О постановке «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н. В. Гоголя. Пьеса Владимира Малягина, режиссёр-постановщик Сергей Арцибашев
Годом Гоголя стал 2009-ый. Гоголь – классик. Мы повторяем это часто, но если спросить нас о сущности его творчества, то ответим скучно – что-нибудь о «социальном обличительстве». В последние годы узнали и другого Гоголя – христианина. Мы вроде бы и поняли, что его истории – не кривая усмешка над сытым лежебокой-помещиком или хитрым и ловким чиновником, а несут они в себе серьёзную христианскую основу, но почему-то эту православное горение относим исключительно к Гоголю-позднему. Но Владимир Малягин попробовал без пафоса и театральных котурн показать нам ту самую честную и крепкую христианскую нравственность, что вообще-то совсем не удел только подвижников. Ей на Руси давно все и мерялось. Именно эта христианская мера и позволяет нам, сегодняшним, увидеть в старинной миргородской истории ссоры двух добрых приятелей-соседей вечную сущность. Классический образец. Христианский корень конфликта.
Как сочна и богата, как изобильна их жизнь! Это щедрая жизнь с ее земными плодами просто царствует на сцене: здесь и янтарная тыква, и золотые да раскрасневшиеся яблочки, и сено персикового цвета, и роскошные диваны с винтообразными арабесками! Всё это говорит о хозяйственном достатке действующих лиц. Тему плодородности и плодовитости (плодитесь и размножайтесь!) дополняют шумные дети, весело бегающие в разные стороны; и дышащая здоровьем пышногрудая ключница Ивана Ивановича Гапка (Любовь Руденко), умеющая вольготно и зазывающее развалиться на диване. Собственно достаток – так достаток во всем. Наши герои одеты не в бесхитростные одежды простолюдинов – они добротные, простые, но нарядные, а главное – белые. Просто рай земной, сад изобильный и щедрый дают нам сценограф и художник по костюмам.
Но и правда ли рай изображён на сцене? Чисты ли люди, носящие белоснежные одежды?
Александр Лазарев свободно и ярко ведет свою роль Ивана Ивановича. Но всё преувеличенно-яркое в природе, в человеке становится явным гротеском, откровенным «перебором». Режиссер Сергей Арцибашев и не мог иначе, чем через гротеск, некоторый фантасмагоризм решить свой спектакль. А потому Иван Иванович – да, дворянин настоящий, но перед актером поставлена и другая задача – дать такого дворянина, который всегда, всюду, и даже наедине с собой гордиться своим дворянством и «прекрасными манерами». Разумеется, повадки у него львиные – он, ну очень сильно, любит презентовать всем свою «пушистую гриву», свою гордую осанку. А ещё он непомерно щепетилен….Ко всему прочему душа у него широкая – она столь же широка, насколько широко распахнута рубаха на груди у его ключницы Гапки. И зачем он так упрямо настаивает на своем холостом положении? отнекивается от её детей? Ведь они такие все розовощёкие, как яблоки наливные! И вот этому-то страшно полноценному человеку чего-то не хватает. А чего у него нет? Оказывается старого и сломанного ружья, которое есть у соседа!
При создании образа Ивана Никифоровича Игорь Кашинцев точно следовал гоголевскому тексту. Он малословен, но вовсе не глуп, ведь не зря же дослужился до генеральского чина. Он страшно не любит жары, зато любит воду и не стесняется принимать леденящих душ в присутствии гостей. Вот только, живя как у Христа за пазухой, он стал отличаться крайней безмятежностью и отсутствием интереса к окружающей жизни, он целиком пребывает внутри своего комфортабельного мирка и не обращает внимания на «чужое мнение». Если Жигало Иван Иванович носит простую рубаху только дома, то наш невозмутимый Иван Никифорович лишь однажды оденет мирскую одежду – когда поедет вести тяжбу. Он эдакий «довольный овощ», который корпит и пыхтит, но улыбается всегда в пол-лица и не мучается никакими сложными вопросами бытия.
