можно писать о яблоне с золотыми яблоками,
но не о грушах на вербе
Я начала свою статью со слов, которые (таким дошло до нас литературное предание) принадлежат Гоголю. Николай Васильевич не чужд был фантастического элемента в своем творчестве – он любил «прием», «ход», который заключал иногда в себе и самоё главнейшую мысль о «мёртвых душах», например. Но чувство меры и мера смысла (в золотом яблочке заключенные) – ясное и простое свидетельство таланта…
Из всех авторов сборника я бы выделила только одного – Сергея Захарова. Вот начало его рассказа «Трафальгарская площадь», – первый лирический аккорд мелодии, завершившейся тоже тихой, но трагедией, смертью: «…И было другу – хорошо. Забытое давно, светло-золотое: яблоня дикая у ворот, сами ворота с жестяным козырьком, крытые густо-зеленой краской, двор, выложенный бетонными плитами, заваленная набок двадцать четверка с сияющим ржавчиной днищем, обитая дермантином дверь с оборванным внизу и слева уголком – там жил друг чуть ли не двадцать лет и теперь, во сне, растроган был, светел и тих». Есть в его рассказах интонационное богатство, повернутый неожиданной стороной сюжет, атмосфера. Есть индивидуальность.
Любопытен точной экспрессией зачин рассказа «Серега» (автор – PitaSe): «Торговля не шла. Темнело. Глотка метрополтена короткими спазмами изрыгала словно блевотину бледно-серые людские тела, высосанные изнутри очередным рабочим днем — тени преддверия дантовского ада, слишком слабые для того чтобы грешить или быть добродетельными — тысячи Томлинсонов, посмертно возвращенных на Землю в надежде, что они все — таки сумеют совершить что-нибудь стоящее вечного проклятия и припасть наконец к пламени адского огня». Хотя нельзя сразу же не заметить модного авторского жеста – почти театрального отношения к аду.
В основном все рассказчики сборника – реалисты. Исключение составляют Смолянка с «Царским капризом» и темой любовной реинкарнации, требующей от сочинителя «фантастического элемента», да «Посиделки» Марии дель Маар, написанные в «народном духе» «аншлагового реализма» «новых русских бабок». Именно ее герои задают тот вопрос, что я вынесла в заглавие статьи. Реализм же остальных рассказов поверхностный, описательный, не раз читанный–перечитанный, как нет и подлинной новизны у Репочесателя, несмотря на лихую современность сленга, «моторность» и «киношность» описаний.
Действительно, интересна ли сегодня сама жизнь? Интересен ли реализм? И тот ли является реалистом, что «копирует», повторяет бессчетное количество раз «жизнь в формах самой жизни». Именно потому я и хотела бы напомнить, что как реализм для русской культуры вечен, так вечна и проблема его творческого обновления.
*****
Я считаю, что в целом реализм сегодня переживает кризис. Есть отдельные яркие и талантливые писатели, творчество которых представляет разнообразную палитру реалистического искусства от ироничного и тонко-сатирического романа Михаила Попова «Москаль» до жесткого реализма Петра Краснова, жизненной силы рассказов Лидии Сычевой и эпики Василия Дворцова.
Да, закончилась большая эпоха «деревенской литературы». Хотя, писатели по-прежнему, как ни в чем не бывало (и это после всего, что пережито в последние двадцать лет), продолжают рассказывать про «последнюю старушку» и «последнюю избушку», считая, очевидно, их (старушку да избушку) гарантами «подлинной русской темы». И читать это уже просто невыносимо, как какой-то затянувшийся на десяток лет скулёж. Оглянитесь же – всё, всё вокруг изменилось. 90% русского народа живет в городах. Человек и земля вступили в новую пору отношений.
