I
C чего все начиналось?
С настроения?
С нескольких нот музыки, прозвучавшей фоном в жаркой и душной комнате небольшого кафе? И подростка-поваренка, закурившего дешевую сигарету, повернувшего ручку громкости еле работающего китайского радиоприемника… Разве может такая музыка звучать из шипящих и трещащих транзисторов, конденсаторов, динамиков маленького китайского радиоприемника? Может. Еще как. Почти так же, как из сердца, пронзенного шестью натянутыми стрелами, и прочих музыкальных инструментов.
С весеннего ветра и чуть тревожного, но теплого и нежного шелеста голых веток с набухающими почками? Колышущихся телефонных проводов, обрывков газет и пыли, вздымаемой порывами ветра? И бездомной собаки, удивленно мотающей головой по сторонам, но продолжающей уверенно семенить по асфальту.
С запаха телячьих котлет?..
— Привет.
— Привет?
Она — девушка лет двадцати.
Он — парень лет двадцати.
Она поздоровалась первой. Он ее никогда не видел до этого брошенного ему «привет».
Она. Рост — метр семьдесят один. Девяносто — шестьдесят — девяносто.
Он. Рост — метр восемьдесят. …Опустим.
Она его видела до этого четырнадцать раз и кое-что о нем знала.
Студент, спортсмен, по вечерам подрабатывает в каком-то клубе.
Он услышал: «Привет», поднял глаза, увидел ее первый раз в жизни и влюбился. Автоматически ответил: «Привет», но неуверенно и вопросительно. Не знал, что говорить и как себя вести. Забыл то, о чем только что думал.
Она: длинные темные волосы, белая кожа, большие светло-карие глаза, густые брови, волнистый изгиб полных ненакрашенных губ, ровный маленький нос. Зовут Вика.
Он: Короткие светлые волосы, белая кожа, голубые глаза, темные брови, резко очерченные губы, чуть курносый нос. Жидкая бородка. Зовут Алекс.
Она улыбнулась. Он тоже.
Два часа спустя Алекс ругал себя за то, что сразу не взял инициативу в свои руки, что сразу самым элегантным способом не пригласил Вику в небольшое кафе, напротив которого они встретились, не угостил ее красным грузинским вином, не рассказал ей несколько самых свежих анекдотов, что они не поспорили о поэзии серебряного века, или, хотя бы золотого, что они не поговорили еще о тысяче прекрасных и интереснейших вещей в этом мире. А ведь он так давно хотел с кем-нибудь поговорить обо всем этом. Хотелось иногда прямо на улице подойти к интеллигентного вида мужчине и начать говорить:
— Вы знаете, что девяносто пять процентов живых существ на нашей планете обитают в воде?! Но тогда получается, что вероятность появления разумного существа на суше несравнимо ниже вероятности его появления в воде! Всего пять шансов из ста! Почему же мы появились на земле?
И тот мужчина сразу бы ответил:
— Да, действительно. Бред какой-то. Никакого подчинения законам теории вероятности, — и тут же направился бы прямо в плавательный бассейн.
Два часа спустя Вика ругала себя за то, что не позволила Алексу взять инициативу в свои руки.
Подросток-поваренок докуривал сигарету в задней комнате небольшого кафе и наблюдал сквозь грязноватое окно ресторана за двумя молодыми людьми (парнем и девушкой) на тротуаре. Они разговаривали и улыбались. Поваренок им завидовал. Он стал завидовать им еще больше, когда в комнату зашел хозяин кафе, выключил радио и послал его мыть окно.
— Отойдите, не видите — мешаете, — добавляя басовых ноток своему голосу и изображая недовольство, подросток-поваренок поставил наполненное водой ведро рядом с молодыми людьми.
— Да-да, — они отошли.
«Лохи», — снисходительно подумал подросток-поваренок. Его звали Автандил.
«Она безумно красива». Восемь часов спустя Алекс стоял на балконе и смотрел в будущее. Ему хотелось прямо сейчас бежать в город, искать квартиру, в которой живет Виктория и барабанить в дверь этой квартиры кулаками. Нет. Легонько в нее постучать и ждать ответа. Нет. Стоять внизу под окном и ловить в квадрате света легкую тень. Нет. Лезть в окно по пожарной лестнице. Нет. Спускаться по веревке с чердака. Нет. Играть на гитаре и петь песню под окном. (Он не умеет играть на гитаре!). Нет. Все-таки барабанить в дверь кулаками.
Восемь часов спустя Вика спала. Может быть, именно в эту минуту она видела сон. В стране к власти пришел диктатор. Всех демократов и свободомыслящих граждан арестовали, в том числе и Вику. Арестантов, закованных в кандалы, вели из города в пустыню. В пустыне их всех заводили в небольшое белое здание. Подошла очередь Вики. Она зашла вовнутрь. Ее опустили на колени, приставили к макушке пистолет и выстрелили.
Восемь часов пятнадцать минут спустя Алекс пошел к соседу-барду с просьбой научить его играть на гитаре.
Восемь часов шестнадцать минут спустя пьяный сосед-бард со словами «На часы посмотри, придурок!» выставил Алекса за дверь.
Девять часов спустя Алекс бежал по улице Ауэзова в сторону ВДНХ. В том районе — насколько он понял — жила Вика. Он искал ее квартиру. В районе ВДНХ жила примерно 31,000 жителей и находилось около 11,000 квартир. Для того, чтобы посетить каждую из них (найти Вику), требовалось всего около трехсот пятидесяти часов, но можно было уложиться и в триста часов, или даже в двенадцать суток, если очень быстро говорить с хозяевами квартир и быстро бегать. Трудно сказать, мог ли Алекс по дороге к ВДНХ проделать в уме все эти вычисления или не мог. В принципе, он был сообразительным парнем. Но на цифры и вычисления в эти минуты, скорее всего, не полагался. Ведь была весна.
