1.
Писателей в стране, по обыкновению, множество, совсем нередки литературные критики, а вот с читателем – напряжёнка. Именно этим нехитрым парадоксом, а не жанрами и направлениями, определяется сегодняшнее состояние русской литературы.
Ничего страшного, знакомая ситуация взаимного опыления – пусть писатели читают друг дружку, а потом вместе обсуждают прочитанное, в компании с критиками, которые и сами немножечко шьют. В смысле, тоже писатели.
Захар Прилепин в свежей книжке «Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями» (М.; Астрель, 2012) открывает секрет полишинеля: писатели тоже не фига не читают.
«Они ж писать любят, а не читать. (…)
Мой давний товарищ и литератор Дмитрий Новиков, что твой поздний Пастернак, объявляет как-то: “Давно не читаю ничего. А смысл? Неинтересно”.
(…)
Новиков не одинок – он как раз традиционен. А одиноки, например, Дмитрий Быков или Роман Сенчин, которые стараются засечь все важное, новое, хоть сколько-нибудь ценное. (…)
Нечитающие люди, если начинают сочинять сами, — относятся с ужасной, строгой, настырной требовательностью к тому, чтоб их немедленно прочли».
Захар Прилепин, надо сказать, вовсе не субъект процесса взаимного опыления. Захар-писатель и Захар-читатель – разные люди. Рискну заметить, они едва знакомы между собой.
Писатель Прилепин, по общему мнению, резок, брутален, бьет в нерв: он про братву и ментов, войну и пьянку, московский Кремль и русскую провинцию, любовь к революции, детям и рок-н-роллу, ненависть к… Вот тут я, написавший на Прилепина не одну рецензию, вдруг затруднился дефицитом объектов… Но образу крутого парня и это не помешает.
Я-то знаю: Захар всерьез полагает, будто главное в литературе происходит в сфере не жеста, а языка, и, казалось бы, именно здесь точка соприкосновения Прилепиных – читателя и писателя.
Ан нет. Как раз Захара-читателя интересуют не инструменты, а изделие. Не технология изготовления, но радость потребления. Сей повар приготовил, может, не острое, но общее блюдо.
Оттого в «Книгочёте» особая интонация. Книжка намеренно и даже чуть избыточно, в стилистико-концептуальном плане, заявлена как простецкая. Своя, так сказать. Благодаря самой личности автора и застольной интонации. Кухонная. Захар словно накрыл стол (поляну – причем в буквальном смысле; на природе – оно воздушней, да и никакой стол такого обилия яств не уместит) и пригласил на свое пиршество всех желающих.
Вместе с тем, «Книгочёт» — работа многоуровневая. В несколько пластов.
Это не литературная критика, со всем ее теперь уже традиционным, увы, сверхглубокомыслием, многоумием и снобизмом бедных и для бедных. Или – другая вовсе не противоположность – пошлое зубоскальство, основанное на вырванных с мясом цитатах, после чего виртуальную тушу писателя можно подвесить на крюк и пользовать как боксерский снаряд, придумывая за нее ответные мысли и удары.
Перед нами, скорее, читательский дневник — очень подробный, глубокий, как будто человек полагает чтение — делом и содержанием всей жизни, задуманной всерьез и надолго. Ей-Богу, с трудом умещается при этом в голове: автор знает еще десятки ремесел, успешен в труде, личной жизни и на пирах разгульной дружбы.
Лично меня поразило и застыдило тонкое и квалифицированное знание поэзии. (С прозой – сами, в общем, плавали, хоть и не в олимпийском резерве). Помню, в молодые горячие годы пришел я, незваным, на филфаковский семинар, посвященной современной русской поэзии и огорошил преподавательшу с семинаристами набором свежих поэтических имен – я был читателем газетки «Гуманитарный фонд» (помните?), коллекционировал полусамиздатские коллективные сборники поэтов «Московского времени» — и это было несложно.
