Совсем недавно в печати («Литературная Россия», 2008, № 9) появилась очередная публикация дочерей Твардовского, которые, полемизируя со статьёй В. Огрызко («Литературная Россия», 2007, № 18-19), предлагают своё видение жизни и творчества Александра Трифоновича. Я понимаю и уважаю их чувства, но в данной публикации (как и в другой – «Вопросы литературы», 2005, № 1) создаётся представление о Твардовском, его соратниках и противниках, не соответствующее реалиям жизни, творчества писателя и эпохе в целом. Это я и попытаюсь доказать в своих «рваных» заметках, построенных как ответы на основные вопросы, обвинения, прозвучавшие в данной публикации. Учитывая пожелание дочерей Твардовского, выраженное в форме упрёка в адрес В.Огрызко, буду цитировать «Рабочие тетради» их отца. В целях экономии газетной площади в скобках указываются только даты записей в этих тетрадях.
В.А. и О.А. Твардовские упрекают В.Огрызко в том, что он называет «Страну Муравию» сталинистской поэмой. Основными контраргументами сестёр являются следующие: «Почему её (поэму. – Ю.П.) обличали как кулацкую?»; «Никто из современников не посмел поставить перед Сталиным такие вопросы, какие поставлены в поэме от лица крестьянина <�…>».
Для меня очевидно, что поэма «Страна Муравия» – талантливое художественное отображение официального советского мифа о коллективизации. Отображение – подчеркну – не однолинейное, чёрно-белое, примитивное, а объемное и цветное в идеологически дозволенных пределах. Вопрос героя поэмы Сталину, который приводят Твардовские, ни о чём не свидетельствует.
Во-первых, он именно и всего лишь вопрос. Во-вторых, сомнения, опасения, страхи Никиты Моргунка, звучащие в этом вопросе, развеиваются – идейно, сюжетно, образно. К изначальному пониманию героем «хорошести» общего пути (строчки, венчающие вопрос героя, дочерьми писателя, думаю, сознательно опускаются) добавляется главное «открытие», сделанное в ходе странствия: колхоз для крестьянина-труженика – естественная необходимость, благо, «страна Муравия». Реальное осуществление мечты о крестьянском счастье герой видит в колхозе Мирона Фролова. И в итоге он жалеет только об одном: о зря потраченном времени, о потерянной «уйме трудодней».
Образы кулаков Ильи Бугрова и Степки Грача, о которых также «забыли» Твардовские, вполне соответствуют советским стереотипам о представителях этого, как сказано в поэме, «подлого класса». Сцена же раскулачивания, на которую традиционно ссылаются, ничего не доказывает. Раскулачивание в поэме изображается как жестокая необходимость, без которой достичь общего счастья невозможно.
Важно то, что А. Твардовский в конце жизни признал несоответствие между тем, что было в реальности, и тем, как коллективизация изображена в «Стране Муравии». Запись от 22 марта 1970 года, свидетельствующую о данном факте, В.Огрызко приводит в своей статье, и показательно, что дочери писателя её никак не комментируют.
Их же аргумент (обличение поэмы как кулацкой) кажется странным. Это все равно, что упреки в идеализации белого движения, звучавшие в адрес М.Шолохова и М.Булгакова, воспринимать как доказательство их белогвардейской позиции в «Тихом Доне» и «Белой гвардии».