Вот, собственно, их пожизненная тяжба и начнется с этого самого несчастного ружья, которого нет у Ивана Ивановича, но есть у Ивана Никифоровича, и которое последний НИ ЗА ЧТО не желает уступить первому.
Действительно, чего же нет у Ивана Ивановича? И зачем ему ружье?
Но ответом стало появление нищего (Виталий Гребенников), которому при всей изобилующей экономике дома Перерепенко Ивана Ивановича не было подано ни воды, ни куска хлеба. Эта сцена между Иваном Ивановичем и нищем будет разыграна в самом начале спектакля – зритель словно получал ключик к спектаклю, словно знал заранее, что нет у этого дворянина щедрости, христианского милости к ближнему. А потому ружье – пустяк, но и не пустяк. Ружье – это прихоть его, это его похотение, это его утроба, любящая усладу и не знающая ограничения себя ни в чем!
Итак, на чащу весов поставили паны добрососедство и ненужное сломанное ружьё. Так что конфликт между сотоварищами произошёл отнюдь не из-за жгучего желания заполучить ружьё, а из-за внутренней проблемы героев: протагонисты не ощущают себя полноценными людьми. Роскошь не принесла им ничего, кроме отдышки Ивану Никифоровичу и повышенной экономности Ивану Ивановичу. Последний – это гоголевский Кощей, чахнущий над златом и желающий загрести больше, но он так и не смог понять, что вовсе не злата ему не хватает.
Примечательно, что на сцене находится двор обоих соседей, а расположение предметов на ней симметрично. Когда же гармония и мир этого дружественного пространства нарушились, – раскололся союз наших героев. И ссору прекрасно обыграли сценически: каждое действие, приведшее к разрыву отношений, сопровождалось звоном колокола, а раскол друзей произошел в буквальном смысле: сцена как бы разъединилась на две части: под грохот, стон и разрывающие пространство звуки прошла черта, межа, «пропасть» раздора между недавними соседями-товарищами. Этот отличный сценический ход будет сопровождать весь спектакль– пусть предлог ничтожен, но с каждым новым шагом стороны всё дальше отдаляются друг от друга, пока одно-единственное слово не разломает их отношения навсегда. А тут еще и дети бегают (они-то как раз не намерены учитывать конфликт, а потому как бегали по всей сцене, так и продолжают), да вот еще и то самое ружье, так рассорившее приятелей, вязли себе в игрушки. Их игрушечная война – это здоровая усмешка драматурга и режиссера в адрес двух поссорившихся Иванов.
Но у взврослых происходят совсем не шуточные войны. Теперь в бой пошли женщины: Гапка и Марфа (Александра Ровенских). Как воинственно горят у них глаза, как лихо свистят они по-разбойничьи, созывая дворовую ребятню. Правда, воюют они не между собой, как их умные мужчины, а воюют они за примирение своих хозяев. Сцена пробного примирения блистательна с точки зрения режиссёрских находок. Актёры поют мелодичные украинские песни, но ещё сильней на эмоциональные рецепторы зрителей действуют кучерявые малютки, облепившие поссорившихся чудаков. Они так и льнут к ним, как голубки под крылышко, а суровые паны смягчаются и ласково милуют их миленькие маленькие головки… Кажется еще чуть-чуть и сердца наших Иванов смягчатся. И посмотрят они на свою ссору со стороны. И удивятся ее мизерности… и бросятся в объятия другу к другу… Но Иваны – это многолетние дубы, которые приживая в собственном царстве изобилия, спрятанном за высокими заборами, потеряли способность понимать друг друга… Вообще эти высоченные, метра в четыре, заборы-плетни так грандиозны, что становятся тоже своеобразным символом. Как-то остро-современно «читаются»… высоким забором люди отгородились друг от друга. То ли из боязни за богатство, то ли от проблем друг друга?