А здесь я сам ощутил себя той несчастной филфаковской теткой с рыжими буклями. Мстительно переадресую свой стыд другим читателям, перечислив поэтов, которые в «Книгочёте» не просто упоминаются: Иван Волков, Игорь Панин, Наталья Рубинская, Сергей Шестаков, Геннадий Красников, Алик Якубович, Анатолий Кобенков, Виталий Пуханов, Анна Русс, Игорь Чурдалев, Анна Матасова (она же – Урсула Дар), Игорь Белов…
Это не считая Бориса Рыжего, Алины Витухновской, Веры Полозковой, Геннадия Русакова, с их относительной, и почти всегда с привкусом горечи, известностью…
Второй слой – настроя и отношения. Это очень добрая книга. Принимающая литературу, а, следовательно, мир, во всем многообразии.
Не бином Ньютона: обругать — легко и приятно, как два пальца. А вот найти слова одобрения, воздать должное, или даже наградить авансом, да не в трех дежурных эпитетах, а точно и предметно — это мускульный тяжелый труд. Душевный прежде всего. Чувства добрые – они как эфир, их трудно поймать и выразить. А тут практически вся книга – коллекция литературных комплиментов, подкрепленных аргументами. Когда важнее и принципиальнее не литературное, а человеческое — которое делает русскую словесность в большей степени, чем многопудье кандидатско-докторских. Которых и нет у нас, к слову. А ведь еще недавно казались архаикой слова Ахматовой о добрых нравах литературы…
Целиком отрицательный отзыв в книжке чуть ли не один – и как ни парадоксально – на Эдуарда Лимонова. Еще, конечно, Захар на Гришковце разминается – тут уж положено. Или на, и без Прилепина просвистанной до дыр, антологии евтушенковских строф века… Однако куда больше, как важно говорилось в прежние времена, отзывов «полемических». Когда автор позволяет себе аккуратную заочную дискуссию или мягкую иронию. При этом неизменно, иногда с едва заметной насмешкой, признавая заслуги автора и достоинства текста. Но и такие отзывы не влияют на сугубо положительный заряд книги. Захар воспринимает современную словесность как свое, живое, артельное дело, где каждая качественно сделанная работа, идет в общий зачет, пополняет литературный общак.
Ближайший аналог «Книгочёта» — помимо читательских дневников великих бородачей 19-го века — как ни странно, «Невидимая книга» Довлатова. К которому Захар вообще-то равнодушен.
Александр Генис писал, что прочитав ее, был поражен количеством незнакомых гениев в литературе и окрестностях. Границы привычного мира раздвигались до размеров невообразимых – цвела экзотическая флора, а охота на неизвестную фауну сулила самые свежие рисковые ощущения…
Вот также нынешний читатель, желающий, (а вдруг? чем черт не шутит), приобщиться, просто обалдеет от имен и названий, да еще такими нужными и нежными словами ему преподнесенных на блюдечке с золотой каемкой.
Я как-то уже говорил, рецензируя прилепинскую «Восьмерку», что эстетическая родина Захара-писателя – в революционных двадцатых, с их молодой мощью, суровой бережностью к слову, опытом вращения в потоках мировых энергий.
Читатель Прилепин – он тоже советского происхождения, и тоже юн и любознателен, происхождение «Книгочета» и определяющая его интонация – из передач старого советского радио, клуба знаменитых капитанов и пр. Когда пыльный ящичек репродуктора казался окном в мир, а любое новое знание приходило в ореоле загадок и приключений. Проникновенный голос ведущего, равно далекий от снисходительного сюсюкания и скрипучего менторства, убеждал, что советские дети – такие же взрослые, только лучше, честнее и свободней.
2.
К сожалению, хотя чего тут сожалеть – все предсказуемо, на улице, чай, не Франция, — Захара сегодня принято обсуждать не в связи с этой важной и знаковой книгой, а по поводу его нашумевшего письма товарищу Сталину от имени якобы либеральной общественности. Из 2012 года, допустим, в 1952-й.
Я решил добавить свои мало кому нужные пять копеек именно в контексте разговора о «Книгочёте».