И, конечно, явно горячатся авторы заметок, когда всерьёз утверждают: «Никто (разрядка моя. – Ю.П.) из современников не посмел (разрядка моя. – Ю.П.) поставить перед Сталиным такие вопросы». Думаю, В.А. и О.А. Твардовским нужно не подобные риторические вопросы задавать, а сравнивать поэму отца, например, с «Погорельщиной» Н.Клюева и «Котлованом» А.Платонова. И тогда всё встанет на свои места, а утверждения о смелости не покажутся столь очевидными. Даже зрелый Твардовский, человек, освободившийся от некоторых догм и новые догмы приобретший, в критике Сталина так и не поднялся до уровня, например, Пимена Карпова. Тот еще в 1925 году в «Истории дурака» назвал Джугашвили «наркомубийцей»…
Естественно, что большое внимание в заметках уделено журналу «Новый мир». Но многие суждения на эту тему вызывают возражения. Прежде чем озвучить некоторые из них, замечу следующее. В статье В.Огрызко немало характеристик А. Твардовского (главного редактора «Нового мира») в той или иной степени совпадают с оценками столь разных (вплоть до идейной несовместимости) авторов, как А.Солженицын, В.Лакшин, В.Кожинов, М.Лобанов, В.Смирнов, А.Марков и т.д. Конечно, проще всего устойчивые идеи, транслируемые В.Огрызко, назвать «мутью» и признаться, что в ней «сил нет до конца разобраться». Но всё же гораздо сложнее и продуктивнее разобраться в этой «мути» объективно и беспристрастно.
Итак, авторы заметок утверждают, что «Новый мир» «был несовместим с политикой и идеологией власти». Эта популярная у части «левых» точка зрения ничем не подтверждается, а аргументы, конечно, необходимы. Непонятно, как у А.Твардовского и его соратников – В.Лакшина, А.Кондратовича, А.Дементьева, Б.Закса и других (людей в высшей степени советских) – могла появиться эта «несовместимость».
Сам Александр Трифонович неоднократно подчёркивал и свою советскость, и верность линии партии, вместе с которой менялся и он. Из многих его высказываний на эту тему приведу одно: «Оно (историческое время в поэме «По праву памяти». – Ю.П.) отразилось в полном согласии с решением партийных съездов и документов, определяющих линию партии в этом вопросе – вплоть до последних из них – статьи в “Правде” к 90-летию И.В.Сталина» (1.2.1970).
Конечно, могут сказать, что всё это вынужденная игра, которую не стоит воспринимать всерьёз. Подобное утверждает в своих мемуарах «Омут памяти» (М., 2000) А.Яковлев: ссылки на «марксистские банальности» были «лукавством», необходимым атрибутом времени. Ему справедливо возражает В.Твардовская в статье «А.Г.Дементьев против “Молодой гвардии” (Эпизод из идейной борьбы 60-х годов)». Она упрекает Яковлева в двуличии и противопоставляет ему А.Твардовского и А.Дементьева, для которых марксистская фразеология была наполнена «глубоким смыслом» («Вопросы литературы», 2005, № 1).
У Твардовского и его соратников, примерных сыновей своего советского времени, идеологически несовместимые идеи явиться не могли. Советскость А.Твардовского я показал в статье «Русский критик на “передовой”» («Наш современник», 2005, № 11).
Авторы заметок не согласны и с тем, как характеризуется В. Огрызко «критический отдел журнала» и известная полемика между «Новым миром» и «Молодой гвардией». Свою версию полемики В.Твардовская подробно изложила ранее в названной выше статье («Вопросы литературы», 2005, № 1). Несогласие с этой статьёй я уже выразил («Наш современник», 2005, № 11), и мои оценки и аргументы во многом созвучны с тем, что пишет В.Огрызко.
В статье В. Твардовской А. Дементьев предстаёт как личность достойная, даже образцовая во многих отношениях. В частности, он называется «литературоведом, ценимым в научной среде» («Вопросы литературы», 2005, № 1).
Конечно, требуется уточнение: во-первых, А.Дементьев – автор каких значительных публикаций; во-вторых, литературовед, ценимый в какой именно научной среде и кем конкретно? Когда же нечего сказать или факты опровергают концепцию, как в данном случае, тогда остаётся высокая скороговорка. Но если бы В.Твардовская остановилась и ответила на приведённые вопросы, то стало бы очевидным: А.Дементьев – автор вульгарно-социологических, коммуно-ортодоксальных статей, не имеющих никакой ценности.
