ПО Э. ПО
Каркнул ворон «Нэвэрмор!»
Сквозь туманы, веки, ветви,
Сквозь оконное стекло,
Через шторы, мраки, ветошь
Смотрит прямо на чело.
Частый ветер, толстый ворон,
Сплю в звенящей тишине,
Птичий взгляд убийцы, вора
Долго держится на мне.
Каркнул ворон, злая птаха,
Оторвав меня от снов,
Разорвав мне сердце страхом,
Каркнул ворон: «ШАР-ГУНОВ!»
Там за окном поют снега,
И вторит им борзая,
И поступь друга ли, врага —
Скрипит и исчезает.
А в полумгле, меж наших уст,
Украв у нас дыханье,
Растет зеленый, алый куст —
Не описать стихами.
И я слова твои сосу,
Все вздохи и зевоты,
Я долгий поцелуй несу.
Вот так в луга несут косу.
Несу, как красную лису
С охоты.
БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ
Земную жизнь пройдя до половины,
я очутился в сумрачном лесу.
Как пьяница проносит запах винный,
так этот лес в себе теперь несу.
Вошел я в лес. Вначале были совы
да бледность щек у гостя-новичка.
И я лежал, покойник невесомый,
на донышке совиного зрачка.
И хищный отблеск, словно покрывало,
накрыл меня, застывшего в очах.
Но дальше в лес нога моя вплывала,
и черный лес качался и встречал.
Он нес меня подмышкой волосатой.
Глядели совы. Только, где я сам-то?!
Ужат в зрачке и мал, как жук,
в совиной зале я лежу.
И я под мышкою у леса
сам своего не чую веса.
Скорее вон! Запрыгали засовы.
Москва. Манеж. Гулянье горожан.
Но за спиною оставались совы.
И я в зрачках по-прежнему лежал.
ПРОГУЛКИ
Труп был оборван, бородат.
Он бомж. С безумною тоской
я обернулся: «мертвый брат»,
взбираясь улицей Тверской.
А в небе черненьком и диком
паслись рекламные стада,
ломался свет — кровавым бликом
металась эта борода.
Прощай… И в огненном тумане
оставил труп я за спиной.
Его всем сердцем обнимая,
бреду холодною весной.
Я видел труп. То правда, ложь ли —
могу пошевелить плечом.
Не буду на асфальт низложен
или в обмане уличен.
Внутри же мясо, кровь, сосуды,
я шевелю плечом паскуды.
ВЕСНОЙ
Несет весна ручья блестящий нож
и — чик-чик-чик! — о встречный точит камень…
Повсюду нынче наша молодежь
с ножами и с последними снежками!
В деревне где-то пацанов ватаги,
бутылки вскинув, беззаботно пьют,
плюются, и весна звенит в овраге,
и лед взломав, ответно плюнул пруд.
Весна. Грызется ветер до костей,
я чуингам жую, поют фонтаны,
и сквозь моей расслабленности тень
журчанье солнца как журчанье раны…
Какая нега на Манеже загорать,
скотиною сощурив глазик сонный…
Не нервничать, не морщить рожи гладь
и издавать сопения да стоны.
Очнуться. Банка дохлая лежит
и ждет ноги лихого нагоняя,
и солнце бок у банки сторожит,
металл своим сияньем накаляя.
И пнуть ее, чтоб вспыхнула огнем,
и солнце — бац! — с моим столкнулось ботом,
и вслушаться прекрасным идиотом,
как падает фонтанов водоем…
весны далекий различить ручей…
Встаю, иду средь этого простора,
и Кремль, качаясь на моем плече,
растет, растет, растет из-за забора.
ДЖИХАД
Я солдат Аллаха
с пулей в голове,
я лечу без страха
в сладкой синеве.
Вот, заржав с опаской,
выбегает рана
из разбитой каски
в синеву тумана.
И в дороге к раю,
словно на коне,
я скачу на ране —
так быстрей вдвойне!
В синеве мерцающей,
как ни озирай,
сто моих товарищей
все со мною в рай.
Поминайте плачем
мертвых сыновей.
Мы на ранах скачем,
каждый на своей.
Слышу, каждый гордо
славится-поет:
«прямо в сердце…», «в горло…»,
«в легкое…», «в живот…»
А солдат престранный —
два раненья в лоб —
две запряг он раны
и погнал в галоп.
Если не смертельно
ранен — и живешь,
не скули в постели,
все болезни — ложь.
Ведь мясцом упрямым,
как травой весны,
зарастают раны,
больше не видны.
Только ранам нашим
не исчезнуть ввек.
Мы на ранах пляшем,
их приятен бег.
Над живыми сверху
мчимся — и мечта:
поскорей бы въехать
в райские места.
БАБУШКА
Темень зимняя приносит робость,
Вместе с робостью тревога приходит.
Вот сначала потемнеют сугробы
За забором, на большом огороде.
Сразу станет и противно, и тихо,
Сладкий чай, седина и платок,
Серая, седая волчиха
Сделала широкий глоток.
Желтый свет старуха погасит
Ручкою костистой и узкой.
Засопит, и сон ей украсит
Майский день, звенящий по-русски.
Ей приснится не зима — зелень сада,
Не сугроб, а муравейник чернявый.
И убитый неучастник парада
Шаргунов, что не вернулся со славой.
Уходим в лес, задернув шторы.
Во мраке комнаты вдвоем.
О, как люблю я лисьи норы
В лукавом голосе твоем.
На утро надобно проститься,
Ты провожаешь подлеца.
И рот твой — алая лисица,
Лесная тварь. Лиса лица.
Сергей Шаргунов