альтернативный список
Не скрою, был поражен количеством откликов на мой список 50 лучших писателей ХХ века. Свыше ста откликов по Интернету, письма из разных уголков страны, Андрей Василевский дал ссылку в своем «Живом журнале», поместили еще на других сайтах, и там отклики. Дело не в моей персоне, как пишет в Интернете Клейст: «Не автор удивителен своим списком — в конце концов, его список, кого хочет, того и ставит — но удивительны читатели…»
Газета «Завтра» всё-таки чисто политическая газета, о литературе почти не пишет, это не «Литературка», и всё же читатели «Завтра» по-прежнему читают художественные книги. И спорят о книгах. Значит, поставь литературу на видное место в обществе, и вновь получим «самую читающую страну». Я уверен, нашу литературоцентричность ликвидирует осознанно наша политическая элита. Читающие люди мало ли до чего додумаются, лучше уж пусть пьют свою «Путинку», или что похуже. Итак, альтернативный список , предложенный читателями:
1. Владимир Короленко. «История моего современника» (1905-1910). Эту свою автобиографическую книгу автор писал долго. Известный критик Д.Овсянико-Куликовский сравнивал её с «Детством» и «Отрочеством» Л.Толстого, с герценовскими размышлениями «Былое и думы». Конечно, более известны, да и художественно значимы его «Дети подземелья» и «Слепой музыкант», но это уже век девятнадцатый. Нашумели его «Письма к Луначарскому» (1922), осуждающие насилие революции и гражданской войны, но это уже чистая гражданская публицистика.
2. Леонид Андреев. «Рассказ о семи повешенных» (1908). Николай Кузин пишет, что он бы выбрал рассказ «Жизнь Василия Фивейского» (1903) «об исканиях человеческого духа». Мне кажется более значимым, и, кстати, пробелом в моем первом списке именно рассказ о смерти и смертной казни, как о трагическом опыте всего человечества. Покушение на одного царского чиновника повлекло за собой смертную казнь сразу пятерых. Так растет поток насилия.
3. Алексей Ремизов. Как пишет Николай Кузин: «Его повесть «Крестовые сёстры» — психологическое повествование о судьбе маленького человека — извечная тема русской литературы.» Но я бы всё-таки, выбрал «Взвихренную Русь» (1927), о революции , как мировом пожаре, где гибнет всё старое и нарождается нечто новое. Сразу и плач, и восторг одновременно. У нас и сейчас «Взвихренная Русь», и опять гибнет всё старое, и что-то там народится новое? Где же новые Ремизовы? Один Проханов с «Пятой империей».
4. Иван Шмелёв. «Лето Господне» (начат в 1927 году, закончен в 1944). Владимир Барахнин пишет: «Думаю, только по недоразумению в список не попал Иван Шмелёв с «Лето Господне». Достаточно напомнить, что Шмелёв номинировался вместе с Буниным (и Мережковским) на Нобелевскую премию.» Согласен с ним и Кузин: «Без этого писателя невозможно себе представить список лучших книг ХХ века». Добавлю, да и вообще всей русской литературы. Весь пласт русской народной жизни, живая народная речь. Впрочем, меня потрясло и его «Солнце мертвых», посвященное гибели в Крыму его сына Сергея.
5. Борис Шергин. «Шиш московский»(1930). За отсутствие нашего северного земляка меня критиковал Владимир Личутин. Каюсь, и выбираю из всех его чудесных сказов «скоморошью эпопею о проказах над богатыми и сильными». Народная сатира, беспощадная и озорная, грубоватая и сочная. Самая знаменитая книга поморского моего земляка.