К тому же, объективности ради, можно и нужно было сказать об отношении А.Твардовского к своему заму. Наиболее открыто оно проявилось, на мой взгляд, в истории с А.Синявским и Ю.Даниэлем.
А.Твардовский в феврале 1966 года, узнав о готовности А.Дементьева выступить на процессе в качестве общественного обвинителя, называет его признание – опасным, согласие – чудовищным и характеризует своего соратника как хитреца и труса. А в апреле 1969 года Александр Твардовский объясняет реакцию Дементьева ( «себе на уме» ) на чтение по «Праву памяти» плохой «наследственностью»: «А в сущности, вся его школа, начиная (или продолжая) с секретариатства в Ленинграде после исторического постановления, укоренила в нём этот рабий дух» («Знамя», 2004, № 5).
Через семь месяцев после очередного «проступка» А.Дементьева Александр Трифонович повторяет первоначальный диагноз: в бывшем заме периодически пробуждается начало, которое определяется как «позиция члена горкома». И далее с нехорошим намёком уточняется: «как говорят, единственно уцелевшего в пору “ленинградского дела”» («Знамя», 2004, №11).
Твардовские, поэт и дочь, не вспоминают о показательном факте из биографии А.Дементьева. Свою «карьеру» он сделал, как уточняют Ст. Куняев и В.Кожинов в статьях «Клевета всё потрясает…» («Молодая гвардия», 1988, № 7), «Самая большая опасность…» («Наш современник», 1989, № 1), на речах и публикациях против космополитов на рубеже 1940–1950-х годов. Эти навыки оказались востребованными и в «Новом мире». Его главный редактор называет склонность к манипуляциям характерной чертой А.Дементьева. При помощи в том числе манипуляций разного рода проводилась линия журнала, велась борьба с М.Лобановым, «Молодой гвардией» и «русской партией» вообще. Программная статья А.Дементьева «О традициях и народности (Литературные заметки)» – известный и лучший тому пример.
В ней, в частности, комментируется одна из зарождающихся тенденций: «Нельзя не удивляться тому, что целый хор критиков и поэтов с таким усердием разрабатывает тему об уважении к старине именно как “церковную тему”», – и в лучших новомировских традициях выносится приговор с опорой на “единственно верное учение”: «Программа КПСС обязывает нас вести непримиримую борьбу против тенденций к национальной ограниченности и исключительности, к идеализации прошлого и затушёвыванию социальных противоречий в истории народов, против обычаев и нравов, мешающих коммунистическому строительству» («Новый мир», 1969, № 4).
В публикации сестёр Твардовских о статье В.Огрызко поражает упорство, с каким они пытаются доказать недоказуемое. Удивление вызывают пассажи наподобие следующего: «Статья Дементьева, вопреки оценке В.Огрызко, на “крик” совсем не походила – сдержанно (??? – Ю.П.), академично (??? – Ю.П.) он спорил с авторами “Молодой гвардии”, позволив себе лишь мягкую иронию».
Еще один упрёк, связанный с деятельностью Твардовского-редактора, звучит так: «Нужно совсем не знать А.Т., как не знает его В.Огрызко, чтобы предположить, что за него мог кто-то решать. А.Т. принимал решение после коллегиального обсуждения, но принимал самостоятельно, беря на себя ответственность».
В.Огрызко не первый (о чём авторы заметок, наверняка, знают), кто говорит об управляемости Твардовского-редактора при принятии некоторых решений. Об этом писали многие, начиная с А.Солженицына. Я не склонен трактовать проблему так, как некоторые наиболее радикально настроенные авторы: дескать, за Твардовского различные вопросы решали другие сотрудники «Нового мира», его замы, прежде всего, он подолгу отсутствовал в редакции по известной причине и т.д.
