Мир наш постоянно прикрашивается, эстетствует. Он активно на развес спекулирует эстетическими категориями, которые уже являются совершенно размытыми факультативными акциденциями, а сама «красота» воспринимается блудливой метафорой, в которую каждый вкладывает собственный смысл.
Эта «красота» – соблазняет, сбивает с пути, пробуждает страсти. Она трансформировалась в систему обманок-подмен, в зал огромного сверкающего казино либо в мираж языческого капища, где орудуют самозванные мистагоги.
Эстетическое дезавуировано и уже перестает являться критерием качества, некоего высокого достоинства. Сейчас в любой ситуации можно объяснить, привести ворох всевозможных примеров, что то или иное явление имеет эстетическую ценность. Делая, таким образом, эстетическое особым паролем для локальных групп и узкопрофильных дифференциаций.
В трудах Отцов Церкви «красота» является многозначным понятием и вырастает в образ-символ, так как имеет сакральное категориальное значение.
Так «Великий Каппадокиец» Григорий Нисский в своем центральном трактате «Об устроении человека» прописывает эстетическую концепцию творения, в которой именно «красота» становится центральной онтологической категорией.
В первую очередь, «красота», украшенность у Григория Нисского тесно связана с центральным догматом христианского Шестоднева: понятием «образа и подобия».
Бог – высшая эстетическая величина, Он источает свою энергию-красоту на все творение. По словам святого, тварный мир «украшается подобием красоты первообраза». Человек становится своего рода зеркалом, которое принимает и отражает или отвергает свет этой красоты. В человеке-зеркале формируется отражение – «подобие красоты первообраза» и сам он при этом оформляется.
Соответственно, человек, принявший это отражение, становится прекрасным, отступивший – «безобразным» в силу своей невосприимчивости Божественной красоты, закрытости к ней.
«Безобразие» – это нахождение в своем собственном «веществе», которое обладает характеристиками «бесформенности» и «неустроенности». Это пренебрежение высшим ради низшего. Из-за чего и произрастает «уродство», которое разрастая, поражает все естество и в нем уже невозможно «увидеть образа Божия».
В этом Григорий Нисский и видит происхождение зла, «которое осуществляется через незаметное лишение прекрасного». Надо ли говорить, что Федор Достоевский прямо дублирует эстетическую концепцию святого, когда утверждает через посредство своего героя, что «красота спасет мир»…
Таким образом, можно сделать вывод, что «образ» – есть нечто оформленное, обретшее определенные очертания, форму, которая становится красивой, так как, отражая, содержит в себе Первообраз. В этой ситуации «реабилитируется» плоть, на которой также налагается важная функция в деле спасения.
Материя, вещество преображается, обретает форму и получает сакральную эстетическую ценность. Преображение есть обретение формы. Создание прекрасного – оформление материала.
С «красотой» у святого Григория Нисского тесно связаны и этические категории, понятие «добра». Собственно и церковнославянское слово «добро» синонимично с «красотой». Через «красоту» возможно различение «истинного и мнимого добра». Зло, по мысли святого, «прикрашивается» добром. Поэтому и природа зла эклектична, «смешанная», она состоит из противоположностей, в ней утрачен порядок, строй, правда, а вместо этого содержится обман, иллюзия.
Красота передается миру и через замысел Бога о мире, в котором происходит предначертание, предизображение творения. Сам Бог предстает в образе художника, пишущего красками. «Мастера», творящего по заранее обдуманному плану, через «начертание слова». Именно в этом начертании веществу и миру в целом дается «порядок», полнота, закон, образ. Предначертаность, предусмотренность творения – есть логическое следствие тезиса об упорядоченности мира, проявленного, как отражение Первообраза.
«Красота» имеет и гносеологический аспект. С ее помощью происходит познание: «через красоту и величие видимого исследуя неизреченную и паче слова силу Сотворившего».
«Красота» у Григория Нисского связана с понятием «величия», высшего достоинства, высшей ценности и, таким образом, обретает черты центральной аксиологической категории.
Красота преображает, возвышает, она есть свидетельство начальственного положения человека, ведь она — отсвет Прекрасного. Она складывается из «чистоты, бесстрастия, блаженства, всего дурного отчуждения». В своем «Большом Катехизисе» Григорий Нисский пишет, что человек, как вершина творения «украшен»: «… украшен он и жизнью, и словом, и мудростью, и всеми боголепными благами…».
Человек по отношению к миру – «царь». Мир дается ему в управление «украшенным» «всевозможными красотами», будто храм.
Однако если мир тварный по творению обладает самодостаточной «совершенной красотой», где все «украшалось соответствующим ему благолепием», то человек постоянно эволюционирует, он в состоянии эстетической динамики: «уподобляется красотой известному первообразу».
По Григорию Нисскому, человек проходит следующие этапы своего оформления красотой: вначале приготавливается вещество для его состава, затем форма уподобляется красотой, после чего обозначается цель, ради которой будет создан. Соотнесенность природы с целью, украшенная добродетелью, озаренная горним светом и есть красота человеческая. «Добродетель» в этой структуре выступает в качестве способа созерцания божественной красоты и в тоже время это краски, которыми «расцвечивается» образ человека.
Если уж вспоминать ветхий спор о форме и содержании, то, очевидно, что у Григория Нисского тварная форма первична. Однако содержание или цель является предзаданной и имеет трансцендентные истоки, в силу этого их «конфликт» уравновешивается гармонией и спаивается красотой.
В данной структуре также крайне важно понимание «слова». Если хорошо осмыслить высказывания святого, то можно понять, что «слово», его начертание/произнесение – крайне ответственное действо. Оно никак не сообразуется и легкомысленной игрой, замысловатой шарадой, из которой можно выхватить диаметрально противоположные значения. Слово не может быть расшатанным, лукавым, мигающим как стереокартинка. Его прикрашенность тоже не должна ввести в заблуждение. Собственно, все, что приписывает Григорий Нисский человеку, можно отнести и к слову. Оно должно быть цельным, способным к восприятию и транслированию света красоты, ведь оно – украшение человека.
«Слово» у «Великого Каппадокийца» дифференцируется по эстетической шкале, различается по модусам «красоты» и «безобразия», добра и зла. Будучи оформленным, произнесенным и обретшее то или иное целеполагание, слово еще имеет план бытования, в котором оно может достигать добродетельности, красоты или искривляться и получать уродство.
Андрей Рудалёв