Десять с половиной часов спустя Алекс заснул на траве под кустом сирени, в одном из дворов недалеко от ВДНХ.
II
Двадцать четыре часа спустя Алекс сидел в гостях у друга. Они пили пиво.
— Что это за музыка? — вдруг замер Алекс.
— Где? — безразлично спросил друг. (Зовут Ариэль. Около двадцати лет. Невысокого роста. Студент. Еврей.)
— Там, — Алекс вскочил и выбежал на кухню. Радио. Композиция закончилась, название мелодии не объявили. С этой музыкой было связано что-то очень притягательное и сладостное.
Двое пассажиров автобуса могли бы спорить о композиторе этой мелодии примерно так:
— Это поздний Легран.
— Да что ты, какой Легран!? Это явно американский композитор. Наверное, Гершвин.
— Здрасьте, «Гершвин». Ты Гершвина, наверное, никогда не слышал. Из американцев это мог быть только Армстронг.
— Ну уж «Армстронг»…
— Вот я и говорю. Это все-таки Поль Мориа или Морриконе.
— Ну никак не Морриконе… Стиль более классический.
— Ну может Чайковский тогда, или Вивальди…
— Да нет, все-таки скорее Бетховен.
Алекс не мог вспомнить. Тридцать три часа спустя Алекс с Ариэлем танцевали на какой-то дискотеке совсем под другую музыку.
Китайский радиоприемник стоял на холодильнике в задней комнате кафе. Его купил официант Талгат шесть месяцев назад в китайском торговом центре «Ялян» за четыреста тенге. Два месяца назад Талгат уволился, забыв забрать с собой радиоприемник. Он достался в наследство подростку-поваренку. Автандил мог слушать радио двадцать четыре часа в сутки, и, как правило, только хозяин кафе обрывал радостные монологи радиоведущих или наступал на горло очередной песне, звучащей в эфире. Автандил его за это ненавидел. Он мечтал стать радиоведущим, который всегда доволен жизнью и собой. «Радиоведущие живут в блеске этой жизни», — думал Автандил и тихо произносил таинственное слово — «Богема».
Китайский радиоприемник был собран восемь месяцев назад в городке Чанцзи, в Синьцзян-Уйгурском автономном округе, на маленьком семейном предприятии Бун Чоа. Время сборки — 19 секунд. Плата, корпус, винтики. Части для сборки поступали от Синг Ляо — торговца, имевшего небольшой радиозавод в этом же городке. Бун Чоа был небогат. До сих пор расплачивался за долги отца — азартного картежника, умершего год назад и оставившего сыну в наследство семейное предприятие. И картежные долги.
Спустя полтора месяца Алекс задумался над вопросом:
— Действительно ли та встреча была случайной, или Вика следила за мной и ту встречу подстроила?
Спустя два часа Вика задумалась над вопросом:
— Действительно ли Алекс меня никогда не видел, или он это все сочиняет?
Автандил привык слушать самую разную музыку, независимо от стиля и исполнителя. Что-то нравилось, что-то — нет. Не нравилось — крутил ручку настройки радиоприемника. Нравилось — крутил ручку громкости.
Виктория шла по тротуару, не отрывая глаз от Алекса, который стоял около кафе и ее не замечал. Ладошки Виктории были влажными, сердце билось не вперед — назад, как обычно, а вверх — вниз, задевая горло и сонную артерию, отчего было немного трудно дышать, а во рту все пересохло. Алекс же имел наглость ее не замечать.
Нет, она спокойно пройдет мимо — так же, как позавчера. Почему она должна заговорить с ним сегодня? Она никому ничего не должна. Почему, в конце концов, она сама должна делать первый шаг, как будто ей это больше нужно? Нет, какая трусость… Почему она такая трусливая?! Пройдет сегодня мимо — так же, как и позавчера, и опять — тоска на душе. Опять поиск удобного случая, опять беспокойство, опять одинокие вечера. Да… Ну вот еще — у нее, что, условный рефлекс, инстинкт самки, течка, что она не может одна дома посидеть. Вика разозлилась и гордо вскинула голову. Ни с кем она не будет здороваться. Стук сердца смягчился. Четыре шага до Алекса. Треск радиоприемника из кафе и эта мелодия…
— Привет!
— Привет?
В первую встречу с Алексом Вика произнесла 0.0026% от количества слов, сказанных Алексу за время своей жизни и 0.00000000087% — от общего количества слов ею когда-либо произнесенных. Алекс — 0.000019% и 0.000000002% соответственно. Просто он смущался сильнее.
III
Алекс: «Автор попросил меня написать несколько строк о себе. Порассуждать о самоопределении. Короче, бред какой-то. Я все пытался отказаться, но потом решил — хрен с ним. Раз друг просит… Тем более, он сказал, что я могу писать все, что угодно, всякую ерунду, — легковерный читатель все равно все прочтет и проглотит. А не проглотит и вообще никогда не возьмет эту книгу в руки, и не дойдет до этих строчек — какая, фиг, разница? Я подумал и согласился. Действительно, какая, фиг, мне разница?..
Скажу о том, что я люблю. Говорить об этом всегда приятно. Может, никто тебя и не слушает — а все равно радость по сердцу разливается.
Я люблю людей. Удивительным и странным образом. И точно так же могу их ненавидеть..