По «Рабочим тетрадям» Твардовского видно, как он сверхдобросовестно выполнял свои обязанности редактора, как переделывал, например, два проекта, предложенных ему В.Лакшиным, И.Виноградовым, А.Дементьевым, Ю.Буртиным (8.2.1970). Но все это, думаю, не исключает возможности, что в каких-то ситуациях он не принимал решения сам или был управляем. Не секрет, что в редакции были сотрудники, которые вели двойную игру, и иногда они могли обыгрывать А.Твардовского. Поясню.
В.Твардовская в примечании к записи отца от 8 февраля 1970 года сообщает информацию, которая косвенно подтверждает вышеприведённую версию: «Но А.Т. уже давно не доверял Солженицыну, и с документами, исходящими из редакции, его не знакомили. Александр Исаевич узнавал об их содержании своими путями. В воспоминаниях он не скрывает, что письмо А.Т. Брежневу было уже ему известно и без испрашиваемого на это разрешения у автора» («Знамя», 2005, № 9).
В вышедших в этом году мемуарах «Улица генералов» А.Гладилин рассказывает, как А.Дементьев и А.Кондратович хотели в обход главного редактора «Нового мира» опубликовать его повесть «Вечная командировка». «Надо подождать, пока Твардовский уйдёт в отпуск, и тогда они всунут повесть в ближайший номер». Этот план только случайно не сработал: на день задержавшемуся с отъездом Александру Трифоновичу успел «наябедничать» Борис Закс.
Следующий упрёк в адрес В.Огрызко из «новомировского блока» заметок В.А. и О.А. Твардовских уязвим очевиднее, чем предыдущий: «Бездоказательно утверждение о консервативных взглядах на поэзию редактора “Нового мира”, якобы “равнявшегося на свои собственные поэтические опыты”. А смог бы В.Огрызко назвать кого-либо из крупных поэтов 60-х годов, кого А.Т. отказался печатать?»
Так и хочется вслед за героем С.Есенина воскликнуть: «Дорогие мои… Хор-рошие…». Ведь на этот вопрос столько раз уже отвечали. Но тот же Гладилин в этой связи пишет: «Твардовский на километр не подпустил к “Новому миру” Ахмадулину, Вознесенского, Евтушенко, Окуджаву, Рождественского. Это можно объяснить профессиональной ревностью ― по популярности с нашими поэтами никто не мог сравниться». Семен Липкин в своих воспоминаниях «Встречи с Твардовским» называет еще двух поэтов, отвергнутых редактором «Нового мира», – это Мария Петровых и Иосиф Бродский. Стихи последнего были названы “некудышними”» («Вопросы литературы», 2002, № 2).
И этот список отвергнутых можно продолжить, но суть не в нём. Твардовский, думаю, исходил из того, что журнал – это не безразмерные идейно-эстетические колготки. Поэтому публиковал тех писателей, которые были ему творчески созвучны. И это нормально. Хотя, возможны, конечно, и другие варианты редакторской политики.
С.Наровчатов, например, ещё во время преподавания в Литинституте проявил себя как «широкий человек», который «принимал все течения и манеры и давал студентам полную свободу» (Кузнецов Ю. Очарованный институт // Кузнецов Ю. Прозрение во тьме. – Краснодар, 2007). Эта широта, думаю, проявилась позже в деятельности С.Наровчатова на посту главного редактора «Нового мира», в той, в частности, истории, которую рассказал в мемуарах «Пятьдесят лет в раю» Руслан Киреев. Она во многом, за исключением финала, напоминает случай с повестью А.Гладилина.
Во время отсутствия отпускника С.Наровчатова Диана Тевекелян опубликовала в «Новом мире» роман Р.Киреева «Победитель». И в первом, и во втором чтении вещь Киреева Сергею Сергеевичу не понравилась. Однако его вердикт был таков: «…Публиковать её надо было непременно» («Знамя», 2006, №10).
