Первая попытка
Подающий большие надежды писатель Фелисберто спешил в редакцию, неся под мышкой объемистый роман. И хотя рукопись по весу была далеко не мышкой, эта ноша вовсе не тяготила писателя. Отнюдь. Фелисберто шел с чувством выполненного долга, когда гора слетает с плеч и наступает великое облегчение оттого, что гора при падении раздавила всех подтачивавших ее грызунов. Под грызунами Фелисберто подразумевал сонм сомнений, страхов и ежесекундных неудовлетворенностей. Но теперь, когда сомнения уничтожены, он не просто шел, он бежал, словно под горку, и его легкая душа надувалась, как парус…
Этот роман, ставший романом половины его жизни, Фелисберто писал более двадцати лет. Теперь же он собирался разбогатеть, умилостивив деньгами жену. “Больше мы уже не будем влачить полунищенское существование, – думал Фелисберто, – а первым делом после получения гонорара осуществим нашу давнишнюю мечту – отправимся в кругосветное путешествие на яхте под парусами”.
До романа Фелисберто написал и опубликовал несколько изящных рассказиков, которые создали ему славу оригинального молодого дарования. Впрочем, с тех пор на посиделках с дружками утекло много минеральной воды, маисовой водки, каньясо и чичи, а сама дружеская компании стала весьма обширна и влиятельна. Все желали познакомиться с будущей звездой до того, как он, Фелисберто, прославится и зазнается. Чувствовалось, что и критики, и издатели, и читатели, и собратья по цеху, желая сыграть на опережение, ставили на Фелисберто. И эти ставки, и вино, и лесть текли, как из рога изобилия. А сам Фелисберто только подогревал ажиотаж вокруг себя, везде и всюду намекал, что пишет грандиозную вещь, что готовит бомбу большого радиуса действия.
И уже поползли слухи, что вот-вот из-под пера Фелисберто появится что-то значимое. Кто-то даже намекал на роман о террористах. Но на самом деле это был роман об одном маленьком человеке, желавшем стать очень большим и в этом желании неудержимом. Роман об азартном игроке по имени Фаустино, пристрастившемся к играм в казино на большие суммы.
Этот Фаустино, по Фелисберто, проиграл в казино все, что ему даровала судьба, – квартиру, жену, даже компьютер. Теперь жил он на ветхенькой даче вместе с мамой. Печатал на допотопной пишущей машинке. Был всем должен, но продолжал играть по-крупному. Деньги он занимал у всех своих знакомых. И даже умудрился занять у Фелисберто “ненадолго” тысячу песо, когда брал у него интервью по следам одной многообещающей публикации. Да, Фелисберто лично знал прототипа своего героя и уже почти простил ненадежного заемщика, ведь тот сполна расплатился своим образом, должным принести Фелисберто славу и богатство в тысячи крат больше ссуженной суммы. К тому же Фаустино уже наказан судьбой за свои долги. Занимая и спуская все, Фаустино в конце концов проиграл в казино душу.
“А разве наша жизнь не такова? – делал вывод Фелисберто. – Мы живем в кредит, выданный нам Господом Богом, но нам мало кредита в целый мир. Мы хотим от жизни дополнительного адреналина и удовольствий, а в итоге проигрываем все, в том числе дарованные радости жизни и душу.
“Вот и сегодня, – подумал Фелисберто, сжимая крепче роман, – такое прекрасное утро! Что это, как не кредит счастья и доверия? Разве мы не в долг едим овощной салат на завтрак, вдыхаем аромат летних трав и любуемся буйством цветущего мира?
А красавица жена, что сейчас, должно быть, уже стряпает праздничный ужин, заправляя мясо травами-муравами? Достает из погребка кукурузную водку или даже водку из сахарного тростника? Все это дано нам в кредит. А потому надо относиться ко всему бережно. Лелеять и холить дарованное судьбой, ведь за все эти дары окружающего мира рано или поздно придется отвечать, расплачиваясь по счетам”.
Издатель Фелипе, к которому шел Фелисберто, также считался его приятелем. Они познакомились в “Погребке у Пауло” и сразу же решили выпить за совместное сотрудничество.
– Как только напишешь свой роман, – шепнул заговорщицким тоном Фелипе, склоняясь к Фелисберто, – прямиком, никуда не сворачивая, неси его в крупнейшее и лучшее издательство страны, то есть ко мне. Мы его напечатаем, обещаю!