Могу полюбить человека, которого совсем не знаю, и которого вижу первый раз в жизни. Но — вот же напасть — заметил его улыбку в уголках губ, быстрый лучистый взгляд, как легла прядь волос — и сразу же влюбляюсь. Человек этот, быть может, совсем не такой хороший. Возможно, он глуп, жаден, зол, жесток в какие-то моменты своей жизни. Мне нет дела. Именно сейчас, в настоящий момент я в него влюбился, и он для меня прекрасен. Странно…
У меня есть мечта. Познакомиться с десятью тысячами классных парней и девушек. Классных во всех отношениях: умных и образованных, добрых и честных, веселых и немного сумасшедших, с блеском в глазах и с томиком хорошего писателя под мышкой. С теми, кому интересно жить, в конце концов… Скажете, что таких не бывает… Таких действительно сейчас немного. Но я уверен, что из двухсот миллионов населения на постсоветском пространстве десять тысяч отыскать все-таки можно. Выбрать крупицы золота из серой руды. И после того, как все мы — десять тысяч — познакомимся друг с другом, я бы уговорил их всех уехать жить на необитаемый остров. Там бы мы в течение десяти лет занимались одним делом — плодили детей. Так, чтобы за эти десять лет население острова утроилось. И все дети были бы такие же прекрасные, как их родители; такие же добрые и умные. И мы бы все общались друг с другом и воспитывали детей. Прекрасная эра прекрасной нации. Попахивает Гитлером и троцкистскими коммунами, не правда ли? И при том — мечта ведь прекрасная, согласитесь».
Вика: «Конечно, это немного глупо, но один мой знакомый, молодой писатель (у него, правда, еще не вышло ни одной книжки, а только так — по журналам), попросил меня написать немного о себе, типа для какого-то его рассказа. Сначала мне, конечно, было очень приятно, но потом вдруг охватил странный страх, и я не могла придумать, что написать. Тогда он мне подсказал: напиши о какой-нибудь своей мечте. Я согласилась, но потом подумала, что у меня не одна мечта, а много мечт. Я споткнулась на этой фразе. Нельзя сказать «много мечт». Можно, конечно, сказать «много мечтаний», но это немного не то. Даже совсем не то. Тогда я поняла, что много «мечт» и не бывает, и у каждого человека может быть только одна мечта. Может быть или не быть. Оказалось, что у меня нет мечты. Мечтаний полно, а мечты — нет. Мне стало немного грустно, но тогда я решила за неимением лучшего написать про свои мечтания.
Мечтание 1. Отправиться в кругосветное путешествие.
Мечтание 2. Поселиться с любимым человеком на необитаемом острове.
Мечтание 3. Купить маме и папе — так чтобы они этого заранее не знали — билеты на места в соседних каютах теплохода, отправляющегося в кругосветный круиз.
Мечтание 4. Стать актрисой.
Мечтание 5. Стать супермоделью.
Мечтание 6. Побывать на Северном и Южном полюсах.
Мечтание 7. Узнать правду о происхождении человека.
Мечтание 8. Переплыть Ла-Манш.
Мечтание 9. Побывать в космосе.
Мечтание 10. Иметь собаку.
Десять. Больше не напишу. Люблю число десять. Оно четкое и законченное. Словно логический конец любого подсчета. Все».
IV
Автандил мыл окно. У него хорошо получалось. В отражении он видел молодых людей (парня и девушку), проезжую часть улицы и здание напротив, в котором располагался банк. Работавшие в банке люди часто приходили в их кафе обедать. «Хорошо, что сейчас не обеденное время», — подумал Автандил.
— Я не люблю, когда на свидание меня приглашают обедать в ресторан, — слух Автандила выхватил из разговора молодых людей (парня и девушки) эту странную фразу. «Ну и дура», — подумал Автандил.
Тридцать дней спустя Алекс и Вика пришли в то самое кафе. Они сели за столик у чистого окна и попросили меню. В кафе было мало посетителей и стояла удивительная тишина, из-за которой было даже как-то неуютно. Из кухни доносились приглушенные звуки: шкворчание масла на сковородке, звон посуды, обрывки разговоров повара с Автандилом. Повар за что-то ругал своего помощника. Тот огрызался.
Автандил только накануне посмотрел фильм «Бойцовский клуб». Его очень впечатлил фильм, и — еще больше — главный герой. Это был первый человек в жизни Автандила (не считая радиоведущих), с которого ему хотелось бы брать пример. Но Алексу с Викой в тот день повезло: супы они не заказывали…
После изучения меню и заказа блюд Алекс с Викой рассматривали интерьер кафе. Ничего примечательного. Странная смесь евроремонта и старых «совковых» столовых, характерная для многих недорогих алма-атинских кафе конца двадцатого — начала двадцать первого века. Сероватый, словно покрытый пылью, подвесной потолок со встроенными лампами-софитами, горящими ярко-белым светом, светло-коричневые декорпанели на стенах. Потертый линолеум на полу.
— Тебе не хотелось уехать? — неожиданно спросил Алекс, представляя в своих мыслях Мальдивские острова.
— Нет, — улыбнулась Вика, представляя Америку.
— Почему нет? — улыбнулся Алекс, в фантазиях которого на белом песке росли пальмы, а сквозь кристально чистую воду виднелись разноцветные кораллы.
— Чего там хорошего? — перед мысленным взором Вики предстали неопрятные многоэтажки Гарлема, грязные улицы с бездомными неграми, а потом масленно лоснящиеся улыбающиеся лица Джорджа Буша, Дика Чейни и Кондолизы Райс на фоне звезднополосатого флага.