В общем Гапке и Марфе почти удалось примирить своих господ… но тут появилась термоядерная ехидна Агафья Федосеевна. Светлане Немоляевой было чем блеснуть в этой роли: она буквально летала по сцене, словно хохочущая ведьма, она была так обворожительно-агрессивна в своем кипении, она так рьяно клевала словами соседа-обидчика своего обожаемого Ивана Никифоровича; она так фантастично-яро подливала масло в огонь ссоры, что сделала примирение невозможным. Эту сладость ненависти и сладость бунта Светлана Немоляева сыграла с таким утрированным блеском, что опять-таки подлинный христианский подтекст (умный гоголевский взгляд) очень чувствовался зрителями.
И нарастала, нарастала, словно снежный ком, обида. И вспоминались всякий раз всяческие скверные и гнусные слова (как простить гусака, скажите на милость!). И вот уже в раже взаимной вражды герои бросились на суд общества – уже пишут заявления друг на друга требую всяческих мыслимых и немыслимых казней. Каждому хочется своей победы! Каждого жжет изнутри огонь злобного мщения – каждый самолично готовит другому свой маленький, личный «Страшный суд»!
И вот уже общество втянуто в конфликт и за дело берётся городничий (Рамзес Джабраилов), желая примирить разыгравшихся не до шуточной злобы почтенных граждан. Фигура городничего значительна и чуть потешна_ ну просто Наполеон, производящий военные действия. Он крайне серьёзен и курьёзен, ведь искренне не может понять, почему же Иваны не хотят мириться, и его родительские назидания Ивану Ивановичу – такому знатному и особенно статному человеку – смотрятся весьма комично. Именно устами городничего Петра Фёдоровича дружба провозглашается высокой человеческой ценностью. Именно он попытался заставить героев прислушаться к голосу разума и совести.
Сцена у губернатора поставлена блестяще – все высшее общество Миргорода включено в большую игру примирения двух Иванов. Но… ничего не вышло…
На десять лет растянулась тяжба героев – они оба появятся на сцене измождёнными, укутанными в какие-то платки, с охрипшими голосами и еле передвигаемыми ногами. И где оно все прежнее изобилие – на сцене теперь разруха. И снег идет, словно напоминая о переходе золотой осени к холодной зиме, – а именно такая перемена произошла в их отношениях. Они были наказаны за свою гордыню, но сейчас уже и не смеют подумать о примирении, хотя наверняка даже не помнят, из-за чего была ссора. Но глаза, несчастные глаза наших милых Иванов наливаются слезами. И вроде бы они уже осознали всё, вроде хотят вернуть былую дружбу, но дома их ждёт своя семья, свои заботы и, наверное, женщины, которые недовольны убытками, приходящими от тяжб, и имеющие на соседей зуб. Ну что ж, зло наказано?
С каким-то отчаянием и жалостью смотрим мы на проходящую жизнь героев, понимая, что не хватило-то им одного: не хватило умения посмотреть на себя со стороны, покаяться прежде всего самому, а не требовать этого покаяния от другого.
Драматург и режиссёр далеки от обличения. Но спектакль, безусловно, получился с серьезным нравственным ядром: ведь почти все миргородские люди в чужом глазу соломинку видят – а в своем и бревна не чуют.
Да, «самая не сценическая» (как говорили критики) повесть Гоголя заставила зрителей два часа пребывать в состоянии радостного торжества от искромётных шуток, задушевных песен и блистательной игры актёров, благодаря которым спектакль и получился «сценическим». Но грешно, смеяться над пороком. Пороки надо искоренять. Именно за это и боролся автор пьесы «Как поссорились…», сыгранной блестящей актёрской труппой театра им. В. Маяковского.
Напечатано в журнале Никиты Михалкова «Свой» (№6 2009г).
Вероника Васильева