых годов ХХ века ранее запрещенных произведений русских писателей. – В.Б.) и те, кого называли диссидентами. Огромные журнальные площади, которые должны быть нашими, ушли под то, что находилось в запрете, под спудом. Вторая же причина такова: отцы (русского) патриотизма (Распутин, Белов, Бородин, Проханов, Крупин, Лихоносов и другие. – В.Б..) работали – и работают – в состоянии круговой обороны столь напряженно, что подготовить, подтянуть за собой достойную смену они не успели. Не особо оглядываясь назад, не особо разбираясь, они наспех поддерживали довольно слабые свои молодые подобия, которые и заняли остаточные печатные скудные площадки. Произошло искусственной обеднение русской литературы. В глубинке зачахло, не пробилось к свету многое из того, что должно было стать по-настоящему великим… Страшно подумать, сколько талантливейших судеб сломано, погублено, смято в этой невидимой войне… Со мной вместе выходили очень сильные ребята… У них мало что успело прозвучать из-под этих катков, профессионально утрамбовывающих все живое и поныне…»
Поколение наше и поколение, уныло бредущее вослед, вопреки сумрачных «пророчеств» могло бы восхитить мир красой и мудростью народного слова, одна лишь беда, в отличие от поколения писателей «деревенщиков» горька их творческая судьба, но горше зреет судьба грядущих русских писателей – страшен и всеохватен мировой цивилизованный хам, ныне (а может, и присно?) царящий в Российском Дворе, бетонной стеной отгородивший русское народное слово от самого народа русского; и бедолажный сочинитель, коему Господь отпустил дар любомудрия и краснопевности, глаголит «в стол», толкует с воображенным читателем, словно впавший в детство старичишко.
Почему русские писатели, теряя читателя, сплошь и рядом проигрывали место под литературным солнцем русофобствующим русскоязычным беллетристам, да потому что в самой русской литературной элите шла непримиримая борьба за публикации в журналах, за издания книг, за премии, а и, горше того, за тридцать сребренников; и в суетной, тщеславной, своекорыстной борьбе истинные русские дарования проигрывали бойкой серости, и та, серая в духе и слове, вытеснив с поля дарования, единолично и представляла русскую литературу, единолично и противостояла русофобствующей беллетристике, и, разумеется, проигрывала… даже в русских читательских умах. Исходя из этого, думается, что русская литературная серость опаснее русофобствующей литературы, как опаснее доморощенный предатель откровенному врагу. И доколь русская литературная жизнь будет неправедной, дотоль и будет царствовать на Руси слово нежити и неруси.
Бойкие столичные писатели моего поколения – и даровитые, и средне-русские, равнинно-серые – худо-бедно пропечатали все, что натворили, благо издательства и журналы под боком, а уж какая лихая судьбинушка выпала на долю провинциальных горемык, не приведи Господи. Сколь их, талантов русских, обитает, прозябает по украйной Руси?! Неистребим Дух Божий во Руси Христовой, не выветрился на шалых ветрах творческий дар в народе, даже и голодном и холодном, хмельном и бесправном; европы и америки в подметки не годятся. И осталось на горемычную долю русских провинциалов лишь по-русски верить в спасительное чудо: не схоронить народную литературу с песенным, былинным словом, ибо не исхилился дотла, не исжился в гниль дух русский, и народ еще не обратился в стадо обесившихся свиней, что со дня на день ринется с обрыва в тьму кромешную.
Унынье – грех, наладился помирать, долби домовину и сей рожь: живыми не увалимся в могилки, и не будем сиднем сидеть, сложа вянущие руки, обрастая старческой паутиной, поджидая, когда под лежачий камень вода подтечет. Писательским отцам биться бы и добиться, чтобы власть российская вопреки западному ветру в душе приметила и в законе приветила русскую народную литературу.
