В 2008 году в издательстве «Академия» вышла в свет книга профессора МГУ М. Голубкова «История русской литературной критики ХХ века (1920-1990-е годы)» тиражом в 2 000 экземпляров. На её обложке значится: «Рекомендовано Учебно-методическим объединением по классическому университетскому образованию в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений по специальности “Филология” направления подготовки “Филология”». Эта книга уже получила положительные оценки в печати и, наверняка, получит ещё.
У меня учебное пособие Михаила Голубкова вызвало противоречивое отношение, которое я попытался сформулировать в данной рецензии. Разговор о книге начну со второй части (а их всего две), с тех глав, которые, на мой взгляд, свидетельствуют о качестве работы профессора МГУ.
«“Новый мир” в 1960-е годы» – это, думаю, лучшая глава в пособии М. Голубкова. В ней автор, не разделяя многие популярные ныне представления о «Новом мире», не раз точно определяет идейную концепцию журнала, её наиболее уязвимые места. Так, Голубков справедливо утверждает, что Твардовский «проводил политику, заявленную Хрущёвым на ХХ съезде КПСС, – проводил точно и решительно, но ни в коем случае не позволяя выходить за границы идеологической и литературной свободы, очерченной свыше» (с. 244).
И в характеристике «шестидесятников» автором учитываются, называются все ключевые составляющие их системы ценностей, как то, «верность коммунистической идее, отстаивание “идеалов 1917 года”» и их мифологизация, вера в революцию как форму преобразования мира, безусловный ленинизм. Всё это сопровождалось резкой и даже бескомпромиссной критикой “культа личности И.В. Сталина” и уверенностью в его случайном и нетипичном для социалистического строя характере» (с. 244).
Точен автор пособия и тогда, когда, оценивая публикацию Юрия Буртина о Твардовском «Вам, из другого поколенья…», говорит о склонности критика к героизации главного редактора «Нового мира», самого журнала и видит в этом проявление общественного настроения второй половины 80-х годов ХХ века. Но, думаю, далее следовало уточнить: об общественном настроении какой части критики и читателей идёт речь.
Далеко не все воспринимали А. Твардовского и его журнал как Ю. Буртин. И для того, чтобы изображение данного явления было всесторонним, объёмным, думаю, следовало бы сказать о тех статьях «правых» критиков, в которых «Новый мир» характеризовался принципиально иначе. Назову самые первые из них: «Послесловие» М. Лобанова («Наш современник», 1988, № 4), «Самая большая опасность» В. Кожинова («Наш современник», 1989, № 1).
То, что эта тема – «Твардовский и “Новый мир”» – далеко не исчерпана, свидетельствуют публикации последних лет, следов которых ни в самом тексте, ни в списке литературы я не обнаружил. Вот только некоторые из них: В. Твардовская «А.Г. Дементьев против “Молодой гвардии”» («Вопросы литературы», 2005, № 1); Р. Романова «Александр Твардовский. Труды и дни». – М., 2006; В. Огрызко «Отмечен долей бедовой: Александр Твардовский» («Литературная Россия», 2007, № 18-19); В. и О. Твардовские «Заметки на полях статьи В. Огрызко об А. Твардовском»; Ю. Павлов «Александр Твардовский: мифы и реальность, или Заметки о заметках В.А. и О.А. Твардовских» («Литературная Россия», 2008, № 12).
Естественно, принципиальное значение в этой главе имеют оценки и характеристики критики «Нового мира», с которыми далеко не всегда соглашаешься. М. Голубков прав, когда утверждает давно аксиоматичное: критики журнала продолжали традиции «реальной критики». Но вызывает возражение вывод, который далее следует: «Отдел литературной критики был, может быть, самым сильным и интересным в журнале» (с. 248).
