Лучшее в романе – русский язык, богатый и чистый: «…В рукаве рясы проснулся котёнок, сладко мяукнул. Котёнок вылез из тьмы рукава – весь рыжий – и, мягко мурлыча, попытался лапкой раскачать тяжело свисающую с тонкой шеи батюшки золотую цепь с увесистым золотым крестом.
Человека встречают по одёжке, а книгу по обложке или переплёту. А ещё по аннотации и, конечно же, по названию. К сожалению, издатели сделали всё, чтобы замечательную книгу Зои Прокопьевой не заметили. Такой переплёт неплохо смотрелся бы в пятидесятых-семидесятых, но не в современном книжном магазине. Увы, такова жизнь: на бедных золушек читатель не смотрит. Обложка и название – сейчас половина успеха. А назвать книгу «Своим чередом» значит сразу же согласиться на коммерческий провал. К тому же это невыразительное название роману Зои Прокопьевой совершенно не подходит. Жизнь её героев с первой же главы пошла «не своим чередом»: жителей села Истошное, зажиточных крестьян-мастеровых, резчиков по дереву, раскулачили и отправили сначала в тайгу, где вымерла треть села, а затем их, едва-едва обустроившихся на новом месте, заставили ехать на строительство огромного тракторного завода. Подобную историю упоминает Александр Исаевич Солженицын ещё в «Архипелаге ГУЛАГе», но круг источников у Зои Прокопьевой был, несомненно, шире. До сих пор на Урале и в Сибири из уст в уста передают истории о мужиках, раскулаченных дважды, а то и трижды.
Но сам роман Зои Прокопьевой оставил странное впечатление и напомнил мне известный сюжет. Художник однажды нарисовал картину. Потом она ему разонравилась, возник другой замысел, но чистого холста под рукой не оказалось, и живописец, частично закрасив старое полотно, начал писать заново. Решение оказалось не самым удачным, старый сюжет проступал сквозь новый слой краски. Получилось оригинальное, но неорганичное сочетание: две картины на одном холсте, одна проступает сквозь другую.
Под обложкой этой книги сосуществуют два текста. Народная сказка-быль, а быть может, даже поэма, отсылающая отчасти к Бажову, отчасти к деревенской прозе, но гораздо больше – к Андрею Платонову и к русскому фольклору, и соцреалистический роман-эпопея.
Сказка-быль – занимает первые три главы. Отдельными эпизодами, вкраплениями она растекается и по остальным семи главам. Жизнь богатой деревни Истошное – воспоминание о золотом веке русского крестьянства, о вольной жизни людей, ещё не измученных хлебозаготовками, не уничтоженных коллективизацией, не развращённых советскими порядками.
Художественное пространство сказки-были населяют диковинные люди, сильные, статные, работящие – настоящие богатыри. Чего стоит «кроткая» великанша Харитинья Котофеева, которая «кидала мешки с зерном, как подушки», рожала сразу четверых, в одиночку впрягалась в тракторный плуг, могла нечаянно опрокинуть целый барак. А когда довелось ей копать землю, то смастерили для неё мужики «персональную лопату. Копнёт – целый пуд. Но и эта оказалась Харе не по силе – мала. Сделали другую – пошире, тоже не то. Но на третью у мужиков не хватило железа».
Былинные богатыри и живут по-былинному долго. Священник отец Сидор окормлял не только отцов и дедов, но и прадедов истошинцев. А сколько ему лет, никто не знал. Да и какая разница, время в первой части романа течёт по-особенному. Краткая передышка между гражданской войной и коллективизацией представляется целой эпохой.
Лучшее в романе – русский язык, богатый и чистый: «…В рукаве рясы проснулся котёнок, сладко мяукнул. Котёнок вылез из тьмы рукава – весь рыжий – и, мягко мурлыча, попытался лапкой раскачать тяжело свисающую с тонкой шеи батюшки золотую цепь с увесистым золотым крестом. Это котёнку оказалось не под силу, тогда он стал ловить на золоте блики заходящего солнца».
Страшные «таёжные» главы несколько скрашены волшебством и добрым юмором, а первая, «деревенская» глава смотрится как законченный рассказ, который, будь моя воля, мог бы получить премию имени Юрия Казакова.
