25 января 1991 года выпал в Екатеринодаре снег. К обеду не стало ни пяди черной земли, а на ночь сгустилась метель. Богатые и блудные славили свое царствие в ресторанах под звоны бокалов и грохот оркестра, бедные запирались в холодных лачужках, спали на вокзалах, торговцы подсчитывали хищную выручку, начальство металось умом в новостях московской политики, редакторы газет размышляли, кому угодить.
Когда будут кубанские казаки дописывать страдания своей истории, не обойтись им без прошения Раисы Конаревой, которое она составила вместе с атаманом в этот поздний час.
«Ваше высокопреосвященство, прошу Вашего благословения на снятие церковного проклятия (6.01.1906) казакам 2го Урупского полка за исполнение на церковных колоколах «Интернационала». Мой дедушка Конарев Афанасий Иванович был заведующим духовным оркестром полка, имел учеников, разучивали под его руководством «Интернационал». Моя бабушка Конарева Анна Васильевна была свидетелем и просила с 1933 года мою маму Конареву Анну Ивановну снять проклятие с рода всего 2го Урупского полка. В свою очередь моя мама просила меня и благословила на то, чтоб это сделала я.
Четыре поколения казаков идет под проклятием до сих пор по этой дороге…»
Сколько ни писали в газетах кандидаты наук о 2м Урупском полку, люди ничего не помнили: читали и тут же забывали, а большинство и того не делало переворачивали страницу с революционным заголовком с пустым чувством. Не любил уже народ читать про то, как, когда и кто бунтовал, стрелял, не подчинялся военным приказам, убивал соседей, жандармов. Описано все давно, все ясно, понятно и скучно, а кто смаковал это, тот уже умер. Кому теперь не жалко времени на историю 2го Урупского полка в 1905 году? Зачем она? Что там копаться в какомто командире Курганове, каком-то Бычкове, Конареве? Да еще после того, как долговязый вождь партии на Кубани, нежно клавший венок к ногам Ленина в календарные дни, развернулся в августе-месяце назад и пересел в японскую машину какого-то банка! Люди ненадежны: сегодня они хлопают, а завтра отрекаются, меняют одну сатанинскую веру на другую.
Так к кому же приникнуть, кого воззвать к милосердию, кому целовать руки праведные, сказать слово обидчиков?
Господи, помилуй нас.
Был Урупский полк, сдурели казаки и поперли против царя, пришли из Новороссийска в станицу, закрылись в церкви, сыграли на колоколах «Интернационал», потом их похватали, угнали в Сибирь. Незачем рассказывать длинно. О них бы никто не помнил, если бы семьдесят лет не преследовал рок их потомков.
Никто из историков, писавших о подвигах урупцев, не чувствовал святого проклятия.
Господи Боже, сними проклятие с нас и со всего полка Урупского.
И кого оно коснулось по родственному колену, те сколько раз затевали в хатах разговор все о том же. Чередовались советские праздники, приходили с кладбища, обижал какой-нибудь начальник, наводили в хате порядок и выпадала из амбарной книги фотография, заезжал ли из другой станицы потомок урупца, умирал ли кто все было поводом к воспоминанию.
…Когда стали подъезжать к баррикадам, они запели «Интернационал». И вот, значит, Бычков затянул, а Курганов повторил… Оттуда послышались страшные крики: «Братья, мы с вами…» Полк остановился.
Их отвезли в Гиагинскую, закрыли в церкви. До выяснения. Сюда приехали все их родственники. Просили их всех сдаться. Здесь были такие выстрелы, здесь стояли черкесы с кинжалами перерезать их. Но оттуда слышался «Интернационал». И мой дедушка залез на колокольню и отбил на колоколах музыку «Интернационала». Это было два или три дня. А 6 января 1906 года их в кандалах повезли в Сибирь. Двенадцать лет дома жили их. Проклинали их родители так же, как все. Отец Бычкова проклял своего сына так же, как и церковь его прокляла.
…И даже в газете есть статья «Смерч в станице Петропавловской» Как раз было 100летие «Интернационала». И месяц, и год совпали. Ударил такси смерч, земля застонала. В Москве как раз шла 19я партконференция. Через могилы дедов прошел смерч, да, видимо, прямо из могил и вышел. Это правда. Через год стояла вода, нельзя было к могилам пройти. Разве не проклятие?
… В 1986 году в день закрытия парт-съезда поехал тракторист пахать поле под нашей станицей. А там курган есть. «Дай и курган обпашу…» Объехал раз, второй, и трактор стал опускаться вниз, проваливаться. А тут парторг. Что такое? Где трактор? Подъехал и тоже провалился. Но живые. Через день, через три вызвали археологов. Вытащили каменную бабу ростом два метра девяносто три сантиметра. И никто ничего. А я говорю: «Подождите, будет вам. Это к власти пришел тракторист, и крах будет, яма партии и могила».