Во-первых, любой, прочитавший его пособие по новейшей литературе с отступлениями, никогда всерьез не воспримет обвинений Захара в атисемитизме (ну навскидку, хотя бы, см. в «Книгочёте» разбор антологии «Русская поэзия. XXI век», составитель – поэт и публицист Геннадий Красников; или рецензию на «Благоволительниц» Джонатана Литтелла). Другое дело, что либеральный бойцы медийных фронтов, похоже, книг и не читают: показательно, что Виктор Шендерович атрибутировал публикацию прилепинского письма газете «Завтра», хотя появилось оно на «Свободной прессе». «Завтра» они, да, читают, и, полагаю, больше из мазохизма, нежели следуя принципу «врага надо знать в лицо».
Конечно, Захар растабуировал, в общем, очевидную любому непредвзятому наблюдателю тему – которая во многом определяет отношение интеллигенции к власти, культуре, народу и самим себе. Речь вот о чем: раздражающие свойства либерального сознания бьются с некоторыми свойствами сознания национального, как-то: паническая реакция на любое серьезное обсуждение кем-то, невесть почему, запрещенных тем. Да и вообще паническая реакция, нетерпимость, фобии, избыточный темперамент, бесплодное зубоскальство и пр. Другое дело, что совпадение это кажется Захару скорее комическим, нежели драматическим.
Во-вторых, пресловутое письмо – явление все-таки литературной жизни (и в этом смысле, шумная полемика, а, точнее, как принято сейчас выражаться, «бурливое кипенье говн») – как ни парадоксально, знак обнадеживающий – литература и литераторы вновь определяют состояние умов. Здесь Прилепин с его крепкими мышцами – фигура важная, но не единственная (проповеди Лимонова, публицистика Садуллаева, Ольшанского, Виктора Топорова etc).
Оппоненты Захара о том же, оценки тут непринципиальны. Михаил Швыдкой:
«Прочел «Письмо товарищу Сталину» Прилепина. Огорчился невежеству и подлости, невозможных у русского писателя. Значит, не русский писатель».
(Ну, разумеется. «Русский – не русский». Национальности такой для Швыдкого и Ко как будто и нет, во всяком случае, называть ее – дурной, вредный и опасный тон, а в качестве эпитета, да как повод для манипулирования – пожалуйста).
Правда, с чисто литературными делами у критиков Прилепина получилось худо – когда чуть схлынула истерика, возникла нешуточная проблема: и что сказать в ответ, и как сказать.
Писатель Дмитрий Черный (кто таков? почему не знаю?) напечатал письмо теперь уже от имени товарища Сталина – «господину Прилепину». Содержание обсуждать бессмысленно, ибо нет ответа на главный вопрос: с чего бы это Иосиф Виссарионович на том свете сделался столь болтлив и косноязычен, претенциозен и кичливо бездарен в стилистике, чисто провинциальный пивной аналитик с политическими амбициями? Писателю Черному хочется посоветовать учиться не у Прилепина (бесполезно, похоже), но вспомнить Исаака Бабеля:
«Говоря о слове, я хочу сказать о человеке, который со словом профессионально не соприкасается: посмотрите, как Сталин кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова, какой полны мускулатуры. Я не говорю, что всем нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо».
Велик соблазн гаркнуть «чума на оба ваших дома», упомянув и реакцию на письмо из патриотического лагеря. Однако не получится. Ибо патриоты куда спокойнее и сдержаннее – для них в аргументах Захара ничего нового и сенсационного. Признать, что подобное отношение к Сталину вырвалось, наконец, из патриотического гетто (обширнейший корпус Владимира Бушина вне патриотической тусовки ценили, в основном, леваки и эстеты) – самолюбие не позволяет. Остается делиться скромной радостью от возвращения блудного сына.
Ладно. О литературе в связи с письмом – так о литературе.