6. Владимир Арсеньев. «Дерсу Узала» (1916, опубл. в 1923). Казалось бы, географические описания путешественника, путевая хроника, описание встречи с охотником-гольдом Дерсу Узала, скромно изданные во Владивостоке в 1923 году, давно уже стали фактом мировой культуры. А русский офицер — одним из самых сокровенных природных писателей. Михаил Пришвин считал Дерсу Узала духовным двойником автора, талант самого Арсеньева — реликтовым. Не случайно всемирно известный японский режиссер Акиро Куросава снял в семидесятых годах фильм «Дерсу Узала», оценив способность Владимира Арсеньева «глубоко проникать в человеческие души».
7. Петр Краснов. Роман-эпопея » От Двуглавого орла к красному знамени» (1922). Не знаю, что было бы, если бы смерть настигла казачьего атамана где-нибудь в начале тридцатых годов. Допускаю, что, подобно Куприну и Бунину, его бы стали печатать еще при Сталине. Особенно утопию «За чертополохом». О печальном превращении русского державника и монархиста, самого популярного русского беллетриста в эмиграции в прислужника Гитлера и борца за независимую от русских Казакию я писал отдельно в «Завтра». Но литература тем и сильна, что она живет «поверх барьеров». «Поверх барьеров» ценил Петр Краснов своего земляка Михаила Шолохова. Их постоянно сравнивали в эмиграции. Кстати, удивляюсь, как еще генерала Краснова не причислили к мнимым авторам «Тихого Дона». Уж поталантливее Федора Крюкова будет. Георгий Адамович писал: «Характер его писаний — шолоховский. Притом талант у него отрицать нельзя…» Иван Бунин: «Не ожидал, что он так способен, так много знает, и так занятен». Александр Куприн: «В военных сценах он проявляет себя настоящим художником» . Над романом-эпопеей он работал более 20 лет. Конец империи и начало революции, особенно хорош первый том.
8. Исаак Бабель. «Конармия» (Первый вариант вышел в 1926 году, потом дополнялся, всего 37 новелл). Как пишет в Интернете некто «фроим»: «Я так таки и не понял: а шо с Бабелем?». Это прямо как в старом анекдоте. Противника «Конармии» Семена Буденного спрашивают: «Как вы относитесь к Бабелю?». Тот, поглаживая усы, отвечает: «Смотря какая бабель». Я и сам бы спросил у «фроима», а шо вы таки позабыли своего Бабеля? Его краснознаменность не нравится? Конечно, лучшее, написанное Исааком Бабелем, воспевает большевизм и революцию. Увы, сегодня это не модно у либералов, вот и скинули со своего борта современности. Русским патриотам, как маршалу Буденному, тоже поднимать не с руки. И всё-таки одна из лучших книг о гражданской войне, жесткость коллизий и изощренность стиля. Пафос и ирония — одновременно. Ироничный романтик.
9. Борис Пильняк. «Голый год» (1921). Первый роман о революции. Сегодня прочно забыт всеми. Он соединил в себе стилевые интонации Алексея Ремизова и Андрея Белого с поэтизацией чекистских «кожаных курток». За что и поплатился. И тогда, когда началась чистка чекистов, и сейчас, когда их деяния стараются забыть. Один из самых популярных писателей двадцатых годов.
10. Михаил Зощенко. «Рассказы …господина Синебрюхова» (1922). В этом сборнике рассказов умещался уже весь Зощенко, его стилистика, его образ мещанина, старающегося вжиться и победить советскую реальность своим приспособлением. Кстати, точно также приспосабливались наши партаппаратчики к режиму Ельцина, наши либералы ныне приспосабливаются к Путину и Медведеву. Зощенко писал желчно, беспощадно, «смех сквозь слезы», презирал духовную нищету своих героев. Как он ни пытался, ему не хватало собственного безмятежного приспособленчества под условия жизни, коим обладали Ильф и Петров. Потому и был в опале.
