У солдата вечность впереди,
Ты ее со старостью не путай.
Афганский фольклор
Весь год между прокатами Никита Сергеич Михалков не только сражался за мигалку и бесогонил – он, явно учитывая горький опыт просвистанного до дыр «Противостояния», трудился над «Цитаделью» (сокращая и подчищая, ибо фильм был практически готов к юбилейному Дню Победы 2010-го). А еще подыскивал формулировки, чтобы не заявить постфактум, как в грубом анекдоте – «Концепция изменилась!».
В «УС – 2. Противостояние» режиссер грозился поразить нас окопной, настоящей, последней правдой о великой войне. Не получилось. Перед премьерой «Цитадели» Михалков, напротив, призвал сверяться не с историей, но с фольклором. Сказкой. И на сей раз оказался прав. Но не точен – он хотел сказку, а получилась фэнтези.
Как будто прочитал мою годичной давности рецензию относительно спелой клюквы в «Противостоянии»:
«Все это было бы не столь принципиально, если бы Михалков снимал сказку, конструировал национальный миф – тут, в случае удачи, и взятки гладки, и пользы больше. Да и мессианскому посылу сегодняшнего МНСа миф куда как адекватен».
Не читал, конечно; просто догадался, как большой художник, на ощупь.
Вообще, некоторая шумная неадекватность восприятия первого фильма прямо пропорциональна разорванности режиссерского сознания – Никита Сергеич сумел-таки запутать всех, и прежде всего себя. Только после просмотра «Цитадели» всё более-менее проясняется – как на строительной площадке, когда среди гор мусора и клубов цементной пыли вдруг прозреваешь будущее соответствие ватманскому чертежу архитектора….
В той же рецензии я, сославшись на Михалкова, который говорил, будто замысел «УС – 2» пришел к нему после просмотра «Спасти рядового Райана», пытался объяснить, почему не получилось у нас русского Спилберга. (Предполагался эпос, масштаб, реализм; получился хаос, распад, фантазм).
А всё просто – Никита Сергеич делал не отечественный аналог «Рядового Райана», а создавал российский ремейк «Властелина Колец». Пытался уесть не Спилберга (или Бондарчука задним числом), но Питера Джексона.
Как Толкиен создавал свою эпопею на основе кельтской и скандинавской мифологии, с прозрачными аллюзиями на историю Второй мировой, так и Михалков использует милитаризированные по случаю русские фольклорные клише – скороходы-сапоги, живая-мертвая вода, мышка бежала, хвостиком махнула и т. д. Да, собственно, и название «Цитадель» легко рифмуется с «Двумя Крепостями». Получается, что «Противостояние» – это «Братство Кольца», а первые «Утомленные солнцем», где главная героиня – маленькая Надя – «Хоббит, или туда и обратно»? Ну, а почему нет? Интереснее при таком сопоставлении другое: необходимым представляется завершение эпопеи, своего рода «Возвращение Короля» (в михалковском варианте, наверное, маршала), тем паче, что финал «Цитадели», с дорогой на Берлин-Мордор и Котовым на танке, о продолжении прямо-таки вопиет…
Вы скажете, что Михалков по массе позиций не дотягивая до Толкиена (и Джексона тоже), явно превосходит их в психологизме чеховских полутонов? Так и у Дж. Р. Р. Толкиена экзистенциальной проблематики вокруг Кольца было – выше Минас Тирита…
Увлекательно рифмуются и персонажи: Котов, естественно, Арагорн; дочка Надя и прочие боевые товарищи – верные хоббиты; Сталин плавает в диапазоне от Гэндальфа до Сарумана; герой Олега Меньшикова, чекист Митя, своей амбивалентностью напоминает Боромира, азиат-снайпер на дереве – эльф Леголас, а жена Маруся – наместник Гондора, с его своенравием и рефлексиями.
Однако если даже не увлекаться, данная концепция снимает не только проблему исторической клюквы (ее и в «Цитадели» достаточно – с самого первого кадра – пулемета с оптикой, появившейся пару десятилетий спустя, да и сама безымянная Цитадель на Восточном фронте абсолютно неисторична; хотя, почему безымянная? теперь мы знаем, что ее зовут Изенгард). Она ликвидирует все провалы и сценарные огрехи фильма, очищая для глаза и ума лучшие его сцены, превращая их в подлинное искусство.
Таких замечательных кусков в «Цитадели» немало. Роды в полуторке, среди раненых, под бомбежкой. Хороша и свадьба на станции, при всех мексиканских страстях и пьяных мокрых поцелуях. Да и штурм Цитадели – гражданские, с палками вместо винтовок, ровным шагом, под пулеметы и гармонику – завораживает блатной грацией Котова-Михалкова.
Авторы фэнтези-миров – народ ведь не стеснительный, они тащат в свои вселенные все, что плохо, да и хорошо лежит – в большом хозяйстве сгодится, а в большой семье не щелкают. Поэтому Никита Сергеич целыми блоками цитирует «Штрафбат» Владимира Досталя, поселяет на даче кира-муратовских старушек, а сцена возвращения генерала, со всей ее коньячно-сексуальной натугой, явно заимствована из «Московской саги» Аксенова. (Там генерала фамилия была не Котов, а Градов, зато звали его – Никита!)
В общем, повторюсь – Никита Сергеич, взявшись «пасти народы» (Н. Гумилев), отделался дешево – утратил мигалку, но уберег в себе большого художника. Потерял вкус и чувство меры, но сохранил главное – ощущение и биение времени.
Великая война, которая сформировала, скрепила кровью и надорвала советский народ и советский проект, на которой погиб мой дед и в которую появились на свет мои родители, которая сделалась фетишем всех наших сменяющихся властей и идеологий, – становится не историей, но мифом, и Михалков – пророк его. Наш запоздалый и конъюнктурный ответ Толкиену. Михалковский миф устраивает, по большому счету, и власть и народ (увы, точнее, население).
Не знаю, хорошо это, или плохо. Но знаю, что это так, и по-другому уже не будет.
Алексей Колобродов