В случаях отказа или одобрения рукописи немаловажно уяснить логику редактора, ибо она – важное свидетельство идейно-эстетических принципов руководителя журнала. Так, А.Гладилину непонятно, почему А.Твардовский «не взял рассказы Казакова». Вопрос интересный, но ответ на него лежит на поверхности. Если бы Анатолий Тихонович поменьше трудился на разных «голосах», то у него, видимо, было бы больше времени для чтения, – и тогда А.Гладилин смог бы узнать ответ на интересующий его вопрос в собрании сочинений А.Твардовского. Но, прежде чем привести его, необходимо сказать о следующем.
Авторов заметок возмутила характеристика, данная В.Огрызко Вс.Кочетову как смелому и дерзкому человеку. Но, по сути, то же говорит о редакторе «Октября» в своих мемуарах А.Гладилин, «шестидесятник», диссидент и т.д. И не только он. Время таких выпадов, думаю, прошло: «Надо хотя бы в самых общих чертах знать тех, о ком пишешь, господин редактор!» Прошло, ибо за ними стоит узкое, партийное, чёрно-белое представление о литературе. Согласно ему Вс.Кочетов и его «Октябрь», А.Никонов и его «Молодая гвардия», А.Сафронов и его «Огонёк», А.Кожевников и его «Знамя» и т.д. могут быть только «чёрными», а А.Твардовский и его «Новый мир» – только «белыми». И А.Гладилин не может ответить на вопрос о Ю.Казакове в том числе потому, что в значительной степени руководствуется такой логикой.
Юрий Казаков печатался в «Октябре», «Знамени», «Молодой гвардии», «Огоньке», «Москве», «Нашем современнике», «Крестьянке», «Комсомольской правде»… В «Новом мире» А.Твардовского он не опубликовал ничего. Один из лучших рассказчиков ХХ века не пришёлся к новомировскому «двору» с его зацикленностью на социальном, с его известным требованием «Против чего…». И в отзыве А.Твардовского на рассказы Ю.Казакова эти и другие изъяны социологического подхода, «реальной критики» наглядно проявились. Главный редактор «Нового мира» пишет как самый обычный советский критик-ортодокс из «Октября», «Знамени», «Нового мира» (См.: Твардовский А. Юрий Казаков. Рассказы. Собр. соч.: В 6 т. – Т.5. – М., 1980).
Однако и это естественно. Ошибки, неудачи – неизбежное явление в работе любого редактора. Не стоит придавать им глобальный смысл или обходить стороной, что делают сёстры Твардовские во многих случаях. Назову еще один.
Их возмущает, что Огрызко говорит об интересе А.Твардовского к таким «мелочам», как место в президиуме, «дадут ли ему какую-нибудь побрякушку» и тому подобное. Но В.Огрызко прав, об этом свидетельствуют записи из «Рабочих тетрадей» Твардовского: «Думали-гадали, брать “стыдный паёк” (70 р.). К чести Маши, она при всей своей хозяйственности решительно склоняется к тому, чтобы не брать. Принимаю решение: брать. А не брать – тогда уже не брать и лечебное обслуживание (кстати, паёк называется лечебным), Барвиху и т.д. Тем более что гордыня моя будет заложена. И лишнее против себя раздражение – ни к чему» (26.3.1970); «Автомобиль в июне обещан министром» (11.4.1970); «Воронков сказал, что “надо бы нам поговорить о 21 июня. Не устроить ли вечерок” (так и сказал) и т.п. Условились на понедельник. А о чём говорить и до чего можно договориться? Дадут ли Звезду – об этом не сможет сказать, а так – “вечерок” устраивать – нет подъёма духа» (23.5.1970); «Звезда – не просто вид на жительство для меня одного. Если звезда, то ещё не всё прахом после “Н.М.”, есть какое-то торможение при спуске, какая-то совесть и необходимость считаться с чем-то»; «Что означает “вечерок” <�…>, – собственно в каком помещении. Если ЦДЛ, то спасибо в шапку, если зал Чайковского, в котором Тихонов, Сурков, Исаковский подряд были причислены к лику, – другое дело. По одному этому можно будет судить о серьёзности намерений. <�…> Если Звезда, то можно отложить на потом вопрос о поэме, решить его задним ходом, так сказать» (25.5.1970) и т.д., и т.п.