11. Юрий Олеша. «Зависть» (1927). Писатель бунтовал против самого себя. Воспевал героя Гражданской войны, колбасника Андрея Бабичева, строящего новый пищевой комбинат, и всячески принижал Николая Кавалерова, то есть самого себя, тонкого поэта и писателя. Кавалерову оказалось нечего делать со своими метафорами и чувствами в новом обществе, в новом строительстве. Вот Юрий Олеша и замолчал, уйдя в пьянство. По сути, он оказался со всем своим мощным талантом лишь автором сказки «Три толстяка» и романа «Зависть». «Ни дня без строчки» — это уже какой-то постмодернизм, скрытый юмор или скрытый вызов. Писатель, молчащий 30 лет, пишет книгу «Ни дня без строчки». Как большой писатель, Олеша не состоялся, но роман «Зависть» и сегодня может вызвать зависть у пишущей братии. Да и сюжет повторяется, опять колбасники в деле, а поэту Кавалерову тошно и противно. Вся их художественность — это нищета, но как трудно таланту стать новыми Минаевым или Робски? Пора писать новую «Зависть».
12. Константин Вагинов. «Труды и дни Свистонова» (1929). Я полюбил прозу Вагинова еще студентом, в Ленинграде, искал в букинистических магазинах его книжки, вышедшие в «ИПЛ» — издательстве писателей в Ленинграде. Это был наш русский сюрреалист, растворяющий реальность в античности, в древнем прошлом. Он изумительно коллекционирует частности питерской жизни, не желая видеть новое целое, уходя в свою внутреннюю жизнь. При этом — написано сюжетно и завлекательно. Сын жандармского полковника и дочери крупных золотопромышленников, Вагинов, думаю, и в той царской жизни жил бы вне своей среды, а в новой с его биографией ему и впрямь оставалось коллекционировать изумительные детали. Константину Вагинову крупно повезло, он умер от туберкулеза в 1934 году в своей постели. В газетах писали о смерти тончайшего и изысканного мастера. Его в русской литературе даже сравнивать не с кем. Уникальный писатель.
13. Константин Паустовский. «Судьба Шарля Лонсевиля» (1933). Большой мастер, советский романтик. Читать его всегда интересно, но нет одной какой-то великой книги. Нет какого-то увлекательного сюжета. Он чересчур литературен для живых характеров и образов. В его прозе интереснее подробности и отсутствует главная идея. Но писал он много, и хорошо печатался. И потому я выбрал из многочисленных его повестей наиболее близкую мне по северному сюжету «Судьба Шарля Лонсевиля». В Петрозаводске на кладбище он нашел заброшенную могилу французского инженера Шарля Лонсевиля. В эпоху петровских реформ тот строил здесь Петровский завод. Здесь и остался навсегда. В повести всё романтично, особенно в годы её написания. Французский инженер в глухой северной русской провинции.
14. Всеволод Вишневский. «Оптимистическая трагедия» (1933). Одна из лучших пьес советского времени. Матрос и комиссар, любовь и революция. «Кто еще хочет комиссарского тела?» При этом сам автор — дворянин, фронтовик, кавалер трех Георгиевских крестов. В противовес Бабелю, напуганному войной и ничего не увидевшему, Вишневский пишет свою пьесу «Первая Конная». И всё-таки, лишь оценив важность образ героя, в противовес массовым сценам, он создал подлинный шедевр — «Оптимистическую трагедию», написанную явно с учетом античной драматургии.
15. Альфред Хейдок. «Звезды Маньчжурии» (Харбин, 1934). Сборник рассказов. Мне этот сборник в своё время рекомендовал прочесть во время нашей беседы в Ленинграде Святослав Рерих. Позже я и сам познакомился с мощным древним бородачом, приезжавшим в Москву на юбилей Рериха из Алтая. Его мистические рассказы, бывшего белого офицера, служившего у барона Унгерна, дружившего с Николаем Рерихом в его харбинский период, меня покорили. Я написал о них в газете «Советская Россия», в ответ на меня был донос в ЦК КПСС за пропаганду белогвардейской романтики. Помогло мне то, что автор был еще жив, и к тому времени жил не в эмиграции, как считал доносчик, доктор наук Леонид Резников, и уже не в лагерях, а в Казахстане, и печатался в местных газетах. К сожалению, его поздняя проза, которую он присылал щедро мне, уже живя в Казахстане, была намного слабее. Хейдок, латыш по происхождению, храбрый офицер, переживший немало удивительных приключений, оказался автором одной книги. Но и это немало.