– Хорошо.
– Не хорошо, а прямиком ко мне. Считай, я его первым застолбил и очень на тебя рассчитываю. Могу я на тебя рассчитывать?!
– Договорились.
– Какое “договорились”? Ты мне прямо скажи: могу я на тебя рассчитывать?
– Можешь. Но давай поговорим об этом завтра, на трезвую голову.
– Нет. Видимо, ты неправильно понял. Я тебе заплачу самые большие проценты. Сорок, нет, пятьдесят процентов.
– По рукам.
Надо ли говорить, что после обещанных процентов издатель Фелипе с нетерпением и некоторым волнением ожидал прихода Фелисберто и даже встретил его с распростертыми объятиями.
– О, дружище! – вышел он к нему навстречу из-за стола. – Сколько лет, сколько зим!
– Вот, – облобызавшись с Фелипе, протянул папку с рукописью Фелисберто. – Несу тебе, как и договаривались, распечатку романа, который выслал пару дней тому назад…
– Как же, прочел, прочел, – перебил давнего знакомого Фелипе, вызвал по переговорному устройству секретаршу с кофе, давая тем самым понять, что разговор предстоит долгий и непростой.
– Ну и как? Мне не терпится узнать твое мнение, дружище. Ты ведь, по сути, первый читатель.
– Раз ты сразу хочешь перейти к делу… Знаешь, что мне хочется тебе сказать, дружище? Это, конечно, неплохая задумка, – растягивая фразу, словно подбирая нужные слова, говорил Фелипе, – но уж слишком плоская. Тебе бы не мешало еще поработать над романом, я говорю тебе это без обиняков, как старому другу, так что не обижайся на меня…
– Что ты хочешь еще сказать? Говори. Без обиняков – так без обиняков.
– Да, скажу тебе начистоту, дружище, как оно есть. В общем, какой-то у тебя роман получился бестолковый, беспонтовый, что ли. Нет в нем настоящего, неподдельного трагизма. Крупной темы, так сказать…
– Какой тут еще трагизм требуется! – вспылил Фелисберто, – Мне кажется, роман закончен и не имеет смысла его переписывать. А трагизм в том, что герой проиграл свою душу по монеткам, по секундам, шаг за шагом.
– Вот именно, проиграл! Может, тебе застрелить его, в конце концов?
– Застрелить?
– Да, застрелить! – оживился редактор Фелипе, словно найдя выход. – Вот ты бы мог застрелиться, если бы проиграли свою жизнь?
И тут Фелисберто вспомнил, что однажды решил про себя застрелиться, если роман не получится. И даже сказал об этом жене: “Крах романа станет крахом моей жизни. У меня есть крайнее средство: я застрелюсь, как обычно стреляются неудачники в конце романа”.
– Да, наверное, смог бы, – утвердительно кивнул Фелисберто.
– Вот и отлично! Представь себе, что ты тоже проиграл свою жизнь, что ты неудачник. Представь себе, что я никогда не напечатаю твой роман. А контракт у нас составлен так, что его никто не может напечатать в течение двадцати лет, ведь первый твой роман принадлежит мне в течение двадцати лет.
– Разве контракт составлен таким образом?
– Более того, я уже заплатил приличный аванс тебе за твой роман. Помнишь, какую кругленькую сумму я тебе уже заплатил? И потом ссужал тебя по мелочи, каждый раз, когда ты просил в счет романа… Такие деньги не согласится бы платить не один издатель.
– Неужели сумма столь внушительна? – не поверил Фелисберто. Ведь берешь чужие, а отдавать надо свои.
– Да, но это сейчас не имеет значения. Представь, что я не печатаю твой роман и никому не перепродаю право. Ты в полном пролете, дружище. И тебе ничего не остается, как застрелиться. Смог бы ты застрелиться? И передать свой опыт? Смог бы передать герою весь трагизм самоубийства?
– Наверно, – до конца не понимая, о чем идет речь, пожал плечами Фелисберто.
– Вот и передай трагизм самоубийства своему герою… – сделал многозначительную паузу Фелипе. – Если, конечно, сможешь!
Вторая попытка
Дома Фелисберто с нетерпением ждала его жена, Цинара. За версту от калитки несло фритангой – любимым мясным кушаньем Фелисберто. Впрочем, он не сразу уловил запах сочного жареного мяса с пряностями, так как был погружен в невеселые раздумья. А когда заметил, горечь мыслей уже испортила фирменное блюдо.