И не просто Распутин, Белов и Личутин, Астафьев, Абрамов и Шукшин до конца, до донышка, вычерпали народное горе XX века, выпели в своих произведениях народную душу, перенесли в литературу и в ней навеки вышили узоры крепкой еще и при них крестьянской жизни-уклада. (Не случайно В.Личутин написал уже городской в сущности своей роман «Миледи Ротман», как и более «законно», очевидно, чувствует себя, оращаясь к русскому народу в истории, переиздавая «Раскол»). В.Личутин, В.Распутин, Б. Агеев – буквально последние талантливые дети крестьян в русской современной литературе. Закончилась не просто литературная эпоха, – завершилось крестьянское время на Русской земле. Я понимаю, что звучит это столь же страшно и величественно, как если бы мы были свидетелями переворота истории, ее сумасшествия, когда вместо новой евангельской эпохи вдруг бы все повернулось вспять – к старому, ветхому библейскому времени.
Наша земля будто сбросила с себя человека, быстро превращая пашню – эту летопись крестьянской культуры – в дикое поле. Будто мстит она нам за измены и нерадения, за пьянство и разорительные эксперименты, мгновенно забирая у человека труды его рук, затягивая хлебные поля сорняком. И нет пока писателя, который бы этот великий исход русского народа, русского крестьянина с земли смог бы увидеть в особом, быть может символическом измерении, соразмерном трагедии неродящей земли. Тут уже не нужно слов о социальной, семейной и нравственной драме крестьян, — все сказано и об уничтожении их, и об их сопротивлении. Тут нужно приложить ухо и прилепиться сердцем к самой земле, чтобы понять весь смысл этого исхода…
И все же, после масштаба и мощи «деревенской литературы» – масштаба, равновеликого имперским просторам России, после харизматического присутствия в литературе того поколения, современный реализм кажется не одной полноводной рекой, но неким множеством достаточно равновеликих талантов-рек, ярких, но больше не обеспеченных центростремительной державной силой, словно бы потерявшей центр взаимного притяжения. В чем тут причина? В естественной (чтобы вообще выжить) разрозненности талантов, которые и вообще-то могли «прихлопнуть» в недавние ельцинско-либеральные времена? Или в малом протекционизме всё тех же «состоявшихся старших» новым поколениям? Или же в отсутствии государственной культурной политики, когда смена фигурантов произошла всюду, кроме области культуры?
*****
В культуре же все бывшие «любители свободы» и «клеветники России» срочно стали «государственниками», тем самым, сохранив все прежние позиции. Вопиющий пример тому – недавно составленный «Литературный экспресс», деньги на который выделили г-н Сеславинский и его заместитель г-н Григорьев (Федеральное Агентство по печати и массовым коммуникациям, далее – МП), а сам проект реализован Российской книжной палатой, где «первую скрипку» играет хорошая «знакомая», бывшая подчиненная того же г-на министра Н.Литвинец. Хороший мостик налажен между государственным бюджетом (властью) и бизнесом (книжным рынком)! Теперь высокие чиновники бросили все свои силы на того, чтобы достичь столичными щупальцами-книгами, например Дм. Быкова, нашей провинции. Воистину, жили–жили в провинции люди, и вдруг «стали интересны» самой столице!