— Иногда притягательна просто сама идея бросить все и уехать куда-нибудь…
— А мне хочется домашнего воздуха, — улыбнулась Вика, вдруг вспомнив двор дома, в котором она провела детство. Ранняя весна и смешанный запах тающего снега и земли. Грязный забор, старые качели, невысокий карагач. Ее подружки о чем-то между собой разговаривали. Пение птиц. Это произошло однажды в ее жизни, давно — может быть, лет десять-пятнадцать назад — но сейчас казалось каким-то дежа вю, воспоминанием о сне, то ли уже виденном, то ли тем, который она обязательно увидит в будущем. А может быть это только смутные образы событий, когда-либо произошедших в прошлой жизни Вики? Или событий, которые только еще произойдут с ней в жизни следующей?
Сейчас Вика мечтала когда-нибудь купить квартиру в том доме.
Сто дней спустя Алекс и Вика шли по парку Горького. Они шли и молчали уже минут пятнадцать. Вдруг Вика заговорила:
— Знаешь, я теряю настроение. Чувствую это все последние дни. Настроение жизни и любви. Мне кажется, что я двигаюсь по инерции, и как будто в забытьи, в прострации. Пропали вдохновение и музыка, которые заставляли мое сердце танцевать. Настроение… Настроение — оно всегда активное. А я чувствую только пассивность…
C чего все начиналось? С настроения? С нескольких нот музыки, прозвучавшей фоном где-то.
Алекс отвернулся:
— Зачем ты мне все это сказала?! Неужели не понимаешь, что когда ты это произнесла, оно действительно стало таким! Несказанное еще имеет шанс не состояться, а у сказанного вслух шанса нет. К тому же ты заразила меня. Теперь и я двигаюсь по инерции, и как будто в забытьи. Но как хорошо, что ты мне это сказала и заразила меня. Мне так нравится быть в забытьи… — Алекс повернул голову к Вике и улыбнулся, — нет, я шучу. Я просто не могу быть в состоянии, отличном от твоего… Настроение и состояние души у нас всегда одно на двоих.
Вика тоже улыбнулась. Неожиданно метрах в десяти от них на скамейку сел аист. Они удивленно рассматривали большую красивую птицу, которую в Алма-Ате можно увидеть разве что в зоопарке.
— Обалденно, — восторженно улыбнулась Вика, — я первый раз в жизни вижу аиста «вживую».
Алекс с Викой медленно подходили к птице. Аист внимательно их рассматривал, словно совсем не боялся. Когда они подошли к нему метров на пять, Алекс остановил Вику рукой:
— Давай дальше не пойдем — точно испугается и улетит.
Минуты две продолжалась молчаливая игра «в гляделки» между аистом и молодыми людьми. Потом аист взмахнул широкими крыльями, поднялся в воздух и улетел.
V
Алекс услышал: «Привет», поднял глаза, увидел ее первый раз в жизни и влюбился. Автоматически ответил: «Привет», но неуверенно и вопросительно. Не знал, что говорить и как себя вести. Забыл то, о чем только что думал. А думал он на протяжении последних двух часов об одном: о шести граммах героина, спрятанных в его бумажнике, и о предстоящей продаже их Боре, как сам называл себя серб Боро, занимавшийся строительным бизнесом в Алма-Ате.
За два часа до встречи с Викой Алекс сидел в кабинете у Рашида — менеджера торговой фирмы, занимавшейся продажей сантехники. Кроме унитазов и смесителей у Рашида всегда можно было приобрести дешевый героин. Только об этом мало кто знал. Рашид не знал Боро, который был готов заплатить за героин в полтора раза больше, чем просил Рашид. Боро не знал Рашида, который мог продать ему героин в полтора раза дешевле, чем он обычно покупал. Алекс знал и Боро, и Рашида.
За пять дней до встречи с Викой Алекс был в гостях у Боро на вечеринке. Пьяный Боро спросил его о героине.
Алекс никогда в жизни не пробовал героин. До этой предстоящей сделки он ни разу в жизни не занимался перепродажей чего-либо. Ему никогда не везло в коммерческих делах. Однажды он уже решил для себя никогда не заниматься никаким бизнесом. Но Рашид продавал шесть граммов героина за девяносто долларов, а Боро покупал шесть граммов героина за сто сорок долларов. От офиса Рашида до дома Боро было десять минут езды на машине. С Рашидом он договорился встретиться в обеденный перерыв, с Боро — в полпятого вечера.
В полпятого вечера на квартире Боро Алекса ждала засада из шести сотрудников отдела по борьбе с наркотиками. Боро сидел в это время в спальне. На нем были наручники и он рассказывал двум следователям, у кого он обычно покупал героин. Двадцать минут назад его немного побили по почкам и печени. Сильно бить боялись — все-таки иностранец, в дело могло вмешаться посольство и можно было нарваться на дипломатический скандал.
В первые пятнадцать минут после ареста Боро пытался отстаивать свои права, а потом как-то сник, особенно после нескольких ощутимых ударов в правый бок.
Хотя Боро ничего не рассказал оперативникам о том, что ему сейчас должны принести товар, те чувствовали, что сегодня должна состоятся сделка. Аккуратная стопочка долларов под клавиатурой компьютера, на серванте — маленькие аптекарские весы с набором гирек от одного до десяти граммов, ожидание и напряжение в глазах хозяина квартиры.
— До шести здесь поработаем, после шести — оставим Каирбека и Максутова, — распорядился старший.
Алекс не появился на квартире Боро ни в полпятого, ни в пять, ни в шесть.
Спустя триста одиннадцать дней Алекс обратился к Вике (они сидели, прислонившись к стене в чьей-то квартире):
— Может быть, время уже кончилось и мы живем вне его? Иначе как объяснить, что я перестал его ощущать?
— Может, его и не было? — посмотрела на него Вика.