– Что-то не так? – спросила Цинара о блюде, не решаясь спросить о походе в редакцию. – Я пересолила?
– Это я пересолил. Мой роман оказался плох, – ответил сумрачным тоном Фелисберто.
– И что же теперь ты собираешься делать?
– Не знаю, – внимательно посмотрел на жену Фелисберто. – Хотя, смотря, что ты имеешь в виду.
– Что я имею в виду? А ты будто не догадываешься?
– Нет пока. Даже не возьму в голову.
– А я тоже не догадываюсь, тоже не возьму в голову, где взять деньги на оплату коммунальных услуг, на налог за землю. На оплату музыкальной школы для ребенка и поездку с ним на курорт в мой отпуск.
– Можно, пока я не найду работу, взять в долг.
– Взять в долг? Кто ж нам даст? Мы и так всем должны. Пока тебя не было, приходили из муниципалитета и требовали денег. В противном случае угрожали выселением. Я им сказала, что мы заплатим в ближайшее время.
– Можно сдать квартиру твоей матери, – хотел было пошутить Фелисберто. – Или продать ее, а самим пожить в этом летнем домике. Долги наши таковы, что мы просто обязаны продать ее квартиру.
– Но это уже слишком! Я не собираюсь всю оставшуюся жизнь прожить в хибаре, которую ты, пользуясь своим поэтически талантом, называешь летним домиком. И тем более в этом сарае не собирается на старости лет жить моя мать. Живи сам, где тебе вдумается, а нас с мамочкой и ребенком в это не впутывай!
– Постой, Цинара, не горячись, есть еще шанс опубликовать роман. Надо только его поправить.
– Я так и знала. Ты законченный литературоман. Ты не остановишься, пока не проиграешь все. Даже меня. Никогда не остановишься. Ты как алкоголик, как наркоман. Нет, хуже…
– На что ты намекаешь, Цинара?
– Пиши сам свои романы. Мама сказала, что она оплатит долги по квартире из своих сбережений, если только я разведусь с тобой. А еще заплатит за музыкальную школу и курорт, нашей девочке ведь нужно развиваться, а это требует сил.
– Это выход! – обрадовался Фелисберто. – Мы пока разведемся, но не по-настоящему, а понарошку, а когда твоя матушка “ку-ку”, снова поженимся.
– Ты что, совсем сдурел, как ты можешь такое говорить? Ты не человек! Ты зверь.
– Я пошутил про твою мать, – попытался было оправдаться Фелисберто. – Сказал это понарошку, чтобы только раззадорить тебя.
– Пошутил? – Цинара уже не могла остановиться. – У тебя все понарошку, ты все будто пребываешь в детском возрасте, все играешь в свои литературные игры и эти игры переносишь на жизнь. Теперь ты уже играешь на нервах близких. Ставишь на них психологические эксперименты, проверяешь. Но я больше так жить не могу, моему ребенку требуется настоящее будущее. И моя мама нуждается в покое! – Будучи очень темпераментной женщиной, Цинара не могла остановиться. – Поэтому мы все вместе отправляемся на курорт. А ты подумай на досуге, что тебе дороже, – мы или твоя писанина?
– Вы, – тут же нашелся Фелисберто, – я и так знаю, что вы.
– Но тогда ты должен найти нормальную работу и больше не писать. Ты же обещал, что не будешь больше писать, если роман не получится.
– Мало ли что я обещал! – сказал Фелисберто, а сам подумал, что обещал однажды даже застрелиться.
– Вот-вот, у тебя даже обещания понарошку. Хочешь – дал, хочешь – взял. Я больше не верю тебе. Твой кредит доверия давно исчерпан… И ты сможешь его вернуть, только устроившись на нормальную работу. Я поживу до отъезда на курорт у мамы. И если ты мужчина, то сдержишь свое обещание не писать и вернешь меня.
Бросив обвинение в глаза мужу, Цинара ушла навестить свою престарелую мать.
“Конечно, она хотела как лучше, хотела спасти меня”, – так думал Фелисберто, оставшийся один.
А еще он думал о том, что его жизнь обрушилась, как скала в море, подточенная волнами несчастий. И не знал, что теперь с ним будет, сможет ли он спастись, зажить реальной, а не литературной жизнью, как просила Цинара.
