Плоть, кажется, иногда подминает под себя дух – так необъятна, крепка Королишка, так преизбыточен в ней жар, так прямо предъявляет себя желание и сладострастие. Пластика её тела – почти античная, скульптурная…
Своей новой повестью «Река любви» Владимир Личутин вновь вышагнул поперёк современной литературы. И сделал это мощно, ярко, отчаянно. Личутин написал лучшее эротическое произведение последнего десятилетия. Да, тут уместен именно древний «эрос» с его точными оттенками: нежной страсти и любовного безумия, сжигающего ум и волю; с его нутряной тягой к рождению детей, чтобы оставить о себе память на веки вечные, да из рода в род; с его поэтическим преображением жизни, когда сама красота входит в человека хозяйкой.
Тут, у Личутина, всё вопиет против секса в его современном виде. Секса – как «индивидуального предприятия по извлечению максимального удовольствия из тела партнёра», как бесцельного гламурно-чувственного наслаждения. И вообще-то современная сексуальность, и всякие «русские красавицы» (сочиняемые оптом на вынос и вывоз) кажутся страшно нищенствующими, ничтожно-жалкими рядом с той откровенностью пола, которую писатель с каким-то надлежащим порядком и открытой простотой воспроизводит в своём произведении. Это, безусловно, по-настоящему русский эрос, искусно вплетённый Владимиром Личутиным в русский эпос. Писатель сопряг эти две силы: эроса и эпоса. Ясно, что сделать это можно было только в пространстве народной, крестьянской культуры и жизни.
Он словно дразнит читателя, отправляя его в 70-е годы XX века, на Север, в студёные русские земли, в деревни, что уже тогда народом оскудели. От советской эпохи, собственно, в повести ничего и не осталось, кроме воздыханий древнющих старух о народе, «избаловавшемся при Брежневе». Но советская эпоха выбрана писателем, видимо, всё же не случайно – так уж получается, что она была последней, знающей героизм, эпохой нашей истории, а значит, и люди в ней были покрепче нынешних. Впрочем, никакого извилистого сюжета в повести тоже нет – Василий, достаточно молодой корреспондент, отправлен «за материалом» в район – даль далёкую, в деревеньку Кучему, что стоит на Кучеме-реке. Его берёт на постой «старуха, ветхая годами», в памяти которой многое «незабытно оследилось», а потому «говорит как по-писаному». А за стенкой (дом поделен на две половины) у старухи Ульяны проживает она, та самая немыслимая нынче жаркая, пламенная женщина Полина Королишка – наследница своего отца, человека-великана, человека-горы, «Егора сына Волота, короля Хорсы и Белого озера!». Потому и дочь его вышла «королишкой Хорсы, Кучемы и Белого озера, коли батя король».
Между двумя этими женщинами – набожной старухой Ульяной (плоть которой потратилась за жизнь до прозрачной лёгкости, дух которой, напротив, весел, и «никакой скорби в старенькой, словно бы она постоянно держит завещанный урок, – всех убежавших от Бога привесть обратно к Хозяину…») и Полиной Королишкой («ядрёной бабой», «жар неостывшей плоти» которой даже на расстоянии жёг и калил, которая, несмотря на свой почти преклонный, для других уже не женский возраст, умела «о глубоко личном поверять с такой откровенностью и беззаботностью, будто речь шла о ком-то другом») – между ними и располагаются все остальные герои, как между двумя полюсами земли. И если старуха Ульяна с её взглядом на мир, людей, страсти любовные и будет в повести христианской «меркой», без которой всё в этой жизни легко могло бы превратиться в легковесно-пошлое подхихикивание, – то Королишка с её исполинской, мощной, богатырской натурой вытеснит всех других на края живописного полотна Личутина. Она одарена всем земным без удержу и без меры: Кучема – это её река любви, которой она со-природна. «Бессонная река, эта вековечная плодильня, спешила на вольные морские выпасы, не смиряя норова, не зная отдыха. От реки, странно волнуя, наплывало на меня чувство вечности, непокорной силы и неутолённой любви…». Гимном женскому плодородному началу – земле, реке и женщине – звучит повесть Личутина. Потому и Полина – королева, потому и нет в ней простенького и обыденно-вялого, но всё наотмашь и с размахом, что в любви, что в труде. Именно здесь, в этом роскошно-холодном и огромном пространстве Севера, вызревает жаркий эрос огненной женщины-великанши.