— Может… Мы автоматически считаем часы, минуты, дни. А может, Бог их давно отменил? А мы, как заведенные марионетки, отсчитываем эти отрезки. Может быть, Бог уже давно велел нам жить без измерения времени, без часов и минут, да только мы Его не услышали. Мы ведь все время заняты.
— Есть еще атомные часы, — вставила Вика.
— Ты это к чему?
Вика пожала плечами.
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже очень люблю.
После того, как Автандил домыл окно и зашел в здание кафе, прогремела гроза и закрапал мелкий дождик. Его капли оставляли на стекле грязноватые разводы. Вика бросила взгляд на ручку зонта, торчащего из небольшой сумки Алекса.
Дождь кончился как только они дошли до автобусной остановки. Вика села в маршрутку, едущую до ВДНХ. Алекс вспомнил про Боро. Достал сотовый телефон, чтобы позвонить ему и предупредить об опоздании. В этот же момент телефон зазвонил сам и голосом Ариэля поведал об аресте Боро.
Через четыре минуты Алекс трясущимися руками развеял героин над мусорным контейнером одного из близлежащих дворов. Еще одно неудавшееся коммерческое предприятие. Какое счастье, что он не дошел до квартиры Боро… Вика! Его сердце наполнилось невиданной нежностью.
Через тридцать секунд на Алекса напал истерический смех.
Четыре с половиной года спустя стоя на краю крыши «Эмпайр Стэйт Билдинг» Алекс думал о том, что если бы он был ангелом, и за спиной у него росли крылья, он отбросил бы их перед тем, как сделать шаг.
Вика в это время находилась в турецком городе Алания. Она сидела на летней площадке небольшого кафе и наслаждалась видом лунного моря. Думала об Алексе.
VI
Алекс лежал в постели и умирал. Тридцать четыре года спустя. Где-то на кухне — казавшейся Алексу сейчас такой далекой — его мама разогревала телячьи котлеты, купленные в кулинарии. Открывались и закрывались двери. Вот и до Алекса дошел запах казенных телячьих котлет. Казенных — потому что ни у жены, ни у его мамы сейчас не было времени готовить еду. Этот запах нарушил мир, окружавший Алекса последние несколько недель. Мир устоявшийся, тихий и спокойный. Удалившийся от Алекса на некоторое расстояние и пребывавший словно в каком-то тумане, из которого время от времени выплывали лица жены и матери. Запах котлет резко и уверенно вторгся в него потоком ярких красок.
Шелест весенней листвы, поваренок-подросток, выходящий из кафе с ведром воды, прохожие на улице, приятный ветер (наверное, северо-западный), только что оборвавшаяся мелодия из дверей кафе. Большие светло-карие глаза и длинные темные волосы. Небольшая дрожь волнения и сердце бьется быстро. Разговор.
— Алексею опять хуже!
Алекс улыбнулся:
— Нет.
«Отойдите. Не видите — мешаете». Как вовремя тот подросток-поваренок вмешался со своей напускной суровостью. Алекс успел собраться с мыслями, почувствовать себя более уверенно и уже не лепетать какую-то ерунду, безнадежно падая в светло-карих глазах этой красивой девушки.
— Нет. Мне лучше, — Алекс закрыл глаза.
Автандил сидел в задней комнате кафе и в окно наблюдал за начинавшимся дождем. Через двор прошла та самая парочка, что мешала ему мыть окно. Парень держал зонт. Девушка ему что-то говорила. Автандил презрительно хмыкнул и сплюнул на кафель. В ту же секунду получил подзатыльник от повара.
Автандил: «Я всегда был борцом по духу. Непримиримым. Всегда против того, что навязывало мне окружающее. Одна воспитательница в детском саду однажды назвала меня ершистым ежиком. Мне очень понравилось это выражение. С тех пор я действительно всегда чувствовал себя ершистым ежиком, где бы я ни находился, и что бы ни делал — даже в этом вонючем кафе, где всегда нужно подлизываться к клиенту и перед ним лебезить хуже последнего лакея. Но в моих жилах течет другая кровь. Совсем другая. Я мечтаю быть радиоведущим. Диджеем, как они называют себя сейчас. И я им обязательно буду. Я тоже буду говорить в эфир: «Алма-атинское время восемнадцать часов одна минута. И на нашей волне звучит новая песня Филиппа Киркорова». Я обязательно стану радиодиджеем.
— По-моему, дни — это просто какая-то игра, похожая на шахматы, — спустя триста одиннадцать дней Алекс все еще сидел рядом с Викой, прислонившись к стене в чьей-то квартире, — белый день, черная ночь, белый день, черная ночь, и так сутки за сутками. Можно легко предугадывать ходы… Можно спланировать сложные комбинации. Этих комбинаций может быть множество, как в настоящих шахматах. Но внешние границы, поле игры остается неизменным. Я чувствую, что мне начинают надоедать эти границы, и я совершенно бессилен что-либо с ними сделать, как-либо их нарушить.
— Есть еще северное сияние, — вставила Вика, — я очень бы хотела его увидеть.
— Я тоже, — задумчиво ответил Алекс, — поехали на Север.
Телячьи котлеты в кафе пользовались хорошим спросом. Приходившие сюда каждый день на обед сотрудники банка обычно заказывали их от семи до десяти порций. На гарнир брали и рис, и пюре, и картофель фри. А иногда даже и гречку. Котлеты обычно готовил повар Евгений по своему собственному рецепту. Для того, чтобы мясо было сочнее, он добавлял в фарш большое количество лука и немного размоченного хлеба. Для придания особенного вкуса — черного перца, немного чеснока и совсем чуть-чуть кайенского перца и соевого соуса.