Анатолий Байбородин
Комментарии:
10-05-04 22:22 Дмитрий Ермаков
Уважаемый Анатолий Байбородин! В Лит. России и на этом форуме была опубликована моя статья о Вашем творчестве «Счастливый человек». Опубликовали ее очень неряшливо — грубо оборвали, почти лишив смысла. На мою просьбу опубликовать статью на этом форуме в ее настоящем виде, мне отказали. Решил вот так хотя бы Вам показать статью. Она, конечно, не блестящая, но честная. Я отвечаю за каждое слово в ней. Очень надеюсь, что это комментарий не удалят до того, как Вы его прочтёте. С искренним уважением и пожеланием творчества и лада в душе — Дмитрий Ермаков. СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК «Счастье» – так называется это то ли эссе, то ли автобиография. Небольшой текст, но возвращался к нему автор, судя по датам в конце проставленным, на протяжении десяти лет. Какое же оно, в чём оно – счастье (я последовательно зачеркнул «алтайского» и «сибирского») русского писателя Анатолия Байбородина? «Счастье: народился я на Божий свет поздним и непутёвым парнишкой… Счастье: рос я впроголодь… а посему ведаю цену хлеба… Счастье: жили мы в стуже и нуже, но бедность и породила жажду выбиться в люди… Счастье, что в многодетной бедной деревенской семье сызмала заставляли вкалывать от зари до зари… Счастье: отец мой, Григорий Григорьевич, гонял меня как сидорову козу… Счастье: смолоду и до зрелости не ведал я телевизора – душегуба… Счастье: … вокруг меня и во мне звучал мудрый и украсный народный говор…» Прочитал я это и подумал – да ведь это счастье едва ли не каждого деревенского уроженца! Да и в городах по-всякому люди живут. Но материальных соблазнов, конечно, в городе больше. … До возраста зрелости не глядеть телевизор – и правда ведь, счастье… Но это счастье, да и все остальные «счастья», что перечисляет Анатолий Байбородин, это ведь такие «счастья», которые только оглядываясь и понимаешь, их сначала прожить, а то и пережить, надо… И ещё счастье писателя Байбородина: «Счастье: не выбился я в именитые писатели и с нуждой не разминулся – при знаменитости и сытости, да при тугой мошне, языческие пороки мои, обретя дикую степную волю, быстро бы спалили душу мою. А пока душа мается меж Божиим Светом и лукаво искусительной тьмой…» «Душа мается» – это, наверное, необходимое для писателя (и всякого честного человека) условие. Как говорил один из героев Шукшина (кажется, любимого для А. Байбородина писателя): «Душа болит? Хорошо, что болит…» и т. д. О чем пишет Анатолий Байбородин со своей мающейся душой? Пересказывать – нет смысла. Вечные темы – человек на родной земле, и человек оторванный от родной земли, человек любящий, и человек страдающий в безлюбии, человек ищущий веру и человек мающийся в безверии… Как пишет Анатолий Байбородин?.. Я трудно читал его рассказы и повести… И пишу о нём – трудно… Потому что Байбородин создал свой мир, в который с первого раза и не попадешь (у меня не получилось). Скорее, даже не «мир», а творческий «монастырь», в который со своим уставом идти бесполезно, нужно, хотя бы на время принять авторский устав. И лишь тогда возникает контакт – где-то споришь с автором, где-то поддакиваешь, а где-то, забыв обо всём, просто сопереживаешь героям… Для меня первым рассказом Байбородина стал «Ночью небо плакало, а утром падал снег», лет пятнадцать назад опубликованный в сборнике лауреатов всероссийского конкурса имени Василия Шукшина «Светлые души», проводившегося и недавно возобновлённого в Вологде. И потом встречал публикации Анатолия Байбородина в периодике – что-то нравилось больше, что-то меньше… Это не важно. Важно то, что с первой же строчки любого рассказа Байбородина понимаешь – это писатель. «Язык», «чувство языка», «слух на слово» – как угодно это назови – важнейший инструмент писателя, которым Анатолий Байбородин владеет. Причём – по-своему и в совершенстве владеет. Иногда это владение языком перерастает, на мой вкус, в некую языковую игру, туманящую и смысл произведения… Впрочем, я могу ошибаться… В лучших же рассказах Байбородина язык – упругий, литой, слова, как корни лиственниц в рассказе-притче «Купель» – «могучие, перевитые узлами жил»… Проза Анатолия Байбородина ритмична и музыкальна… Впервые единым большим объёмом увидел произведения Байбородина на сайте ГЛФР. Наверное, есть у него и книги, только до Вологды-то они дойдут ли когда по нынешним временам… Эх, если бы тогда, ещё пятнадцать лет назад, мне в руки попала его книга, а не один рассказ. Ведь пропустил я хорошего писателя мимо себя… Подозреваю, что и не я один пропустил. Повесть (можно бы назвать и поэма в прозе) «Елизар и Дарима» или эссе о Сергее Есенине «Душа скорбит по небесам», рассказы – уже давно поставили (должны бы поставить) Анатолия Байбородина в первый ряд современных русских прозаиков. Но, что-то не вижу я его имени ни в «длинных» ни в «коротких» премиальных списках. А ведь он (Байбородин) достоин, как и, например, Николай Калягин из Санкт-Петербурга или Пётр Краснов из Оренбурга, выдвижения (сейчас пишу с полной ответственностью за свои слова) на Государственную премию РФ. Издатели, критики – есть же и среди вас читающие и мыслящие, честные люди, я к вам обращаюсь… … А всё же, я верю Анатолию Байбородину, когда он называет себя счастливым человеком. Такого бы счастья и каждому из нас. Дмитрий Ермаков. Ответить