16. Александр Беляев. «Человек-амфибия» (1927). Я осознанно не думал трогать фантастику. Но немало читателей возмутилось таким пренебрежением. Впрочем, уже и Альфред Хейдок — некий сверхрелизм, мистическая фантастика. Значит, продолжим. Тем более, мне «Чиж» пишет по Интернету: «Беляевский «Человек-амфибия» половину этих книг (из первого списка. — В.Б.) переживет. И «Трудно быть Богом»…» Тем более, и сам с детства Александра Беляева люблю, считаю его одним из лучших мировых фантастов.
17. Иван Ефремов. «Лезвие бритвы» (1963). Это уже не столько фантаст, сколько философ. Не хуже Станислава Лема. Да еще и «Артем» на меня давит: «Иван Ефремов с его «Туманностью Андромеды» или «Часом Быка» почему-то отсутствует, хотя это куда более великая литература, чем две трети из перечисленного». Категоричны нынче читатели, каждый готов половину чужого списка перечеркнуть. Но я всё же у Ивана Ефремова ценю прежде всего «Лезвие бритвы». И сюжет увлекательный, и концепция мира цельная, и размышления о красоте.
18. Братья Стругацкие. Раз требует читатель, куда же без них. Но, считаю наиболее достойной для списка «Улитку на склоне» (1966 и 1968 г.г., вместе в 1988). Читал её ещё в 1966 году в журнале «Байкал». Мы и сейчас в таком же Лесу живем, и Управление ничем не лучше. Антиутопия как раз для нашего времени.
19. Даниил Андреев. «Роза мира» (1950-е годы). Раз уж мы дали место мистике и фантастике, завершим эту тему философской мистерией Даниила Андреева, начатой им еще в лагере в 1947 году и законченной после освобождения. Его мистическая картина мира — это некое откровение, объединяющее элементы всех мировых культур и религий.
20. Аркадий Гайдар. «Тимур и его команда» (1940). Не думал я писать и о детской литературе, но настойчивый читатель, который всегда прав, заставил меня назвать хотя бы несколько главных детских книг из трех эпох ХХ века. Конечно, при всей сложности собственной биографии писателя, а тем более — его разрушительных потомков, книга «Тимур и его команда» — детская классика ХХ века. Писатель, удивительно чувствующий и ритм, и композицию, и завершенность сюжета. Герой, который был вызван временем — предвоенным. Впрочем, не слабее и «Судьба барабанщика». Но всё-таки «Тимур и его команда» — знаковая книга, которая еще не раз будет востребована.
21. Николай Носов. «Приключения Незнайки» (1954). Всё тот же Владимир Барахнин пишет: «Наконец, «Незнайка» Н.Носова — наиболее выдающийся (и, увы, чуть ли не единственный) пример русской (именно русской) и одновременно советской сказки для детей…» Барахнин прав вот в чём: большинство других сказочных героев — и Чиполлино, и Буратино, и даже Мурзилка — пришли к нам из других стран, пусть и в обрусевшем виде. Незнайка — даже по этимологии слова придуман у нас и для наших ребятишек.
22. Эдуард Успенский. «Крокодил Гена и его друзья» (1966). Докончу список наших национальных сказочных героев Чебурашкой. Тоже не заимствован из зарубежья. Да и по всем своим корням, пусть кто-то и удивится, Эдуард Успенский — стопроцентно природный русский писатель, любит кто его или нет. Знаю абсолютно точно. Сюда же можно пустить в кампанию и кота Матроскина и дядю Федора. Выдумки у Эдуарда Успенского хватит на всех.