3а час до того, как Автандил врубил на полную мощность свой радиоприемник (сколько раз ему и шеф, и Евгений говорили о том, чтобы он не включал его громко!), в кафе вошли двое молодых людей и попросили две телячьих котлеты.
VII
Тридцать четыре года и один месяц спустя Алекс лежал в постели. За последний месяц он всего только четыре раза вставал. Последний раз — три недели назад. Он много спал. Ему часто снились люди. Много людей, чьи имена он не знал, либо не помнил. Эти люди стояли около его постели, сидели на скамьях поодаль. Они иногда переговаривались друг с другом об Алексе, но он не слышал, о чем именно шла речь. Кто-то из них иногда подходил к его постели, и иногда он узнавал в подошедшей жену. Она спрашивала, как он себя чувствует, и просила его поесть. Потом кормила из ложечки и поила чаем, вкус которого теперь почему-то совершенно испортился. Он маленькими глотками пил темно-коричневый напиток, не похожий на тот ароматный цейлонский чай, который он так когда-то любил, и без которого просто не мог жить. Сейчас чувствовал только отвратительный вкус горячей воды. Еле шевеля губами, очень медленно и словно нараспев произнося слова, ругался на жену:
— У-у ме-еня одна-а то-олько ра-адость оста-алась — э-этот чай. А-а ты-ы мне и е-ее по-ортишь… За-авари хоть ра-аз покрепче-е.
— Да я тебе и так самый крепкий завариваю. Четыре ложки уже кладу. Еще крепче если делать — чифер будет, — обиженно говорила жена, но Алекс ее не понимал, ему казалось, она разучилась разговаривать и бубнила что-то себе под нос. Но Алекс ей ничего на это не говорил. Его жена была очень доброй и самоотверженной женщиной, и он многое мог ей простить. Женщина отходила от его постели, и ему снилось, что все люди куда-то пропали, и он остался один на небольшой поляне. Ему хотелось найти жену и поехать с ней в Швейцарию. Три года назад они собирались провести там отпуск, но так и не смогли поехать. Сейчас же — раз он больше не работает — самое подходящее время совершить отложенную поездку. Алекс звал жену и начинал подниматься с кровати:
— По-оехали в ту-урагентство за би-илетами.
— За какими билетами! Лежи, не вставай, куда ты… — снова бубнила что-то под нос жена, что — Алекс никак не мог разобрать. Но вставать было тяжело и он снова ложился.
Тридцать четыре года и два месяца спустя Алекс перестал узнавать жену. Впрочем, в один из этих дней и она его не узнала. Как-то бросила взгляд на неподвижно лежащее на кровати тело и похолодела — это был не Алекс. Заострившиеся черты лица. Желтая кожа. И чужие глаза! Серо-мутные, медленно двигающиеся, с тяжелым недобрым взглядом. Ее первым невольным желанием было бежать прочь из комнаты и из квартиры. Усилием воли и с помощью логических рассуждений заставила себя остаться. Продолжала смотреть на незнакомое лицо. Ее глаза иногда встречались взглядом с серо-мутными глазными яблоками на желтом белке, ничем не выражавшими своего отношения к увиденному. Страх проходил. Мужчина с острым носом («Алекс, Алекс», — убеждала она себя) не видел ее. Значит, и никакой угрозы от него не исходило. Она подошла к нему. Он неровно дышал. Ее так и не видел. «Радиопьеса, — проговорил Алекс, — радиопьеса».
— Он уже никогда не будет Алексом, которого мы знали, — в дверях комнаты стояла его мать, — и к нему никогда не вернется разум. Его отец умирал так же. В течение четырех месяцев. Может быть, и душа Алекса уже не здесь… Разве его душа может говорить то, что он сейчас бормочет? Разве его душа может перед смертью потерять рассудок и слабоумной войти в иной мир?
Жена Алекса молчала.
Спустя сто двенадцать дней после встречи с Викой. Алекс: «В своей прошлой жизни я был комсомольцем. В конце пятидесятых работал на молодежной стройке в Сибири, в тайге. Я любил играть на баяне, петь песни и ухаживать за хорошенькими бухгалтершами, медсестрами и женщинами-геологами. Влюбчив был у-ух, словами не передать. Ну и пользовался ответным расположением у противоположного пола. Да, такое тоже было. А кудри у меня какие были… Знатные. За одни мои золотистые кудри, бывало, барышни в меня влюблялись с первого взгляда. Куда все ушло. А теперь что? Кто я в этой жизни? События каждого моего дня складываются в определенную геометрическую фигуру, чаще всего, в треугольник: институт, друзья, вечерняя работа. Лобачевский отдыхает. Евклиду обрезали руки и ноги. Но я люблю треугольник. За то, что он самый прочный. За особые ритм и стать. Ритм. Он отбивается в моей голове постоянно. Пять ударов в три секунды. Горох внутри черепа отскакивает от одной его стенки к противоположной и вечно болтается в замкнутом пространстве, барабаня по всему, что попадается на пути. Броуновское движение. И я люблю Вику».
Спустя сто двенадцать дней после встречи с Викой. Вика: «В своей прошлой жизни я была кузнечиком. Прыгала с травинки на травинку, сучила ножками, из-за чего поднимался невообразимый стрекот. Этот стрекот мне жутко нравился. Так бы всю жизнь и стрекотала. Сейчас тоже иногда хочется ножками подрыгать-пострекотать, а не получается. То ли кожа ног слишком нежная, то ли медленно ими двигаю. Впрочем, все это только фантазии. В переселение душ я не верю. Я ведь почти христианка».