Уверен: традиции «реальной критики», традиции Добролюбова уже по определению не могут дать положительный результат. Об этом, в частности, свидетельствует творчество критиков-новомировцев, упомянутых и не упомянутых М. Голубковым. Ю. Буртин попал в число авторов, фигурирующих в этом списке. Не знаю, какие интересные, содержательные статьи он написал в 60-е годы (М. Голубков их не называет). Не стали открытием, откровением и статьи других «зоилов» журнала, действительно следовавших традициям «реальной критики». Достаточно назвать имя «главного» критика «Нового мира» Владимира Лакшина. Его статьи об А. Солженицыне, М. Булгакове, А. Островском и иных писателях страдают вульгарным социологизмом разной концентрации и явно уступают работам таких критиков-современников, как И. Золотусский, И. Роднянская, М. Лобанов, В. Кожинов, А. Ланщиков, И. Дедков…
Странно и то, что М. Голубковым не была замечена статья С. Чупринина «Позиция. Литературная критика в журнале “Новый мир” времён А.Т. Твардовского: 1958-1970 гг.» («Вопросы литературы», 1988, № 4). Она до сих пор остаётся самой фактологически и концептуально насыщенной.
Глава «1970-е годы и журнал “Наш современник”» в пособии М. Голубкова – одна из ключевых. В ней расставлены долгоиграющие акценты весом в десятилетия. И то, как это сделано, будет программно влиять на восприятие многих студентов и читателей вообще.
Большая часть принципиальных утверждений главы возражений не вызывает. Думаю, прав М. Голубков, когда утверждает, что положение «Нашего современника» в 70-е годы как лидера национальной литературно-критической мысли «было схоже с тем, которое занял десятилетие раньше “Новый мир”. Оба журнала оказались в эпицентре литературной жизни и оба стали объектом резкой критики – как со стороны литературных оппонентов, так и официальной партийной периодики» (с. 266-267).
Попытка «русской национальной самоидентификации» – так верно определяет Голубков направление журнала и во многом убедительно характеризует его. И главные «фигуранты» критики 70-х В. Чалмаев, М. Лобанов, В. Кожинов выбраны автором удачно, и работы двух последних «зоилов» представлены самые известные и значительные: «Освобождение», «И назовёт меня всяк сущий в ней язык…». Точно определено место «Гончарова» Ю. Лощица, «Державина» О. Михайлова, «Гоголя» И. Золотусского, «Островского» М. Лобанова – книг, подчеркну, ставших уникальным явлением в литературно-критической мысли не только 70-х годов, но и всей советской эпохи.
В отличие от И. Дементьевой, В. Лакшина, Ю. Буртина, Ю. Трифонова, Ст. Рассадина, В. Твардовской, Д. Быкова и многих других, М. Голубков объективно оценивает полемику «Нового мира» с «Молодой гвардией», и, в частности, справедливо утверждает: «Главную опасность нового (неопочвеннического. – Ю.П.) направления и его представителей, мужиковствующих, как назвал их автор (А. Дементьев. – Ю.П.), он видел в “проникновении к ним идеалистических” и “вульгарно-материалистических”, “ревизионистских”, “догматических извращений марксизма-ленинизма”. Ничего кроме догматического использования подобных терминов, <�…> ничего кроме дискурсивного арсенала выхолощенной официозной критики 1960-х годов, ни Дементьеву, ни редакции «Нового мира» нечего было противопоставить новому направлению (с. 271).
В разных частях главы на примерах печально известных статей А. Дементьева, П. Николаева, В. Кулешова точно определяется и убедительно характеризуется тип комиссара от литературоведения и критики, который в 60-80-е годы задавал тон в травле с двух сторон – официальной и либеральной – «русской партии», в том числе В. Кожинова и М. Лобанова.
Бесспорен и вывод в конце главы – критики «Нашего современника» и неопочвеннического направления в целом «выглядели более убедительно», чем авторы «Нового мира», «шестидесятники» (с. 285).
Итак, есть все основания утверждать, что в книге Михаила Голубкова очевиден прогресс по сравнению с тем, как данное десятилетие, «правая» критика и журнал «Наш современник» характеризовались, если характеризовались вообще, в учебниках, монографиях и других изданиях. Но всё же у этого автора немало фактов и оценок, требующих либо уточнения, либо опровержения.
Невозможно понять, как в список критиков «Нашего современника» (с. 266) попал В. Ганичев, который критиком никогда не был. С большой-большой натяжкой критиками можно назвать С. Семанова и Ю. Прокушева, также оказавшихся в данном списке.