Но постепенно, начиная с четвёртой главы, текст начинает меняться. Язык становится суше, исчезает волшебство, пропадает юмор, а сказка-быль превращается в соцреалитический роман о строительстве завода-гиганта. Вчерашние раскулаченные становятся стахановцами. Невзирая на лишения и ничуть не усомнившись в линии партии, они день за днём свершают трудовые подвиги. Русские мужики-единоличники за пару лет перековались в коммунаров. Правда, о партии, парторгах и партсекретарях говорится немного, а имя товарища Сталина и вовсе куда-то исчезло. Но зато сохранились такие вот пассажи: «Ни скорбная музыка, ни плач людей за гробами зверски убитых комсомольцев, ни усиленная партийная бдительность не остановят грабителей и бандитов из отмирающего кулацкого племени».
Как будто другой человек писал. А ещё будут трудовые будни, предвоенные и военные, будут производственные рекорды, нормы выработки, перекрытые многократно, будут западные инженеры-скептики, что с удивлением глядят на трудовые подвиги советских людей. Будут вредители – поджигатели складов и убийцы комсомольцев, но будут и аресты по доносам, и новые трудовые будни и подвиги, несмотря ни на что.
Нет, перед нами далеко не худший образец производственного романа. Более того, этот забытый ныне жанр, по соседству с мёртвыми, искусственными текстами, подобными маканинскому «Асану», смотрится совсем неплохо. Но рядом со сказочным миром Истошного повествование о предвоенных и военных трудовых подвигах кажется довольно занудным. Тема репрессий, имплантированная в ткань соцреалистического романа, его не спасает, а попытки вернуться к сказке оборачиваются неудачами. Чего стоит сон Нила Краюхина, где этот умный и энергичный мужик, главный герой романа, вдруг оказывается… ахейским правителем, оборачивается в тунику, но почему-то курит трубку (это во втором-то тысячелетии до нашей эры!). И смех и грех.
Диссонанс стилистический и даже идеологический. Зоя Прокопьева хороший стилист, но осмысления истории в её романе нет. Автор, подобно своим героям, не задумывается о сути происходящего. Но как же не задуматься читателю! Поначалу кажется, что коллективизация для автора несомненное зло. Богатую деревню погубили, добрая сотня жителей сгинула в тайге, вместо прежней сытной жизни в богатых, украшенных диковинной резьбою домах – нищета, бараки, вместо пирогов и домашних колбас – картошка, и та едва ли не лакомство. Но вот уже политически грамотный мужик объясняет другому, не столь грамотному: мол, надо накормить народ, а для этого стране нужны трактора. Но ведь в Истошном тракторов не водилось, а крестьяне, сплошь «кулаки и даже поболе», жили почти «как баре». Чего же ещё надо было? Сначала отправить людей в лес, чтобы лишние повымерли, а потом «накормить страну»? Современному писателю неплохо бы задуматься, ведь не Харитинья же писала этот роман.
Разве секрет, что перед войной для советских «тракторных» заводов трактора были, так сказать, побочной продукцией? На заводе «Гигант» почему-то делают только пару-тройку опытных танков, и то на страх и риск местного инженера, который придумал конструкцию нового танка… засмотревшись на божью коровку. В сказке так бывает – захотел мастер сделать танк, не стал изучать чертежи всяких там «Виккерсов» и «Кристи», а только глянул на жука и сразу же нашёл техническое решение. Но ведь сказка-то уже кончилась, перед нами роман-эпопея, а у него свои законы.
Надо сказать, что эпический роман из народной жизни, который так любили советские писатели вроде Анатолия Иванова, не очень-то получается у Зои Прокопьевой. Для современного исторического романа автору не хватает подготовки исторической и технической. Она всё-таки о тракторном заводе пишет, а в романе не найдёшь ни одной модели трактора или танка. Как будто до сих пор всё засекречено.
Зоя Прокопьева не историк и не исторический романист, не её дело писать о тракторах и танках. Её талант совсем иного свойства. Она сказочник, художник и поэт.
Сергей Беляков
Комментарии:
12-02-26 20:08 Honda
Hey, that post leaves me feeling foliosh. Kudos to you! Ответить