VIII
Евгений не любил готовить рыбу. Конечно, она у него получалась не хуже телячьих котлет, но его всегда раздражало рыбье мясо, скользкое, почти желеобразное и податливое в свежем виде, и рассыпающееся в вареном и жареном. Какой-то декаданс. Евгений же не любил декадентов. Как не любил гомосексуалистов, лесбиянок, хиппи и прочий слишком заумный народ. Он любил пиво, футбол по телевизору, охоту, русскую баню, водку и те вечера, в которые он не работал.
— Ты мне никогда не рассказывал про свою мечту, — с укором посмотрела на Алекса Вика. Двести дней спустя.
— Она не такая интересная. Мечтаю найти ответы на все вопросы, которые я когда-либо задал в своей жизни.
Игравшая по радио мелодия закончилась.
— Это были «Битлз», а впереди в этом часе у нас еще «Тату», «Депеш Мод», «Танцы минус», Дженифер Лопез и еще много-много чего вкусного и интересного. С вами Автандил Султыгов и радио «Европа плюс». Оставайтесь с нами. Не пожалеете.
С чего все начиналось? С настроения. С нескольких нот музыки, случайно брошенного взгляда, случайно соскользнувшей на лоб пряди волос. Именно пряди волос, которая одним мимолетным движением создала образ и движение миллионов химических элементов в мозгу другого человека. Алекса.
— Алекс, Алекс, Алекс, — повторяла Вика через четырнадцать дней, — почему Алекс? Не люблю иностранные имена, — и тут же хихикнула, — Виктория, Виктория, Виктория… Но я не хочу менять фамилию. Хотя мы и так, может, никогда не поженимся. Алекс, Алекс, Алекс. Но Алешенька же лучше… Почему так против нашей воли нам навязывают имя?.. Может, если бы я выбирала себе имя, то была бы совсем не Викторией, а Машей. Спокойно, Маша, я Дубровский… Но Алекс же скорее всего сам выбрал быть не Алешенькой, а Алексом. Вот так просверлило что-то в мозгу, что-то там свернулось, перевернулось и он решил стать Алексом вместо Алешеньки. Интересно, когда это произошло? В школе, институте, или еще раньше? Нет, сомневаюсь, чтобы это произошло в садике. Там-то он и имен таких не знал, наверное.
Спустя тридцать семь суток и пять часов после первой встречи с Викой Алекс целовал ее бедра. Вторая попытка секса. Первая четыре дня назад в ботаническом саду закончилась конфузом. Кто-то гулял с доберманом. Алекс всегда любил эту породу собак, но в тот вечер, принимая душ перед сном, он громко со злостью произнес «Ненавижу доберманов!», а потом запел «Песню ушельцев» со звуковой дорожки к фильму «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви».
Вторая попытка оказалась удачнее. Через час они сидели на кухне, усталые, разморенные и опустошенные, с глупыми улыбками на лицах. Хотелось еще, но они уже не могли. Вместо этого потягивали красное сухое вино, которое еще больше их расслабляло.
— Сколько у тебя до меня было девушек? — спросила Вика.
— Я знал, что ты когда-нибудь задашь этот вопрос, но чтобы задавать его сразу после первого раза… — с улыбкой покачал головой Алекс.
— Ты можешь не отвечать, если хочешь, — улыбнулась в ответ Вика.
— Четыре. А у тебя мужчин?
— Трое. Какая-то несправедливость. Мне нужно еще одного мужчину.
Улыбка исчезла с лица Алекса.
— Обиделся? — Прижалась к нему Вика.
— Нет. Просто у тебя это прозвучало как-то… плотоядно, что ли, и совсем не по-твоему… — Алекс обнял Вику.
— Как у женщины-вампа?
— Ага. Не люблю женщин-вампов.
— Я тоже не люблю.
Алекс поцеловал Вику в губы. Она ответила на поцелуй. Алекс медленно поднялся со стула, взял за руку Вику и они пошли в спальню.
IX
Вечером на следующий день после знакомства с Алексом Вика принимала хвойную ванну и одновременно записывала в свой дневник впечатления последних дней:
«Вчера мне снился странный и страшный сон. Но я боюсь его записывать здесь. Хочу побыстрее его забыть. И вообще не это должно быть вписано в дневник в качестве главного события последнего времени.
Я познакомилась с Алексом. Неважно. Почему все время так хочется, чтобы существовал кто-то, кому можно доверится до конца, до конца поверить, до конца отдаться, преданной собакой смотреть в глаза. И еще больше хочется, чтобы и тебе отдались, тебе доверились до конца, и тебе в глаза смотрели преданной собакой. Неужели такое бывает в жизни?! И разве это не всего лишь фантазии молодых девушек? Разве можно жить одним лишь запахом роз? Могу я сейчас поверить в это? Мне выпадает шанс. Алекс. Хочу, чтобы он по первому зову, и без зова бежал ко мне через весь город, хочу, чтобы пел серенады под окном, хочу, чтобы засыпал под моим окном, падая без сил в кусты. Какая же я стервозная!.. Придумала! В отместку за это я научусь играть на пианино и сама буду играть Алексу рулады Шопена и Бетховена».
Ранним утром того же дня Алекс проснулся от жуткого холода. Тело било мелкой дрожью. Он лежал на холодной траве под кустом сирени.
Алекс вскочил на ноги и побежал домой, ругаясь про себя на холод и собираясь продолжить поиски Викиной квартиры после обеда. Вообще-то он вчера записал ее телефон, но почему-то очень боялся звонить. Все казалось таким несбыточным и безумным. И столько всего произошло за эти два дня — словно все события не из его, а из чьей-то чужой жизни. А ведь совсем недавно он спорил с Ариэлем о том, что человек не может сойти с отведенного ему жизненного пути.