Владимир Личутин всячески защищает в русском человеке телесную крепость, позволяющую трудиться не просто без устали, но как Королишка – сверх возможного. Он и не стремится, как это делал Лев Толстой, отобрать власть у страсти человека – отгородить человека от чувственности (похоти, по Толстому). Личутин не видит тут противоречия: у него человеческая телесность, пусть и чрезмерная в его богатырке Полине, и есть некая компенсация недостаточности нынешней силы в народе. Не случайно городский рыженький Василий – хилый, неумелый, физически слабый – «приставлен» писателем к женщине-богатырше, с которым она «играет», всё время поддевая в нём чувственность («Вот какой народ был прежде железный да стальной, жиляной да костяной. А нынче, – деревянный да стеклянный, тестяной да дижинный»). От городских мужичков Личутин, точно, мало что ждёт… разве так… статейки «про жизнь»…
В классической русской литературе много неосуществлённой любви. У Личутина, напротив, много любви осуществлённой. Полина Королишка, перебравшая столько мужиков («Оглашенная… Богом удивленная. Мужей-то было, как на попрошайке вшей. Принялись было считать с ней, дак на втором десятке сбились, кого как звать: Егорей иль Григорей. Едва не расспорили»), будто для того и перебирает их, что ищет того, кто будет ей под стать – от кого родит она богатыря… Ведь личутинская богатырша ещё и родом из эпоса. И здесь эта её сверхчеловеческая, надчеловеческая любвеобильность будто должна обхватить собой все просторы России, разлиться и по ним, а не только разметаться по всему Северу… Она – как и положено – должна, родив нового человека-волота-богатыря, обновить народ, дать ему избавителя и искупителя, способного защитить и укрепить.
Плоть, кажется, иногда подминает под себя дух – так необъятна, крепка Королишка, так преизбыточен в ней жар, так прямо предъявляет себя желание и сладострастие. Пластика её тела – почти античная, скульптурная… будто изваяние, будто баба каменная… Это – эрос немыслимого простора, гульба безбрежного пространства.
Но собственно как такового голого тела в повести мало – только раз приметит городской герой «белоснежные куличи грудей с рыжими изюминами сосцов, развалистые бёдра» – …у Личутина больше слова, причём именно меткого и откровенного народного слова, эротических прибауток, побасёнок да загадок. Именно потому слово у писателя открывает наготу не стыдно. При всех роскошных описаниях телесного как душного, влажного, знойно-горящего, трепещущего, – при всём том, чувственные бездны не поглощают всего человека. Он знает им определённое от века место: «…Полина Егоровна, – баба странная, диковатая, замысловатая и безразмерная, состряпанная из особой крестьянской дежи, последняя отрасль вымерших русских волотов – великанов; с непонятным умыслом плетёт побаски, завивает словесную кудель, крутит на невидимое веретенце; внешне – необъятная, а внутри, – бездонное улово с кулачок, куда утекают страсти, как в воронку, не оставляя на облике никаких примет. Какие вихри на душе, какие смуты и грозы с молоньями, – можно лишь предполагать»… Ведь и Королишка – богатырка в любви – понимает, что любострастие – грех смертный («Ульяна Осиповна, молись за меня, дуру окаянную», – говорит она старухе).