Конечно, вся эта пышная акция – сплошной пиар, коммерческий проект, цель которого – поднять тиражи за счет провинции. Правда организаторы считают, что так «Россия узнает своих писателей, – писатели Россию» (Н.Литвинец). Сначала «о своих писателях». Например, книги фантаста В.Головачева и «дозорщика» С.Лукьяненко, назначенного быть «официальным русским» А.Варламова, или производителей массовой литературы П.Дашковой и М.Веллера, с разной степенью успеха, но и без «экспресса» распространяются по России. Никогда не будет популярен в провинции г-н Иртенев, переводчик Амелин, Евг. Попов. А вот писания Дм. Быкова, на мой взгляд, эстетически и этически несовместимы с отечественной культурной традицией и противопоказаны русской провинции. Большинство же из списка авторов, «рекомендуемых» России с помощью Экспресса, – это неизвестные в столице «столичные литераторы» (каталог премий, прилагаемых для «авторитету» к их фамилиям сегодня вообще не в счет, – премий нет у талантливых людей, графоманы обвешаны ими до неприличия). Кто такие Т.Крюкова, Э.Веркин, А.Берсенева, Е.Павлович, Е.Доброва, А.Гиваргизов и др.? Зачем же все эти «писатели едут в народ»? Как можно «узнать Россию» (аборигенов!) за один день пребывания в любом русском городе? Есть тут и еще одна сторона медали. Например, официальная газета Кировской администрации сообщала: «В г.Кирове организационную поддержку мероприятия оказывает Правительство Кировской области» (очевидно, об этой «поддержке» своевременно попросил г-н Сеславинский, а как отказать высокому чиновнику, почти Ревизору, из Москвы?!). И таких региональных остановок было 17. И везде – «поддержка»! Смело можно предположить, что «административная поддержка» объективировалась в энную сумму затрат (возможно, что на взгляд тех же провинциальных писателей и совсем не маленькую). Представьте себе провинциальных писателей, через города которых следовал столичный «Литературный экспресс» – не так уж они все избалованы финансовыми вливаниями, и ясно, что больше пользы было бы, если бы денежки эти были потрачены не на столичных гастролеров Веллера с Быковым, получившим недавно миллион, а на собственные писательские нужды. Вот, например, отчет о пребывании Д.Быкова в Иркутске, родине Валентина Распутина и Александра Вампилова, – отчет, опубликованный в «Комсомольской правде»: «В подвальчик книжного магазина набилось 30 человек (что же это за маргинальный книжный магазин, что для него и 30 человек много?! – К.К.)… Хороших книжек мало (слова Д.Быкова). Но народ… больше интересовали разговоры не о литературе, а вообще. За жизнь. Я с удивлением наблюдал,– пишет спецкор, – как подвальчик тут же превратился в маленький уголок либерализма (правда, почему «либерализма» – из текста не понять; очевидно, «либерализм» нужно было вставить для «отчета о потраченных деньгах» на благородные либеральные задачи – К.К)… все лучшее, самое талантливое, что появляется здесь (говорит снова Д.Быков), портится там, в Москве. Если бы я тут жил, я бы с ума сошел от этого разрыва». Очень воодушевляющие провинцию речи! Просто жить и работать хочется! Очень глубокое знание России. Впрочем, меня порадовали эти «30 человек», набившиеся в подвальчик. Есть что-то оппозиционно-здоровое в таком малюсеньком, микроскопическом (для крупного города) внимании к «столичной штучке»!
И ради этого стоило снаряжать Экспресс? Не лучше ли было пустить обратный Экспресс – провинциальный – из Владивостока в Москву, собирая по всем регионам писателей провинции? Ведь многие провинциальные писатели попросту не имеют денег, чтобы по нынешним временам бывать в столице. Вот и пригласили бы их МП и Книжный союз! Откуда такая уверенность, что их книги, они сами не интересны никому в Москве? А ведь они, а не Быков, нуждаются в творческой поддержке. Я не верю ни в какие благородные цели Столичного Экспресса типа «проездиться по России», «узнать народ» – просто эмблематично «косят под Солженицына», возвращающегося из эмиграции. (Впрочем, судя по вышеприведенным словам Быкова – жить в Москве сегодня примерно то же самое, что быть в эмиграции на Западе). Или это «подражание Коэльо»? Но он ведь иностранец и ему простительно так узнавать Россию. Я не вижу никакого смысла во взгляде на Россию из прицепного вагона, если только потом, конечно, они не добьются встречи с Президентом, чтобы поделиться с ним своими «думами о России». Впрочем, обещают книжку «размышлений» (что уже заранее напоминает другое «значительное» писательское путешествие на Беломор-канал, тоже запечатленное в коллективном сборнике)….