Да и как? На литературу была поставлена вся его жизнь. Ведь он тоже играл по-крупному, поставив на кон роман. И вот выяснилось, что он проиграл все. Двадцать лет жизни были выброшены коту под хвост. За это время, пока его сверстники строили карьеру, накапливая на старость, он не нажил ни гроша. Ничего, кроме литературы, он делать не умел да и не хотел. А если этот роман получился провальным, то где гарантия, что новый окажется на высоте?
Что его ждет дальше? Никаких перспектив. Вот в таких неутешительных раздумьях Фелисберто дожидался жену и даже не заметил, как от его мрачных мыслей вокруг стало темно.
– Значит, она не шутила, – сказал себе спокойно Фелисберто, доставая из ящика письменного стола старый отцовский револьвер, оставшийся еще со времен гражданской войны. – В темноте соседи оружия не увидят и не доложат полиции, а так хочется прижать дуло к виску и узнать: смогу ли я пойти дальше, смогу ли застрелиться? Я же обещал Цинаре застрелиться, если мой роман не получится, настало время сдержать слово. А если я так небрежно отношусь к слову, то какой я после этого писатель? Ну же, будь мужчиной, – уговаривал себя Фелисберто, как ребенок, – раз она этого сама попросила. Может, увидев меня с размозженным лбом, Цинара пожалеет о своих словах…
Он и правда был очень сильно обижен на до сих пор не вернувшуюся жену. И, вот так накручивая себя, поднес пистолет к виску и нажал на спусковой курок. И, хотя пуля почему-то не покинула ствол, эта осечка дорогого стоила Фелисберто. Его всего колотило, липкий пот покрыл все тело, челюсть онемела, он даже не смог выплюнуть папиросу, прилипшую к губам. Трясущимися от волнения руками Фелисберто достал из кармана пиджака спички и прикурил. А затем этими же трясущимися руками спешно, пока эмоции владели им, начал переписывать концовку романа, в которой главный герой Фаустино заканчивает-таки от безысходности жизнь самоубийством, как того и просил издатель Фелипе. Работа заспорилась. Теперь, пережив предсмертный страх, Фелисберто спешил скорее передать его и герою.
Ведь игра так завораживает, будь то футбол, казино или литература. Тысячу раз была права Цинара, видя на примере мужа, что прекратить писать так же трудно, как и бросить играть в рулетку. И увлеченный Фелисберто не смог удержаться в очередной раз, просидев за правкой до самого рассвета, пока первые лучи солнца не наполнили светом надежды листы бумаги.
Но как ни надеялся Фелисберто, что пережитая трагическая минута воскресит и сделает подлинным его роман, новая версия опять не впечатлила издателя Фелипе.
– Как-то он не по-настоящему застрелился, – вздыхает Фелипе при их очередной встрече.
– Что значит: не по-настоящему?
– Кто же поверит, что твой герой застрелился? Твой Фаустино слишком неестественен и неправдоподобен, слишком выморочен, что ли, слишком гипертрофирован. Он абсолютно не характерен. Кто же всерьез поверит, что такая кукла, как он, сможет застрелиться по-настоящему? Скорее уж читатель склонен будет думать о том, что в самый последний момент произошла осечка.
– Что значит: склонен думать, что произошла осечка? – занервничал Фелисберто. – Вот ведь написано, что застрелился.
– Не всегда надо верить тому, что написано. На заборе вон тоже написано “дрова”. Более того, я слышал, одна газета написала, мол, ты молчишь, потому что исписался, что ты дутая величина, но, заметь, я, дружище, не хочу в это верить. Я все еще по-прежнему надеюсь на тебя.
– Какая газета? – испугался Фелисберто.
– Та самая. – Фелипе выразительно посмотрел на Фелисберто. – Общенациональная литературная. Видишь, тебя уже начинают бить по-настоящему. А это ой как больно! Сейчас иди домой почитай, что о тебе написали, и ощути боль… А когда ощутишь, попробуй все исправить…
– Я и так ощущаю боль от выстрела. Я словно сам застрелился. По крайней мере чуть не умер от страха.
– “Словно” и “чуть” не считается. Я тебе говорю: если роман не получился, если пролетел мимо, значит, и пуля, посланная героем в лоб, пролетела мимо. Или произошла осечка.