…А не проклятие разве… то, что над нами стал Михаил с пятном на лысине? Он, по-нашему здешнему гороскопу, Коза. Как ни крути козу (и пух у нее, и мясо), а задница голая. Вот такой и Горбачев. Богатство на нем, а для родины голая задница. Так и будет, посмотрите…
… Кричали станичники: «Яму вырыть урупцам, свалить их всех, полить керосином и сжечь!» Генерал Косякин приехал из Майкопа и потребовал от урупцев покорности. Гиагинский атаман сбивал станичный сбор выдать урупцев из станицы. Везде казаки их проклинали… И за священника обиду припомнили. За то, что кричали урупцы: «Есть не пойдешь защищать нас, за косу потащим!»
Досталось всем. Роды Бычковых, Федосовых, Труфановых, Гализиных, Макеевых испили из чаши отравы, казнимы были души их. Командира полка убило случайной бомбой в домашнем дворе, при нашествии немцев-фашистов. Раисин дедушка убежал в 1933 году из станицы от ареста, переплыл в стужу Лабу, занемог и через день на рассвете умер, тайно похоронен недалеко от берега и укрыт кирпичами. По сей день лежит там один. Отца зверски зарезали на конюшне. Дядю Ивана Платоновича посадили за переписку книги Чаянова, сожгли его амбары. Другой дядя, то же Иван, скрылся за границей и только в 63м году приехал домой умирать. И жаловались сами себе: за что нам такое? Сколько мучиться?
Ты еще не родила, говорила Раисиной матери бабушка, а оно уже все там проклято у тебя. Твои дети еще не родились, а они уже прокляты. Дьявол играет с нами. Прокляли урупцев. В 1906 году под Рождество, 6 января. И церковь наша сгорела. Горела, как свечка. Проклятие. Закляли это место. Не надо было им играть дьявольские песни на святых колоколах . Из-за них и мы мучаемся.
И дожили до 1990 года. Уже бабушки на свете не было.
Я родилась под созвездием всевидящего Дракона. Бабушка говорила маме: «Нюся, не сможешь ты снять проклятие… Вот она снимет…» Умирала она в августе-месяце на медовый Спас. Лежала на полу, все с ней попрощались. А я гусей пасла. Пасла гусей, пригнала и упала на печку, заснула. Никто не знал, что я пришла и на печке. «Меня на тот свет не отпускает только одно с Раей не простилась… Ищите ее…» Они искали меня, не могли найти. Мне двенадцать лет было. Когда разыскали: «Иди с бабушкой попрощайся». Я подошла к ней, поклонилась, она мне говорит: «Ты на Конаревых похожа. Ты будешь красивая. Но не забывай: сними проклятие, не забывай сними проклятие со всего казачьего роду, со всего 2го Урупского полка. Я прошу тебя, ты должна это сделать». Все плакали, стояли, а я-то тогда еще не понимала к чему. Вот с тех пор я обречена на это…
В станице Петропавловской рассказывала она родным на 40й день после смерти матери:
Я приставала к ней: «Мама, мамочка, перестаньте голодать, мама, перестаньте…» Она: «Нет. Ты не голодуй, а я уйду на тот свет. Я должна ради вас муки эти на земле принять и покончить с проклятием. Пятое колено по проклятому пути. Как это можно?». «Ну что ты, мама…» И на другой день на дежурстве я заснула. Вижу во сне: моя подруга детства и мамина подруга бегут по снегу: зима, снегу много, и сливы у нас, такие сливы хорошие… Вот наши отцовские сады: «Ты глянь, как они рдеют, ну-ка давай исть… хоть наедимся вволю». Вздремнула, проснулась. И говорю кочегару: «Я поеду, а ты останься здесь, я домой поеду, у меня что-то плохо с мамой. Сон приснился».
Прибегаю. Захожу все дома. И мама тут. Мама лежит на диване и с трудом говорит. Я как кинулась: «Ма-ама! Мамочка…» Она: «Сними проклятие, помиритеся, дружитеся, живитеся…»
А вы будете есть?
Молоко. Рая! Сними проклятие… Не забудь. В одиннадцатом часу ночи вышла Раиса со двора. Метель била в лицо. Боже, где найти душу, которая бы помогла? И ударило, что она ведь казачка! А казаки уже ходят строем, и есть у них атаман. Наняла машину, поехала искать дом атамана.
Он, видимо, ложится спать. А я луплю ему в ставни, ставни закрыты, а я луплю. Он только папаху себе сшил. Хорошая. Открывает дверь: «Кого несет в такую ночь? Зима, пурга такая!» Я говорю: «Ты прости, прости, атаман, у нас у каждого свой талисман. Ты же кубанский атаман. У меня умирает мама, и мне нужно срочно соборовать ее и снять проклятие это восьмидесятипятилетнее со всего роду-племени». Он заводит меня в хату, я без остановки ему все рассказываю. А здесь мама его. «Завтра, говорит, буду отпевать всех погибших и красных, и белых в соборе…» А я говорю: «Правильно. За маминого отца нигде никто не вспомнил. И мама моя кончается…» Мы вместе с атаманом написали прошение владыке, садимся и едем до него.
Ночью?
Все это ночью. Постучали, поговорили (все как есть). Владыка безоговорочно садится с нами и едет.
Ночью?