*****
Сегодня пишут много, – пишут самоучки и профессионалы, неграмотные неучи (в Сети их много) и специально неграмотные, заменившие труд по освоению богатств языка придуманным языком. Последние – знак времени. Зачем выращивать в себе собственный языковой стиль? Зачем в муках продираться к новизне, когда есть другая легкая новизна – «без божества, без вдохновенья» предъявляющая миру свои плохо переваренные «литературные продукты». Тем более, что дух времени таков, что быть замеченным в литературе – это значит, прежде всего, отличиться, выделиться чем-то, находящимся за пределами литературы: побывать нацболом, примкнуть к какому-нибудь «движению» и наскандалить-наследить в нем; оскорбить ставшее нормой (классику), обхамить естественную мораль, объявить о том, что:
Мы для новой красоты
Нарушаем все законы
Преступаем все черты…
Вообще-то такой стиль поведения и интеллектуальная мода появились не в наше время. Все уже было. Превращение «жизненного акта» в событие культуры отлично описал И.А.Бунин в своих «Заметках»: «Некто Емельянов-Коханский… первый поразил Москву: выпустил в один прекрасный день книгу своих стихов, посвященных самому себе и Клеопатре, – так на ней и было напечатано: “Посвящается мне и египетской царице Клеопатре” – а затем самолично появился на Тверском бульваре: в подштанниках, в бурке и папахе, в черных очках и с длинными собачьими когтями, привязанными к пальцам правой руки… Дело было сделано, действительность была преображена…». Бунин называет главное в этом «акте преображения действительности» – нужно поразить, удивить, тем самым привлечь и внимание к своей только что выпущенной книжке. Собственно сегодня тоже работают все те же механизмы: фотографию писателя можно увидеть в популярном и массовом издании только в одном случае, если он как О.Робски ведет гламурную жизнь или «живет в телевизоре».
Подлинное эстетическое обновление реализма невозможно без мощи мировоззрения. Так неореалисты начала XX века – Л.Андреев, А.Куприн, В.Вересаев – пережив кровь 1905 года (а мало кто из художников не увлекался в ту пору революцией, или в той или иной степени не интересовался ей), теперь полагали социальную проблематику только фоном для отображения внутреннего мира человека. «Мятущаяся душа эпохи» выражала себя в трех ключевых понятиях – кризис, синтез, искания. С ощущением кризиса философии, культуры науки, религии – жили, с верой в возможность его преодоления – творили. Писатели старались уделять все большее внимание «пунктиру подсознания» своих героев, пробовали пером (оно не всегда «брало тему») не только зримую, но и незримую мистическую реальность. Подробности быта, движение «через быт к бытию», внимание к сословным, имущим и прочим социальным разделениям всё более осмысливались как изжитые, ненужные. Интересует «сущность человека» как таковая. Иван Бунин движется в направлении загадочной психологии «души славянина» Леонид Андреев пишет так, что ему неважно вообще «добряк… или скотина» его герой. Опасные эксперименты по выравниванию, разрушению границы между добром и злом, столь популярные сегодня, начинались тогда, в печальный, блудный Серебряный век. Михаил Пришвин говорил о своем намерении понять «общечеловеческую душу…. Как она вышла из рук Творца». А Борис Зайцев отдаёт своим героям удивительную доверчивость, милую нежность при всем том, что жизнь их тоже полна трагических обстоятельств. Для неореалистов сама по себе жизнь – это прекрасная трагедия. Они остро чувствуют связанность всего со всем – причастности каждого человека к делам мира.Был, конечно, и реализм М.Горького с его новыми «романтическими героями» – босяками, ворами, контрабандистами. «Выпукло-ярким» языком был заметен С.Сергеев-Ценский, реалистом, первым применившим прием «потока сознания».