Явно недостаёт в упомянутом перечне книг «ЖЗЛ» (с. 278) блестящей работы Ю. Селезнёва «Достоевский».
Думаю, ошибается М. Голубков и там, где говорит о статьях В. Чалмаева как о «первой в советской открытой печати попытке заявить» русское мировоззрение, русскую систему ценностей (с. 267). Всё-таки «пальма первенства» в данном вопросе принадлежит Михаилу Лобанову, который в данном контексте и в этой главе, и в предыдущей (где речь идёт о журнале «Молодая гвардия») почему-то не называется. «Первенство» Лобанова, в чьих статьях, опубликованных раньше чалмаевских, начала формироваться идеология «русской партии», признано многими авторами – от В. Кожинова до А. Янова. И «просвещённое мещанство» – ноу-хау не Чалмаева, как утверждается Голубковым (с. 268), а Лобанова: так называлась его статья («Молодая гвардия», 1968, № 4).
Очень вольно трактует М. Голубков взгляды И. Золотусского и Ю. Лощица в их книгах из серии «ЖЗЛ». Профессор МГУ явно приписывает Золотусскому мысль о том, что Собакевич, Плюшкин – носители «положительных черт» (с. 277). К тому же дважды Голубков называет Игоря Золотусского автором «Гончарова» (с. 273), а затем утверждает: «В пафосе бездеятельности и сне Лощиц видел идеал целостного человека» (с. 273). О том, что это не так, свидетельствует уже название главы о романе «Обломов» «Несовершенный человек».
В таких случаях возникает недоуменный вопрос: как читал и читал ли вообще профессор МГУ те источники, которые называет и пытается анализировать? Недоумение усиливает следующий абзац главы, где говорится о статье В. Кожинова «Русская литература и термин “критический реализм”». Главная идея данной статьи сформулирована М. Голубковым так: «…Логичнее было бы говорить не о критическом, а о ренессансном реализме, в основе которого лежит понимание единства нации, личности и государства» (с. 272). Трудно сказать, чем руководствовался Голубков в данном случае, но любой человек, прочитавший указанную выше статью Кожинова, убедится в том, что, к ренессансному реализму Вадим Валерианович относил только Пушкина и Гоголя, всех же остальных писателей ХIХ века он предлагал «прописать» в таких направлениях, как реализм барокко, просветительский реализм, критический реализм, романтизм.
Не меньше, чем фактические ошибки и интерпретационные вольности, режет слух своей абсолютной немотивированностью утверждение заключительного абзаца главы: в трудах Аллы Большаковой «получили углублённое развитие» идеи неопочвеннической (я её называю «правой») критики 70-80-х годов (с. 285-286).
В книге Большаковой «Нация и менталитет: феномен “деревенской прозы” ХХ века» (М., 2000), к которой нам предлагается обратиться, уже на уровне цитат, ссылок прослеживается очевидная закономерность. Ведущие «правые» критики (М. Лобанов, В. Кожинов, Ю. Селезнёв, Ю. Лощиц, А. Ланщиков и т.д.), много и продуктивно писавшие по данной проблеме, отсутствуют вообще. Феномен же «деревенской прозы» постигается преимущественно при помощи иностранных исследователей, среди которых явно лидирует американка К. Парте, цитируемая раз двадцать. И. Золотусский, упоминаемый один раз (при этом его имя называется неправильно на странице 59), на фоне Г. Морсона, Дж. Хоскинга, Р. Марш и им подобных браунов, выглядит бедным родственником, случайно попавшим на «интеллектуальный» пир западных учёных с Аллой Большаковой во главе. Мне кажется, что ему и всем «правым» критикам было бы, мягко выражаясь, неуютно среди исследователей, которые любят рассуждать о «полюсах рецептивного колебания, меж которых до сих пор пребывает образ солженицынской Матрёны…» (Большакова А. Нация и менталитет: феномен «деревенской прозы» ХХ века).
Глава «“Сорокалетние”: полемика о новом писательском поколении» – одна из самых уязвимых в учебном пособии. М. Голубков оказался заложником мифа о «московской школе», или «сорокалетних», как об идейно-эстетической общности писателей.