– Что-то я тебя не пойму, дружище Фелипе, – начал сомневаться в искренности намерений приятеля Фелисберто. – То тебе только окончание не нравится. То весь роман уже летит мимо. Ты прямо скажи: как оно должно быть?
– Я и говорю: если роман не вышел, попробуй поправить по мелочи, например, концовку. А если и это не помогло, значит, проблема глубже. В середине или начале.
– Нет, дружище. Ты не темни, а скажи, как есть. Может, проблема еще глубже, может, она вовсе не в романе, а под ним. Может, она во мне или в тебе, а если копнуть хорошенечко, даже в твоем бизнесе.
– Ну, хорошо. Буду с тобой на чистоту, дружище… раз ты сам об этом заговорил. Дело в том, что… как бы это сказать помягче… В общем, я заключил несколько пари, что наш роман, надеюсь, я имею право так говорить…
– Нет.
– Ну, хорошо, твой роман, вышедший в моем издательстве, будет явлением литературы и получит хотя бы одну престижную премию. Эти пари, которые я заключил со многими влиятельными людьми, в общей сложности составили очень крупную сумму. Скажу тебе более того: они составили сумму, равную почти годовому доходу моего издательства. Поэтому-то я и согласился выплатить тебе такой большой процент по контракту, понимаешь, дружище?! И теперь, если наш роман вдруг окажется неудачным, я разорен. Так что, – закончил свою мысль издатель, – я настоятельно прошу тебя, дружище: кровь из носа, но будь первым. Поработай еще над своим романом. Ведь я сделал на тебя огромную ставку. – Тут Фелипе широко развел руки, давая понять, что разговор окончен, но добавил: – И если уж стреляться, то по-настоящему.
Третья попытка
Этот разговор с издателем стал поистине шоком для Фелисберто. Оказывается, на него за его взмокшей спиной были сделаны большие ставки. Он, вместе с другими писателями уподобился фаустам-футболистам, продавшим себя по контракту. И теперь они все не принадлежат сами себе до тех пор, пока не свалятся замертво, как загнанные лошади.
Вернувшись в пустой “летний домик”, Фелисберто первым делом перечитал договор с издательством и пришел к выводу, что деньги Фелипе давал ему в долг не просто так. Это было имиджевое вложение капитала, с лихвой окупающееся кабальными условиями. Контракт был составлен просто иезуитски. Да и не только Фелипе, все друзья давали Фелисберто в долг, надеясь на скорую отдачу. “Завтра мы будем гордиться тобой, дружище, – лелеяли они себя надеждой, доставая из заднего кармана согретое теплым местечком портмоне. – Ты уже не забудь нас тогда”.
Авансом его хвалила и критика. И теперь первыми хулительными статьями намекала, что должок пора бы уже и начать отдавать. Что верно, то верно, но чем и как?
И вдруг, в минуту глубокого отчаянья, когда гормон картизол извержением вулкана выплескивается из самих надпочечников, к Фелисберто пришла очередная гениальная идея. Он решил изменить канву романа, включив в него секретный клуб, члены которого делают ставки на игроков Лас-Вегаса. Что-то вроде тайного сообщества, адептами которого он так и представлял своих друзей.
По Фелисберто, они собирались в отдельной комнате казино и делали ставки на жизнь лудоманов, проигравшихся в пух и прах: застрелится кто сегодня или нет? И даже ставили на жизнь пианиста с серьезным заболеванием сердца, – тут прототипом выступил известный писатель Борис Виан, – умрет от инфаркта сегодня или не умрет.
Роман из серьезного на глазах превращался в полудетективное чтиво. В конце концов некто из членов тайного клуба по имени Фелипе сделал серьезную ставку на смерть одного горемыки по имени Фаустино. И прямыми и косвенными намеками начал подталкивать последнего к самоубийству. Говорить ему, что тот неудачник, что лучше ему умереть сразу. Иронически предлагал свои услуги: давай я тебя ударю по голове, останутся хоть деньги на похороны и безбедную старость матери…
Прототипом члена клуба, подталкивающего Фаустино к самоубийству, стал сам издатель Фелипе. Реальность и литература окончательно перемешались в голове Фелисберто. А роман уже бесповоротно превратился в коммерческий. Оставалось только придумать эффектную развязку.
Тут, по законам жанра, существовало несколько вариантов: бегство, самоубийство, убийство.