Представляется, что спиритические сеансы с Вождем, в результате чего появляются разнообразные тексты – это не столько тренд, сколько нарождающийся жанр. Вспомним интервью со Сталиным от Альфреда Коха и Бориса Минаева – которое предпочли не заметить, а это была работа выдающейся не столько провокативности, сколько убедительности – прежде в сего, в силу экономических аргументов и политического, так сказать, психологизма. И со стилистикой, это к писателю Дмитрию Черному, было всё в порядке. Спорными казались моменты не идеологические, а, скажем, эзотерические. Отчего, допустим, Сталин встречается и общается ТАМ с Гитлером и Солженицыным, а о контактах с Лениным, Троцким и Черчиллем – помалкивает. Они что, в других местах? Или там своя нерукопожатность?
В те же двадцатые спиритизм среди «бывших» («скажи нам, дух, сколько еще продержаться большевики?») был популярным сюжетом; думаю, сеансы с товарищем Сталиным скоро будут не менее востребованы в стихах и прозе, фейсбучных постах и ю-тубовских роликах.
Далее. Одна из задач Прилепина была, не сомневаюсь, чисто литературной – вызвать рефлексию у мнимых авторов письма. Для чего уже и не нужна особо статистика и цифирь – достаточно посмотреть вокруг, на здания университетов и корпуса заводов, погуглить даты основания, возведения и результаты деятельности за первые лет двадцать-тридцать… А потом заценить нынешнее их состояние. Назвав его авторов и выгодоприобретателей.
В конце концов, и еще раз — мы все живем в стране, построенной Сталиным, увы. Конструкции ветшают, материалы устарели, коммуникации рвутся. И запас прочности – предмет уже не гордости, а страха. И лучший способ избыть его — построить что-то собственное. Всё никак. Недосуг.
…Эффект превзошел все ожидания. Нет, массовых приступов либеральной рефлексии не зафиксировано («ничего не поняли и ничему не научились»), однако инвектива Михаила Швыдкого исчерпывающим образом объясняет, почему этого не произошло. Многие назвали письмо Захара троллингом либералов. Ничего дурного, троллинг – вполне себе литературный прием. Всю историю русской общественной мысли двух веков можно обозвать взаимным троллингом. Результаты выдающиеся.
И наконец – письмо это, конечно, не манифест, но тест.
Смена литературных поколений, объединенных не столько возрастом, сколько идеалами и идеями, степенью серьезности в отношении к истории и литературе, желанием не только самовыражаться, но и реально влиять на процессы – явление реальное и назревшее. Сегодня особенно актуальное – в связи с протестным движением, которое вовсе не исчерпывается митингами на болотных, хамовническими судами, столичной тусовкой, разведением фотожаб и креативов в фейсбуках.
«Мы есть» — необходимо заявить громко и вовремя, поскольку потом останется шептать «мы были, были» (М. Веллер).
Иосиф Сталин для этой задачи – не лучше, и не хуже прочих дискуссионных имен, а вот с точки зрения пиара сей бренд беспроигрышен и почти безальтернативен. Сталин – инструмент, оселок, на котором сегодня легко определяется острота мысли, точность и умелость слова. Захар Прилепин понимает в пиаре и литературе, цвете знамен и симптомах болезни, как говорил когда-то почитаемый им рок-автор Борзыкин.
Сегодня на официальном сайте Прилепина дотошно каталогизированы отзывы на скандальное письмо. Элементарный мониторинг позволит читателю разделить их на, условно, положительные и отрицательные, попутно сравнив количество и качество. Текстов и имен.
И, как говорит один мой знакомый, взглянуть на табло.
P. S. На самом деле, если рассматривать «Сталина» не как инструмент, а идеологему, объединительного пафоса в письме гораздо больше, чем центробежной силы. Страх и разочарование, трагическое непонимание того, что дальше делать в стране и со страной, растерянность от физически ощущаемой исчерпанности исторических шансов – присуще в равной мере государственникам и либералам, да что там – народу и властям. Но это тема для другого серьезного разговора. Не на одну публикацию и бутылку.
Алексей Колобродов