Среди «сорокалетних» были авторы, которые продолжали традиции и «деревенской прозы» (В. Личутин, В. Крупин), и «исповедальной прозы» (А. Курчаткин, Р. Киреев), либо стояли «особняком», не примыкая ни к одному из направлений, появившихся в 50-60-е годы (А. Ким, В. Маканин, В. Михальский). Естественно, что общие художественные принципы у них отсутствовали.
Однако М. Голубков, как и многие до него, эту общность увидел и попытался её охарактеризовать. Одной из отличительных черт «сорокалетних» называется «принципиальное отсутствие самой идеи исторического времени, замена его частным временем» (с. 290). Через три страницы данная идея так рифмуется с мнением И. Дедкова: «Говоря о сиюминутном времени, критик точно определил главную, онтологическую, потерю поколения “сорокалетних”: соотнесённость частного времени человека и исторического времени» (с. 293).
Точка зрения Голубкова-Дедкова легко опровергается такими произведениями «сорокалетних», как «Катенька» и «Семнадцать левых сапог» В. Михальского, «Фармазон» и повести «поморской хроники» В. Личутина, «Звено нежности» и «Луковое поле» А. Кима и т.д., произведениями, герои которых живут в историческом времени и в разной степени укоренены в национальной почве.
Не является продуктивным и то, что «сорокалетние» оцениваются преимущественно через статьи и дневники И. Дедкова, одного из самых резких и постоянных критиков этого поколения писателей. Суть, конечно, не в том, что Дедков – оппонент, а в том, что его так много в маленькой главе пособия, гораздо больше, чем, скажем, Владимира Бондаренко, главного идеолога и пропагандиста «сорокалетних».
Хотя в оглавлении и есть такой раздел – «“Сорокалетние” и критик В. Бондаренко», в самом тексте о Бондаренко – только абзац и одна ссылка на его статью (для сравнения – Дедков в данной главе цитируется девять раз). И в списке литературы книга Бондаренко «Московская школа, или Эпоха безвременья» (М., 1990) не названа, как не названы и мемуары Р. Киреева «Пятьдесят лет в раю».
Если в главе «“Сорокалетние”: полемика о новом писательском поколении» приоритеты М. Голубкова проявляются на уровне имён, то в главе «Критика на рубеже 1980-1990-х годов» – на уровне общих подходов к литературе, критике. Основополагающим является следующее утверждение автора пособия: «Русская литература ХIХ и ХХ веков приняла на себя функции, вовсе не свойственные словесности. Она формировала общенациональный взгляд на мир, систему бытийных ориентиров и онтологических ценностей, национальную мифологию, создала образы культурных (? – Ю.П.) героев» (с. 299).
Сие утверждение, как и блок идей, с ним связанный, практически без изменений перешедший в учебник из более ранней книги Голубкова «Русская литература ХХ в.: После раскола» (М., 2002), – общее место в рассуждениях на данную тему у И. Бродского и С. Довлатова, Б. Хазанова и В. Ерофеева, С. Чупринина и Н. Ивановой и многих других «левых» авторов.
Не могу не спросить профессора МГУ и его единомышленников: кто и в каких лабораториях определил те функции словесности, которые она должна и не должна выполнять; в результате скрещивания каких национальных литератур эта абстрактная среднестатистическая словесность появилась на свет; можно ли говорить о литературе ХIХ, ХХ веков через запятую, как о явлениях однородных, однокачественных?
Не секрет, что в литературе обоих веков можно выделить направления, где утверждаются взаимоисключающие представления о мире и человеке, прямо противоположные идейно-эстетические, онтологические ценности… И конечно, Голубков это понимает, о чём свидетельствует его книга «Русская литература ХХ в.: После раскола». Но в данном пособии профессор МГУ об этом забывает и, по сути, уподобляется А. Синявскому, который в своей статье «Что такое социалистический реализм?» отнес всех писателей, живших в СССР, к литературе социалистического реализма.
Латентно и непоследовательно такой направленческий дальтонизм Голубкова проявляется и в других главах, например, в главе «1970-е годы и журнал “Наш современник”». Одна из главных идей статьи М. Лобанова «Освобождение» определяется так: «Традиция нигилистического отношения к крестьянству, проявившаяся в “Поднятой целине” Шолохова, является, по мысли критика, характерной чертой всей советской литературы: советский писатель просто не знает своего народа» (с. 282).