– А как бы я поступил на месте Фаустино? – начал рассуждать Фелисберто, вспомнив недавний разговор с редактором. – Застрелиться я пробовал, это очень тяжело, и вряд ли я решился бы еще раз. Бежать прочь? Но куда? Ничего другого я делать не умею. И бегство прочь равносильно бегству в смерть. Оно равносильно самоубийству.
Оставалось третье – убить кого-нибудь. Но кого? Фелипе или Фаустино?
– А и правда, смог бы я убить своего издателя? Ведь Фелипе на поверку оказался большой сволочью, – рассуждал Фелисберто. – Он толкал меня на все большие преступления: сначала продажу души – через подписание контракта, затем смерть души – через самоубийство.
И вдруг от следующей мысли Фелисберто стало совсем плохо.
Ведь они, писатели, сами как клуб убийц, делающие по ходу написания ставки на своих героев. И издатели здесь не при чем. Он сам весь роман подталкивал Фаустино к смерти, как его подталкивал и редактор, и вот теперь вознамерился убить своего героя Фаустино руками Фелипе. И нечего пенять на других, коль у самого рыльце в пушку.
Значит, в данной ситуации, чтобы спасти роман и собственную репутацию, оставалось лишь одно – убить проигравшегося игрока руками Фелипе. “Это поможет мне закончить роман и получить за него хоть какие-то деньги. Тогда, быть может, мы с Цинарой заживем по-человечески”.
Так рассуждал Фелисберто, подводя своего героя Фаустино к неизбежной смерти. Он уже описывал тот момент, когда между Фелипе и Фаустино завязалась драка. А поскольку Фаустино физически был намного слабее Фелипе, то явно проигрывал. “Скорее, скорее, – спешил Фелисберто, – вот он, решающий момент, когда Фелипе подносит пистолет ко лбу Фаустино”. Фелисберто так увлекся, сгущая тучи над головой Фаустино, что чуть было не пропустил, как тень одной из этих тучек в виде огромного черного джипа издателя подкатила к калитке его летнего домика.
– А, – взглянув в окно и увидев выходящего из машины Фелипе, улыбнувшись, заметил Фелисберто, – на ловца и зверь бежит. Но если ему и сейчас не понравиться мой роман, то придется убить его или застрелиться самому. Благо, пистолет у меня под рукой.
Резкий звонок прозвучал, как предупредительный выстрел грядущей развязки. Впрочем, бывает, что люди умирают от испуга и от таких предупредительных выстрелов-звоночков…
Эпилог
Редактор, как и положено людям деловым, подоспел вовремя.
– Вот это совсем другое дело, – отмахнул Фелипе дымок, так похожий на запах рокового выстрела, идущий от последней свеженапечатанной страницы тиража. Ведь машины, как и люди, бывают, перегреваются и даже сгорают за работой. Полиции он сказал, что вошел в комнату, когда Фелисберто уже лежал, уткнувшись лбом в письменный стол.
Жаль, наш горе-писатель не сможет уже вкусить славы своего романа. И неудивительно. Настоящее признание всегда приходит после смерти, как, впрочем, и хорошие тиражи, и, что немаловажно, хорошие деньги. Кто же теперь не даст писателю Фелисберто премию после столь трагического ухода из жизни? И после столь пророческой книги, полностью соответствующей непростой жизни и даже смерти писателя.
Нет, премия ему просто уже обеспечена – сто процентов. Братья по перу обязательно покаются. Критика запоет “аллилуйя” на похоронах. Тиражи подскочат до небес. И принесут хотя бы премию имени Бест Селлера, а может, и две-три других, ведь покойников у нас любят награждать, видимо, считая, что деньги им нужнее. А значит, я выиграл пари и спас свое издательство.
Думаю, будет справедливо разделить премию между родственниками Фелисберто и коллективом издательства за скромный вклад в роман: предисловие, объясняющее, что к чему, и гениальное название, выдернутое мной лично из текста: ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ. Это ведь написано большими буквами на крупнейшем казино в Лас-Вегасе: оставь надежду всяк сюда входящий. Эти же слова по праву следует написать и перед входом в большую литературу…
P.S.
Аннотация от издательства.
Для разрешения загадки, что же стало причиной смерти Фелисберто, вам, дорогой читатель, остается лишь выяснить, какой вариант – убийство или самоубийство – избрал для себя издатель Фелипе. Ответить на этот вопрос вы сможете, прочитав книгу, которую можно найти на прилавках всех приличных магазинов города.
Ильдар Абузяров