В тот день телефонный провод два раза соединял Алекса и Вику — в первый раз на четыре минуты, во второй — на пятьдесят семь минут, но не помог им увидеться. Теперь они встретятся только на следующий день. В тот день Алекс в первый раз неловко поцелует Вику. Но она не обидится на его неловкость…
Самым ярким воспоминанием Алекса о Вике на всю жизнь останется ее танец в ночном клубе Алма-Аты через двадцать три дня после их знакомства. Просто танец под песню Мадонны.
Самым ярким воспоминанием на всю жизнь об Алексе Вики останется его первый неловкий поцелуй и неожиданно открывшиеся во время поцелуя глубокие глаза (сама Вика во время поцелуя не отрываясь наблюдала за лицом Алекса). Просто глаза и быстрое сужение зрачков.
— Я не могу представить себя человеком, заболевшим амнезией и потерявшим память, — признался однажды Алекс Вике, — если я не помню и, следовательно, не знаю себя вчерашнего, значит, и моя сегодняшняя личность не существует — та личность, которая складывается из всех впечатлений жизни, из опыта и осознания себя человеком с определенным набором качеств, с определенным характером. Получается, что потерявшего память человека просто не существует.
— А мне хотелось бы попробовать быть человеком потерявшим память. Каждый день, каждая минута у тебя с нового листа. Никаких ошибок прошлого, никакой грусти о том, что было и прошло. Каждый день новая жизнь.
Эта беседа произошла через двадцать минут после того, как Алекс с Викой посмотрели какой-то фильм, в котором главный герой потерял память, и с этого начались все его жизненные перипетии.
Вика почти полностью потеряла память через шестьдесят два года, два месяца и одиннадцать дней после этого разговора. Она жила в доме престарелых, где делила двухкомнатную палату с Еленой Михайловной, очень разговорчивой семидесятилетней старухой. Каждый день Елена Михайловна в течении двадцати минут рассуждала о погоде, после чего рассказывала Вике истории из своей жизни. Так как Вика не могла запомнить ни одну из ее историй, на следующий день рассказ обычно повторялся; как правило, с новыми подробностями и деталями, которые зачастую противоречили вчерашним. Каждый раз Вика качала головой, удивленно поднимала брови, повторяя:
— Очень интересная история. Я и представить себе не могла, что подобное могло произойти в нашей жизни. Удивительно.
Вика очень сильно удивлялась. После того, как Елена Михайловна заканчивала свой рассказ и выходила из комнаты погулять по коридорам, Вика в возбужденном разговоре с самой собою продолжала обсуждать только что услышанную историю.
X
Бездомная собака спряталась от дождя под большим карагачом. Высунув язык, она наблюдала за людьми на автобусной остановке.
Бездомная собака была на шестой неделе беременности. Всем беременным необходимо хорошее питание, но она постоянно недоедала, питаясь пищевыми отбросами небольшого кафе. На эти отбросы было много претендентов, и за них часто завязывалась жестокая борьба. Но всего час назад большой и толстый мужчина из кафе вынес телячью котлету и положил прямо перед ее носом. Хороший день.
На остановке парень подсадил девушку в маршрутку и закрыл за ней дверь. Маршрутка уехала, а парень зачарованно смотрел ей вслед. Бездомная собака зевнула. Парень очнулся, словно что-то неожиданно вспомнил, быстро полез в сумку, вынул телефон. Бездомная собака отвернулась.
Алекс провожал Вику домой после танцев в ночном клубе. Через двадцать три дня после их знакомства.
— Блин, вот мне сейчас от родителей влетит! — покачала головой Вика и улыбнулась.
— Да они уже спят давно.
— Могут и не спать. А если и спали, то точно проснутся.
У Вики были слегка заложены уши от громкой музыки, и говорила она чуть громче обычного.
— Если проснутся, надо будет мне с ними наконец познакомиться, — улыбнулся Алекс.
— С ума сошел? — испуганно посмотрела на него Вика, — только не сегодня, пли-из.
Они подошли к ее дому. На скамейке около подъезда сидел Викин отец и курил сигарету. Он был непричесан и взлохмаченные жидкие волосы на его голове образовывали различные узоры.
— Здравствуйте, — поздоровался Алекс.
Чем все заканчивалось? Настроением? Печальной мелодией дождя, и за стеной дождя — другая музыка, еле слышная. Там — скрипки, там — виолончели. Смычок повторяет движение дождевой капли. И звук… Впрочем, что я говорю… Идите скорее в магазин, бросьте на прилавок мятые бумажки — свои последние сбережения — и купите наконец лазерный диск с той самой симфонией, о которой так давно мечтали. Вставьте его скорее в проигрыватель. Круглую — такую приятную на ощупь — ручку регулятора громкости до упора по часовой стрелке. И индикатор на проигрывателе волшебным образом начнет отсчет музыки — посекундный — с цифр «00:01». Но это начало другой истории…
А чем же все заканчивалось здесь? После дождя?
Серыми чугунными шарами тоски, выкатившимися — один из закоулков души Алекса, и один из лабиринта души Вики — и заткнувшими собой горла (одно — Вики, и одно — Алекса)?
Одиночеством ночных остановок?
Вовсе нет. Это все не могло закончится. Ничего не может закончится, пока у нас нет доказательств. Доказательств того, что жизнь в параллельном мире невозможна, и что смерть в нашем мире означает смерть во всех мирах и пространствах на все времена. Доказательств того, что смерть останавливает движение. А доказательств таких у нас, слава Богу, еще долго не будет.
Сто девяносто три дня спустя Алекс и Виктория расписывались в каких-то бумажках, а толстая женщина с густо накрашенным лицом объявила их мужем и женой.
Иван Глаголев