Не вызывает сомнений, что взгляды М. Лобанова переданы Голубковым неточно. Автор «Освобождения» говорит о принципиальной разнице позиции М. Шолохова в его романах: «Если в “Тихом Доне” <�…> гражданская война нашла выражение глубоко драматическое, то равные ей по значению события коллективизации в “Поднятой целине” звучат уже совершенно по-иному, на иной бодрой ноте. Различие между этими двумя книгами одного и того же автора знаменательно» («Волга», 1982, № 10). Да и сам Голубков в уже названной книге позицию Шолохова в «Тихом Доне» оценивает в принципе верно.
Главу «Критика на рубеже 1980-1990-х годов», думаю, можно отнести к одной из самых слабых, «сырых», не доведённых до необходимой научной кондиции. В этой главе М. Голубков проявляет односторонность в изложении и трактовке фактов, событий, точек зрения критиков. Приведу некоторые разноуровневые примеры недостаточного профессионализма и «левизны» автора учебного пособия.
В список самых заметных произведений середины 1980-х годов (с. 301), вокруг которых велись жаркие споры, почему-то не попали «Всё впереди» В. Белова, «Зубр» Д. Гранина, «Ловля пескарей в Грузии» В. Астафьева. А в большом перечне «возвращённой литературы» (с. 304) отсутствуют «Мужики и бабы» Б. Можаева и «Погружение во тьму» О. Волкова.
Непонятна логика М. Голубкова и в той части главы, где речь идёт о резком увеличении тиражей толстых журналов, и в качестве примера приводятся «Новый мир», «Дружба народов», «Знамя», «Октябрь», «Нева». Напомню, что названные издания значительно превосходила «Юность», тираж которой превысил 3 миллиона экземпляров. На это, в частности, обратил внимание практичный В. Аксёнов («Собеседник», 1989, № 50). Он, ратовавший за снятие табу со сленга, брани, эротики, признался, что готов идти на некоторые уступки при подготовке к печати «Острова Крыма», учитывая именно фантастический тираж «Юности». Выпала из поля зрения Голубкова и «Литературная учёба», которая – как никакой другой журнал – совершила невероятный тиражный скачок: с 25 000 экземпляров в 1989-ом году до 900 000 в 1990-ом. И, конечно, объективности, многоцветности ради в список многотиражных изданий нужно было включить хотя бы несколько «правых» журналов. Например, «Наш современник», чей тираж в 1990 году достиг 500 000. А «Молодая гвардия», о которой говорится как о «не самом популярном» (с. 311) журнале, в том же году на 115 тысяч экземпляров превосходила тираж популярной, по версии Голубкова, «Невы».
Автор пособия явно не точен и не договаривает до конца, когда пишет о «невероятно громком успехе романа “Дети Арбата” в 1986-1987 годах и почти полном его забвении буквально через год» (с. 307). Во-первых, в 1986 году никакого успеха не было и быть не могло, ибо роман появился в свет только в 1987 году («Дружба народов», № 4-6). Во-вторых, именно через год после публикации «Детей Арбата» интерес к роману, споры вокруг него достигли своего апогея. Волна либерального восхваления схлынула не сама собой. Её остановили, «успокоили», в первую очередь, «правые» критики, которые показали и доказали историческую и художественную несостоятельность «Детей Арбата». Думаю, следовало бы назвать хотя бы такие – самые первые и резонансные – статьи, как «Правда и истина» В. Кожинова («Наш современник», 1988, № 4), «Мы все глядим в Наполеоны…» А. Ланщикова («Наш современник», 1988, № 7).
Интересно было бы обратить внимание и на то, что в унисон с «правыми», раньше многих из них, по одному из самых обсуждаемых вопросов высказался Лев Аннинский: «Рыбаков считает, что Сталин “создал в стране обстановку, при помощи которой стали возможны произвол и беззакония”. Я же считаю, что и сама обстановка создавала Сталина…» («Октябрь», 1987, № 10). Эта оценка удивительна и показательна вдвойне, ибо ранее в письме к А. Рыбакову Лев Александрович расставил принципиально иные (типично леволиберальные) акценты: «Так я предпочитаю, чтобы о Сталине была сказана такая правда, как у Вас. Я не колеблюсь сказать, что эта правда – ш е к с п и р о в с к а я, и только прошу судьбу об одном: чтобы у нас сейчас хватило сил выслушать эту правду» («Огонёк», 1987, № 27).