23. Леонид Бородин. «Год чуда и печали». Закончу список детских книг моей любимой книгой у Леонида Бородина — нежной лирической, истинно сибирской, с какими-то даже восточными элементами, повестью-сказкой «Год чуда и печали». Я уже не раз сравнивал её с «Маленьким принцем» Антуана Де Сент-Экзюпери. Сравнение выдерживает. Известности не хватает, фильм бы снять хороший по сказке. Иллюстрированных изданий побольше. А то, как вышла в свое время в эмигрантском «Посеве», так и издается всё среди серьезных книг. Как некое приложение к его же «Третьей правде». А надо издавать для детей. Дети её точно полюбят.
24. Вячеслав Шишков. «Угрюм-река» (1933). Возвращаюсь в предвоенное время. Роман о русском капитализме. Жизнь целого рода сибирских предпринимателей Громовых, которая завершается крахом, гибелью всего рода. Может быть, сейчас проявятся новые Громовы? Не только ворующие, но и созидающие. Эту книгу надо навязывать всем русским предпринимателям, особенно сибирякам. А также книги Мамина-Сибиряка, Новикова-Прибоя, Сергеева-Ценского…
25. Сергей Сергеев-Ценский. «Севастопольская страда» (1940). Прекрасная историческая эпопея. Я с детства был увлечен событиями Крымской войны, моими кумирами были адмиралы Нахимов, Корнилов, Истомин… Тогда же купил и перечитал «Севастопольскую страду». И почему не переиздается сейчас, в период всеобщего увлечения исторической прозой? Бездари боятся конкуренции.
26. Дмитрий Балашов. «Государи московские». Серия романов. (1975-2000). Дмитрия Балашова я знал лично очень хорошо еще с его петрозаводских времен. И романы все его люблю, начиная с первых — «Господин Великий Новгород» и «Марфа-посадница». Но трудно выделить какой-то один. Пожалуй, лучший исторический писатель ХХ века. Впрочем, пишет и Negoro «Удивлен. В списке нет Д.Балашова. А ведь ничего подобного не только в ХХ веке, но и во всей русской исторической прозе нет, как по замыслу, так и по исполнению»…
27. Валентин Пикуль. Конечно же, «Нечистая сила» (1979). Самый проблемный его роман о надвигающейся революции, о бессилии монархии.
28. Семен Бабаевский. «Кавалер Золотой Звезды» (1947). Вернемся в послевоенное время. Это был самый знаменитый и любимый читателями роман. Кстати, и сегодня он читается с интересом, мастерски написан.
29. Иван Стаднюк. «Война» (1971-1974-1980). Смелое соединение фронтовой окопной правды с так называемым стратегическим мышлением, с изображением руководства страны в годы войны. Его совершенно напрасно относят к так называемой «секретарской литературе». В чем-то Иван Фотиевич был посмелее многих диссидентов, и характер имел стойкий.
30. Константин Симонов. «Живые и мертвые».(1959-1971) Больше всего мне досталось от читателей, что не дал в первом списке Симонова. Любят его до сих пор многие. Что удивительно, и правые, и левые. За него и Бушин заступится всегда, и Борщаговский. Мастеровитый писатель. Удивляется «Александр»: «Почему-то не упоминается даже косвенно один из самых талантливых и одаренных писателей ХХ века — Константин Симонов. А это писатель, я считаю, самый талантливый из тех, кто творил в 40-х—50-х годах. Уверен, что творчество Симонова переживет 80% этого списка. А его роман «Живые и мертвые» это и есть «Война и мир» о середине ХХ века». Добавляет NN: «Александр. Согласен с Вами насчет «Живых и мертвых», это действительно великое произведение и непременно должно стоять в списке». Вот и стоит. Но с «Войной и миром» я бы не стал сравнивать.