В области эротического сегодня мало кому удаётся удержаться, не нарушив той деликатной границы, когда всё становится порнографическим. Личутину удалось не просто удержаться, но и дать осязаемую твёрдость этих границ, сказав при этом всё, назвав потаённое и спрятанное с откровенно-цветистой прямотой, но и многое, что никогда не называется, оставить в тайне. Эта народная земляная откровенность в Королишке, это восстание эротической силы в женщине-великанше показаны писателем через теснейшую и сложнейшую словесную вязь. И тут Личутин не знает равных: телесность у него облекается в такие словесные узоры, в такие ритуалы игры мужского и женского, в такую глубинную пронизанность эроса и природы, эроса и красоты, что самое сокровенно-интимное (как влечение) при таком прямом изображении не читается ни пошлым, ни сальным, ни подлым. «Богатырка скоро накупалась, – так видит её городской попутчик в девятидневном путешествии по реке, – вернулась к огнищу свежая, намытая, словно бы снова молодильной водой окатили, взгляд с голубой искрою, и пухлые губы будто вишенье. Огонь-баба, и сорока не дать, столько в ней женской стати, а в повадках, – как шла к огню, переливаясь телом,– столько ленивой вызывающей истомы, азарта и неиссякаемой силы, что и молодухе не догнать». Нет, никакое «нежное чувство любви» не способно «пробить» эту закалённую, продутую ветрами рыбачку. Ясно, что такую «богатырь-бабу, мать-плодильницу» может одолеть лишь ураганный напор эроса, – напор такой силы, чтоб до возжжения всего состава телесного. А телесный состав Полины Королишки под стать русской природности с её ширью земли, высотой небес да глубиной простора: «Пар шёл от её бледно-розового огромного тела, заслонившего и небо, и солнце, и райские кущи…»
Сила эротического восхождения этой повести легко и напрочь сметает всё, чем дорожат те, кто только в своих претензиях писатель, а потому без устали описывает мерзости человеческого тела, для кого «человек… – это не царь природы, а нелепая натуралистически выполненная кукла, набитая вонючими потрохами и обтянутая кожей», для кого человек – «душонка, обременённая трупом». Этот новейший взгляд на человека, якобы испытующий русскую культуру на веру в бессмертие души, а потому так отрицающий тело – этот взгляд на самом-то деле самый скотский, отрицающий человека вообще….
Народная, земляная сила повести Владимира Личутина и в том, что социальное тут сплавлено с глубоко поэтическим – писатель не ждёт никакого обновления со стороны (ни декретами, законами, указами да приказами), но только собственными силами самого русского народа. И это – главное.
Я уже говорила, что без второй, иной, внутренней силы – силы души – повесть будет как птица с одним крылом. Эта вторая, внутренняя, душевная жизнь в повести как-то более скрыта, более потаённа, и тем не менее нельзя не почувствовать борьбы срама и стыдливости, похоти и целомудренности. Запросы и требования тела не превзойдут, в результате, запросов духа. Всякая плоть истрачивается – исковерканная плоть богатырши, какой видим мы её в конце истории (катила в гору бочку в 200 кг, оступилась, и бочка эта самая раздробила ноги), всё же оказывается чревата новой жизнью… Королишка беременна… Почти как в библейские времена – беременность в шестидесятилетнем возрасте…
Оттолкнёт наш городской герой от берега лодку с беременной богатыркой. Примет её река любви… Доплывёт ли до родового отеческого дома? Родит ли народу богатыря-избавителя-заступника? «…Жди Волота, – крикнула богатырша… А сколько его ждать?». Это и наш вопрос.
Капитолина Кокшенёва
Комментарии:
10-04-02 10:19 Дмитрий Васильевич, инженер
Замечательная статья Капитолины Кокшенёвой!!!Как забытая песня русская народная звучит: глубоко, захватывающе, мудро. Народ наш горемычный устал от чернухи да порнухи, хочется чего-то нежного и трепетного, доброго и загадочного. Нам так не хватает чистых «рек любви»! Как бы мне хотелось, чтобы наша молодёжь не вязла сегодня в топях пошлости и мракобесия, а стала более романтичной, мечтательной и душевной. Ещё раз спасибо за красивое русское слово! Ответить
10-04-05 10:42 Матвей Тимофеевич
Сегодня на дворе хмурая погода. Временами моросит дождь. Открываю сайт ГЛФР и наталкиваюсь на магнитическое название «Эрос. Женщина. Река». Автор — Капитолина Кокшенёва. Прочитал статью и чувствую, что в доме моём просветлело как-то. Нет, за окном всё также пасмурно, а вот душа наполнилась апрельским солнечным светом. Какой нормальный мужик, когда вся природа возрождается, может быть равнодушен к женщине, а тем более к личутинской Полине Королишке, у которой «белоснежные куличи грудей с рыжими изюминами сосцов, развалистые бёдра»! В голове зазвучала песня «Ах, какая женщина, мне б такую». Сразу стал вспоминать: где в нашем забытом богом городишке можно купить книгу Личутина. Да нигде! Вот напасть. Бабу Королишку, я — холостой мужик в рассвете лет — нынче в нашей тмутаракани не найду. Перевелись они в наших краях, все в Москву подались жизнь устраивать. Очень бы хотелось окунуться с головой в «Реку любви»! Придётся гонцов в первопристольную засылать… Ответить