М. Голубков вместо того, чтобы говорить об оценке «Детей Арбата» в критике, выявлять определённые закономерности и неожиданности в позиции авторов разных направлений, сам характеризует роман Рыбакова и «Белые одежды» В. Дудинцева (с. 307-309). Убеждён, что данный фрагмент текста проходит по другому «ведомству» – истории литературы. В истории же критики произведения, авторы, проблемы и т.д. характеризуются, прежде всего, через «взгляды» других.
«Других» Голубков нередко подменяет либо собой, либо одним из критиков. Так происходит в этой главе далее, где разговор о «Детях Арбата» и литературном процессе ведется с опорой преимущественно на статьи «левой» Натальи Ивановой. Правда, возникают имена и других представителей данного направления, именуемого Голубковым демократическим. Однако перечень этих представителей предельно мал. Считаю, что малопродуктивно характеризовать «левую» критику, не ссылаясь, как это делает М. Голубков, на работы С. Чупринина, Б. Сарнова, Т. Ивановой, Г. Белой, А. Марченко, Вл. Новикова, А. Архангельского, А. Немзера, А. Агеева, А. Мальгина, А. Лаврина, Е. Добренко, М. Липовецкого…
Однако «правым» не повезло гораздо больше. Они и название получили предельно неточное, не передающее сути их взглядов, – «охранительная» критика (с. 311). Они представлены и более неудачным набором имен: Вл. Гусев, В. Росляков, В. Баранов, В. Горбачёв.
Вадим Баранов никогда к данному направлению не принадлежал, он – по ведомству официальной критики. Василий Росляков и Вячеслав Горбачёв – во всех отношениях не те авторы, через статьи которых можно было характеризовать всё направление. Владимир Гусев – не типичный «правый», амбивалентно правый. Критика же данного направления в указанный период явлена статьями В. Кожинова, М. Лобанова, А. Ланщикова, В. Курбатова, В. Бондаренко, Т. Глушковой, Ст. Куняева, О. Михайлова, М. Любомудрова, А. Казинцева, С. Куняева, П. Паламарчука, П. Горелова и т.д.
Не нашлось места в этой главе и критикам, не примыкавшим ни к одному из названных направлений. Назову некоторых из них: И. Золотусский, И. Роднянская, И. Ростовцева, Д. Урнов, Ал. Михайлов, А. Василевский, П. Басинский, Вс. Сахаров, Вл. Славецкий, С. Боровиков.
Названные недостатки проявляются в главе неоднократно. Роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба» увиден только глазами А. Бочарова (с. 316). Объективнее, профессиональнее было бы назвать статьи, авторы коих с разных позиций оценивают роман, такие, например: «История – объединяющая или разобщающая» А. Казинцева («Наш современник», 1988, № 11), «Мирозданье Василия Гроссмана» Л. Аннинского («Дружба народов», 1988, № 10), «Война и свобода» И. Золотусского («Литературная газета», 1988, № 23).
Вновь как инородное тело, как подмена жанра воспринимаются рассуждения М. Голубкова о «Всё течёт…» В. Гроссмана, «При свете дня» В. Солоухина и судьбе А. Солженицына (с. 317-318). Более нелогичное завершение главы о критике рубежа 1980-1990-х годов трудно придумать.
Имеются в этой главе и досадные неточности. Роман Ю. Трифонова «Исчезновение» не мог быть создан в середине 60-х годов, как утверждается на 307-ой странице. Не точно называется жанр «Котлована» А. Платонова: это не роман (с. 303), а повесть. Критика А. Бондаренко (с. 315) нет, есть Владимир Бондаренко, чья статья «Очерки литературных нравов», одна из самых громких, обсуждаемых в данный период, даже не упоминается М. Голубковым. И, конечно, участник диалога о «Детях Арбата» – Анатолий, а не Сергей Бочаров (с. 310).