В современной литературе есть, конечно, отличные, талантливые прозаики-реалисты, столь же разные, как и век назад. Но вот почему-то не покидает ощущение, что при этом есть кризис осознания времени именно в среде писателей-реалистов (мне эстетически ближе называть их «почвенниками»; от постмодернистов же вообще бессмысленно этого требовать, поскольку им принципиально недоступна целостность художественного сознания и абсолютно недоступен большой масштаб). Ни стилевое своеобразие, ни сказовое начало, ни христианские мотивы в прозе, ни изредка возникающие дискуссии в критике о «путях нового реализма» пока не привели пока к тому, что реализм бы стал главной силой современного литературного процесса. Но если «все человеческое цельно», то новые пути искусства реализма, корнями уходящего в мощное культурное наследие прошлого, по-прежнему будут связаны с человеком. Можно ли современного русского городского человека полагать буржуа? Кто для современного человека является властителем дум? Почему о народе говорят только традиционалисты и патриоты, причем тоже какими-то устаревшими, стертыми словами народолюбия? Каким стал русский народ сегодня, изменилась ли его психология? Оказался ли для него соблазн деньгами более пагубен, чем соблазн коммунистической идеей? Как развертывается перед нами наша историческая судьба? Впрочем, не меньше вопросов наш век ставит и перед человеком как таковым. Что значит сегодня быть личностью? Известный педагог и психолог, доктор наук В.И. Слободчиков не раз уже повторил, что современный человек физически здоров, но личностно болен. Впрочем, я понимаю, что никого, кроме самого писателя (не посмевшего отказаться от своего креста – подлинного творчества), узкого круга интеллектуалов и редкого умного читателя эти вопросы не волнуют.
*****
В наше время больше нет Учителей в старом понимании этого слова, когда это звание нужно было заслужить, и были те, ради которых нужно было полагать за честь звание заслуживать. Увы, занятия литературой все больше превращаются в безнравственное занятие: писатель может безразлично и хладнокровно «переписывать» матом святые слова Священных книг; писатель может абсолютно презирать своего читателя (пипл хавает все); писатель может оскорблять своего читателя. Анти-реализм в культуре и литературе часто заменяет эмоциональное, интеллектуальное и художественное воздействие шоком. Современная радикальная литература постоянно совершает насилие над читателем. Когда беззастенчиво описывают интимные подробности человеческой жизни в медицинских терминах, когда глумливо матерятся, когда осмеивают всё и вся – это значит, что посягают на вашу психику. Её растормаживают – освобождают от комплекса стыда. Но если стыд в метафизическом смысле есть око Божие в человеке, то в земном психологическом – существенный стержень целостности человеческой личности (животное не знает стыда). Следовательно, цель насилия – не «сильные впечатления», не шоковая эстетика, но личностное искажение. Большинство наших профессиональных оценщиков в культуре, которые «просто тащаться» от подобных новых форм, личностно больны. И «договориться» с ними невозможно – лучше не тратить силы и не «метать бисер».
И последнее. Самое главное и существенное приобретение последних двух десятилетий – возвращение в Православную Церковь и народа, и интеллигенции. Появилась и религиозная художественная литература (она достаточно разнообразна: от православного фэнтези до экстатически-христианской поэзии. Часть такой литературы – душеполезна, но, кажется, писатель, сохраняющийся (хоронящийся) за церковной оградой как-то неизбежно «пропустил», прошел «мимо», не заметил грандиозных событий в грешном и страдающем мире. С другой стороны, появилась невесть откуда взявшаяся тяга к «святости» и религиозности новой буржуазии, что, безусловно, только увеличивает список тревожных вопросов, задаваемых Церкви. И все же мир христианская традиция, безусловно, мощнейший и чистый источник для правильного понимания человека, а значит – надежный компас творчества.
И остается надежда, что национальная литература и связанное с ней пробуждение умов не иссякнут. Поддержка, которую может черпать нация в литературе все же может быть существенной. Русская литература и прежде была «дневником духа нации», а потому очень нужны таланты, которые бы заставили замолчать всех скептиков и циников, любящих на халяву «проездиться по России» и никогда не забывающих бросить камень в адрес «почвенников». А вообще… как-то долго мы терпим, что «энциклопедию русской души» все еще крапает ложный интеллектуал и ничтожный писака.
Капитолина Кокшенева