Ночью. Приезжаем мы до нас где-то в 12 часов. Мама лежит. Он соборует ее, снимает проклятие. Уехал. Моя мама встала. Я ей: «Мама, давайте посидим». Садится. Первый раз в жизни ей 81 год был, она с 1909 года, между прочим, тоже 19 декабря, тогда же, когда и восстание полка подавляли, ложится мне головой на плечо (впервые в жизни), и целый час сидим. Она вот так сидит и все время улыбается, все время. «Спасибо… не говорять… спасибо… не говорять… ты дочь моя.. ты дочь моя… Спасибо… и живи, я крепко-крепко умирать буду… закрою глаза,.. чтобы не скоро, не скоро с вас кто-нибудь туда пришел… нас там больше, чем вас будет…»
Я сидела и думала, что я за свои 52 года не могла положить ее на свои плечи и посидеть, у меня не было времени. Что я делала? Да ничего я не делала, в конце концов… После этого часа я ее положила на диван; под ней постлана шаль (бабушка шла замуж, ее мать ей эту шаль давала в приданое). На этой шали она лежала. Положила я ее, и она заснула. Так заснула крепко, я говорю сестре: «Валентина, мама заснула, нужно дать ей покой…»
Она говорит: «Я спать не буду…» «А я лягу, я не спавши и вообще под таким напряжением, мне нужно заснуть…
Я легла на кровать, а мама там. И вот, значит, слышу я сквозь сон: как будто не дышит мама. Я вскочила, подхожу к ней: «Мам, ты бы подняла голову». А она дышит. Тяжело и редко. Я подняла ей голову. Сестра подходит к ней и говорит:
«Рай, мама не дышит!» Я подскочила. Не дышит. Она просила, чтоб мы ее туда отвезли в станицу, рядом с мамой, рядом с дедушкой: «Лучше места нет… Пусть они там в глухой степи, пусть там только тракторист приезжает, убирают урожай, но раз они себе там заработали, и я это заработала…» «Рая, она говорила, когда я умру, ты сиди около меня, никуда не ходи, ничего не готовь, ни о чем не беспокойся, сиди около меня, потому что… приходят, щелкают семечки, и постарайся, постарайся пусть на этом месте, где я живу (дом строила я), постарайся пусть хоть какую церковь тут откроют. Они бы хоть знали, что делают при покойнике. Это срамота такая, не бросай меня ночью, не бросай…»
В Петропавловскую повезли мы ее… Все уехали. На второй день… Когда я подхожу до ворот, встает моя подруга, та, с какой мы собирали сливы с наших садов, богатство наше, кричит не своим голосом: «Где ж мы с тобой встретились, подружка! Мы ж подружек хороним вместе, я маму везу сюда с Ростова…» Вот тут мы клали, вот это были наши сливы… Умерли наши мамы в один день…
В ночь с 25го на 26е (месяц прошел) снится мне сон в полночь. Зима. Никого нету. Снится мне сон. Приходит ко мне мама, сюда: «Где утята? Рая, как у тебя хорошо. Даже утятки. Будет чего исть». «Мама, вы же умерли!» Она говорит: «Не-ет. Не доспела до этого. Я не успела умереть. Я ушла со всеми. Я находилась там у вас в станице. Я там находилась. А сейчас я пришла. Я принесла тебе сито». А это сито дней за семнадцать я везла в Удобную казакам, меня они просили купить сито. Я взяла несколько. Принесла домой, мама говорит: «Ой, Рая, и у меня нету». «Мам, да нате вам сито». Она его мне принесла. Какой сон, значит.
Но это не все.
В предгорной станице Удобной в хате хозяйки, которой Раиса Конарева подарила сито, ужинала как-то гостья из Петропавловской и досказывала эту печальную историю так.
В церквах и на кладбище у могил урупцев было служение. Владыка снимал проклятие у себя в епархии. Раиса Конарева принесла ему письменное прошение, и он написал своей рукой:
«Призываю на вас Божие благословение. Церковное проклятие снимаю». А до этой минуты было еще вот что. Когда она вошла в приемную, ее встретил священник. Взял из ее рук прошение и отнес владыке. И она услыхала:
Откройте все двери и окна, и тот, кто принес это, пусть войдет сюда.
Пришла женщина.
Кто принес, пусть пойдет сюда.
Вы не ослышались, владыка? Пришла женщина.
Не женщина, а сам ангел принес. И она вошла туда, где был маленький алтарь. Владыка стоял и молился. Раиса тоже стала молиться. Владыка молился о снятии проклятия. И по всем церквам епархии молились потом об этом.
.На дедушке началось, а на мне закончилось, говорила Раиса Конарева всем, кто ее захотел послушать…
«СНИМИ, ГОСПОДИ, ПРОКЛЯТИЕ СО ВСЕЙ РУССКОЙ ЗЕМЛИ, молился я в Гефсиманском саду в Иерусалиме, НЕ ДОПУСТИ НА НАС НОВЫХ ЛОЖНЫХ ЗНАМЕНИЙ!»
Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!
23 января 1999 г. св. Феофана Затворника
Виктор Лихоносов