31. Валентин Катаев. «Уже написан Вертер» (1979). Вот уж кто умел писать для всех времен и для всех читателей. Для детей: «Белеет парус одинокий» или «Сын полка» — изумительные книги советского времени. Для взрослых — от «Растратчиков» до «Отче наш». И вдруг под старость написал лично своё, пронзительное по откровенности и искренности произведение «Уже написан Вертер». Либералы заворчали: «заантисемитничал Катаев», а он просто написал то, что ярко помнил, как в его Одессе еврейские комиссары расстреливали русское дворянство. Впрочем, для кого-то лучшее — это «Алмазный мой венец» или «Сухой Лиман».
32. Илья Эренбург. «Люди, годы, жизнь» (1961-1965) Хотя читатели требовали «Хулио Хуренито», я сам ценю эту остроумную парадоксальную книгу. Но для многих и многих книга воспоминаний «Люди, годы, жизнь» определила всё отношение и к жизни, и к эпохе, и к литературе. Либеральный интеллигент заставил всю интеллигенцию смотреть на первую половину ХХ века своими глазами.
33. Станислав Куняев. «Поэзия. Судьба. Россия» (1990-2000). Зато о второй половине ХХ века ярче всех написал уже поэт-почвенник, может быть, и в противовес Эренбургу. Книга о русской судьбе и русской литературе. Всё-таки есть особый дар мемуариста, воспоминаний — тысячи, а остались «Былое и думы», «Люди, годы, жизнь» и куняевский трехтомник.
34. Владимир Дудинцев. «Не хлебом единым» (1956). «Алексей СТ»: «Почему нет в списке Дудинцева. Роман «Белые одежды» Очень хороший и со знанием дела написанный роман, перевернувший представление о социализме… По силе воздействия на умы можно поставить в один ряд с Шолоховым…» Афанасий: «У Дудинцева не «Белые одежды», а роман «Не хлебом единым» — сильная вещь, всколыхнувшая в своё время общественное сознание…» Скорее, соглашусь с Афанасьевым, крепкая социальная проза. Не более.
35. Юрий Трифонов. «Дом на Набережной» (1976). В сталинское время нашумел «Студентами», в эпоху застоя их же опроверг «Домом на Набережной». Городская социальная проза. А сейчас будто исчез, никому не нужный.
36. Василий Аксенов. «Остров Крым» (1970). Читатель требует «Звездных мальчиков» и «Коллег», но они безнадежно устарели. Хотя, признаю, в юности все зачитывались ими. Поздняя его проза просто бездарна. Остается или «Ожог», или «Остров Крым». Последний хотя бы занятнее. Некий сохранившийся без красных русский остров Тайвань. Впрочем, такой и был — русский Харбин, где царское время как бы продолжалось до конца 30-х годов. Но кончилось чисто по-аксеновски. Кто не уехал на остров Тубабао, тот переехал в Сибирь.
37. Фазиль Искандер. «Сандро из Чегема» (1973). Плутовской роман про абхазскую деревню. Пишет «Дмитрий»: «Странный вы, однако, коли не приметили «Сандро из Чегема», да и Бушин понужнее Пастернака…» Странные, однако, у нас читатели, одновременно требуют ультралиберала Искандера и сталиниста Бушина. Или как пишет из Светлого Яра Владимир Бескровный: «Ты прогнулся под еврейское лобби. Эх ты…» И тут же в своем списке просит добавить Лазаря Карелина, Светлану Алексиевич, Виктора Конецкого и других крутых либералов. Ради таких запутавшихся писателей и нужны списки, подобные моему.
38. Виктор Розов. «Вечно живые» (1956). Это его первая пьеса, написанная по свежим фронтовым впечатлениям. Позже, уже основательно переделанная, вышла в 1956 году. С постановки драмы «Вечно живые» начался театр «Современник». На основе пьесы «Вечно живые» кинорежиссер М.Калатозов поставил фильм «Летят журавли». Честный русский реализм.