Но всё-таки, несмотря на сказанное, в данной главе есть и утверждения М. Голубкова, с которыми нельзя не согласиться. Он, характеризуя неошестидесятнические тенденции в литературном процессе второй половины 80-х годов (с. 306-307, 313-315), точно определяет уязвимые места этой очень популярной тогда идеологии. Например, отталкиваясь от статей Ю. Буртина 1987 года «Вам, из другого поколенья…», «“Реальная критика” вчера и сегодня» (отметим удачный выбор), справедливо утверждает: «По сути дела, в <�…> высказывании Ю. Буртина содержались важнейшие элементы демократической идеологии 1987 года: идеализация общественной ситуации 60-х годов; восприятие своего времени как возвращение к идеалу; представление о демократии и эстетических принципах “Нового мира” времён Твардовского как о конечной цели политического и художественного развития; суждение о собственной позиции как о единственно возможной (“и никакой другой”)».
В данном контексте закономерно возникает статья Аллы Латыниной «Колокольный звон – не молитва. К вопросу о литературных полемиках» («Новый мир», 1988, № 8), одна из самых интересных и глубоких работ того времени. И «диалог» М. Голубкова с А. Латыниной (с. 314-316) получился продуктивным, во многом проясняющим позиции противоборствующих сторон.
При характеристике «правой», или, как её называет автор пособия, «охранительной» критики он не выделяет течения внутри этого направления. Поэтому оценки М. Голубкова применимы только к одной группе критиков, которую, вслед за В. Бондаренко, условно можно назвать «красными патриотами». И суждения, подобные следующему, точно передают позицию этой группы: «Представители “охранительной” критики пытались сказать, что на глазах у всех, открыто и вполне легально происходит, в сущности, тотальное разрушение государственной и национальной идеологии, основанной на утверждении позитивных свершений и завоеваний советского времени, имеющих неотменяемое историческое значение. И правота их тревог, совершенно неочевидная тогда, проявилась уже в другую историческую эпоху: ни литература, ни общество не обладают сейчас, два десятилетия спустя, даже намёком на государственную идеологию, национальную идею, литературу, которая смогла бы быть выразителем народной жизни, критику, способную её интерпретировать и “договаривать” за писателя, формулируя общие бытийные ценности и формируя национальный взгляд на мир».
Последняя глава «Постмодернизм как завершение литературной истории ХХ века» (с. 320-345) – это глава из учебника по истории литературы, не имеющая никакого отношения к критике, поэтому и комментировать её нет смысла.
Думаю, нет смысла разбирать и первую часть пособия М. Голубкова во многом по той же причине. Больше половины этой части – точная копия или слегка изменённый вариант (с вкраплениями о критике) текста из четырёх глав предыдущей, упоминавшейся уже книги М. Голубкова по истории литературы. Попытка автора пособия по критике переформатировать старый материал, на мой взгляд, не удалась, она чаще всего выглядит искусственной, как операция по изменению пола. Новая же по материалу глава «Группировки и литературные организации» (с. 66-120) к истории критики имеет очень отдаленное отношение. Только одна глава первой части – «От полифонизма к монизму» (с. 164-205) – соответствует заявленному формату пособия.
Лев Оборин в рецензии на книгу Михаила Голубкова даёт ей высокую оценку, называя, в частности, «важным и интересным трудом» («Знамя», 2009, № 5). В отзыве также утверждается, что учебников по истории критики «почти нет; до М. Голубкова – только программа (материалы к курсу) С.И. Кормилова и Е.Б. Скороспеловой и пособие А.П. Казаркина».
Видимо, Л. Оборин читал книгу М. Голубкова не очень внимательно, ибо на странице пятой автором пособия даётся высокая оценка учебнику «История русской литературной критики» под редакцией профессора В.В. Прозорова, подготовленному в Саратовском госуниверситете. На меня этот учебник произвёл угнетающее впечатление своим предельно низким уровнем. И объективно его оценил только Михаил Лобанов («Российский писатель», 2003, № 19). Так вот, если сравнивать пособие М. Голубкова с учебником под редакцией В. Прозорова и ему подобными преобладающими в академической науке трудами, то его можно назвать удачной неудачей.
2009
Юрий Павлов