39. Георгий Владимов. «Три минуты молчания» (1969). Вообще-то, проза мужественных мужчин, ему бы лауреатом стать, а загнали в диссиденты. Но от русского реализма он и в Германии не отказывался. Борьба за человека, изуродованного жизнью. Об этом и «Верный Руслан».
40. Александр Зиновьев. «Зияющие высоты» (1976). Это салтыковская сатира советских времен. Но его социологическая концепция человека важнее, чем сатира. Блестящий социолог ХХ века. От сталинизма до катастройки.
41. Олег Куваев. «Территория» (1974). «Самый в хорошем смысле советский роман это «Территория»…» — пишет «Вольга»… Величайший имперский роман о строительстве и долге. «Где же «Территория» Куваева?» — спрашивает читатель. Вот и я спрашиваю, где нынче наша имперская Территория, и кто её строит?
42. Михаил Алексеев. «Драчуны» (1981). Владимир Барахнин пишет: «Михаил Алексеев, «Драчуны» — первое в советской литературе произведение о голоде 30-х годов. Достаточно вспомнить общественный резонанс, вызванный статьей Лобанова «Освобождение» об этой книге, и разгромное постановление ЦК. Громили, правда, Лобанова, Алексеева тронуть побоялись, ему просто не дали Ленинскую премию».
43. Фёдор Абрамов. «Пряслины» (1972). Николай Кузин пишет: «Книга, которую нельзя изъять из русской литературы». Самый острый социальный деревенщик.
44. Виктор Лихоносов. «Наш маленький Париж». Большая творческая удача. Первый в послевоенное время роман о кубанском казачестве. Николай Кузин: «Без Лихоносова невозможно представить современную русскую литературу».
45. Анатолий Иванов. «Вечный зов» (1976). Владимир Барахнин пишет: «Конечно, не А.Н.Толстой, но «Вечный зов» не слабее Каверина, да и острота проблематики для 70-х была весьма смелой. Это настоящая, а не «секретарская» литература, сравните уровень популярности «Вечного зова» и, скажем, «Строговых» Г.М.Маркова…»
46. Пётр Проскурин. «Судьба» (1972). Попытка советского эпоса, на примере судьбы Захара Дерюгина, «мужицкого Прометея». О Проскурине мне писали многие наши старики. Но будут ли читать его молодые?
47. Сергей Довлатов. «Чемодан» (1986). Вариант эмигрантского Зощенко. Беспощаден и по отношению к себе, и ко всему эмигрантскому окружению. Читается всегда с интересом.
48. Виктор Пелевин. «Чапаев и Пустота» (1996) Пишет «going out» : «В обшем, нормальный список. Не без вкусовщины, естественно… Но вот Пелевина он зря забыл. Ранние рассказы и «Чапаев…» — пожалуй, лучшее в последней трети ХХ века». Добавляет «tanulla»: «…И Пелевина, да, это он зря…». А «Вольга» добавляет: «В самое логово врага нанес удар Виктор Пелевин…»
49. Юрий Козлов. «Колодец пророков» (1998). По мнению Льва Данилкина — это тот же Пелевин, но патриотического разлива. Интеллектуальный увлекательный триллер, где философствуют все герои. Главенствует тема России.
50. Дмитрий Галковский. «Бесконечный тупик» (1997). Если уж мы начинаем Василием Розановым, продолжаем Даниилом Андреевым и Александром Зиновьевым, то и заканчивать надо философским литературным трудом Галковского. Как пишет Евгений Конюшенко из Кемерово: «Эта книга (Галковского. — В.Б.) — настоящий сгусток интеллектуальной и эмоциональной энергии. Заслуга Галковского в том, что он восстановил традицию русского национального философствования, искусственно оборванную в ХХ веке…»
Владимир Бондаренко