Да, в статье В.Огрызко о Твардовском имеются фактические и оценочные неточности. На некоторые из них справедливо указали В.А. и О.А. Твардовские. Но их заметки, как и другие публикации, выиграли бы значительно, если бы авторы освободились от партийного плена. В.Огрызко, в отличие от сестер Твардовских, свободный человек, критик, редактор. Авторы же заметок до сих пор находятся в «окопе» «Нового мира» 60-х годов и с этих позиций оценивают всех и вся.
6 февраля 1970 года А.Твардовский приводит в тетрадях список новых членов редколлегии «Нового мира», который ещё нигде не публиковался. Как показали дальнейшие события, список был точен («разведка» «Нового мира» работала хорошо). Однако Сергей Наровчатов внес коррективы в этот список. Он, единственный из предлагаемых «сверху» кандидатов, отказался войти в новую редколлегию журнала.
Этот поступок никак не комментируется ни самим Александром Трифоновичем, ни его дочерьми. В коротком послесловии к публикации «Рабочих тетрадей» А. Твардовского («Знамя», 2005, № 10) дважды с горечью говорится о поведении известных писателей, «своих», которые «дружно и поспешно» стали сотрудничать с новым «Новым миром». И в примечании к записям В.Твардовская находит объяснение, по сути, предательству А.Бека, А.Рыбакова, Б.Можаева. Данное объяснение начинается так: «У каждого были свои серьёзные мотивы для этого» («Знамя», 2005, № 9).
О поступке С.Наровчатова в комментариях и послесловии – ни звука. Это и понятно: партийная дисциплина есть сверхдисциплина. Если бы такой поступок совершил «свой» («шестидесятник», «либерал», «левый»), то о нём бы широко раструбили «свои» газеты, журналы, мемуаристы, авторы учебников… В таком поступке увидели бы проявление мужества, достоинства, порядочности. Но С.Наровчатов – не «свой». О его демарше лишь вскользь упомянул в мемуарах Р. Киреев («Знамя», 2006,№ 10). История с Наровчатовым по-иному подтверждает версию А.Маркова о кастовости журнала Твардовского: «Приди ты окровавленный, упади на лестницу “Нового мира”, – но ты чужой, не свой – тебя и не заметят» («Москва», 1992, № 5-6).
И всё же почти всегда находятся в любом «лагере» нарушители партийных границ, люди, способные подняться над «схваткой» и объективно оценить человека, событие. Таковым в тот период массового бегства с тонущего «Нового мира» оказался В.Лакшин. В своём дневнике он записал: «Рассказывают, что Наровчатов отказался работать в редколлегии без согласия Твардовского. Его утвердили прежде, чем поговорили с ним. Будто бы он отказался решительно, а выходя из кабинета Воронкова ― плюнул и сказал: “Бляди”. Хоть какое-то человеческое приобретение в эти дни. Рыжий <�…> Рекемчук, конечно, на это не способен…» («Дружба народов», 2003, № 6).
Александр Солженицын был во многом прав, когда утверждал, что «Новый мир» умирал некрасиво, «на коленях» («Новый мир», 1991, № 7). И эта оценка применима в какой-то степени и к А.Твардовскому, который долгое время держался мужественнее и достойнее большинства соратников. Его дочь, полемизируя с приведённой оценкой А.Солженицына, в примечании к записи отца от 12 февраля 1970 года, в частности, утверждает: для Твардовского было невозможно «предать изгнанных из журнала соратников и объединиться с людьми, идейно и нравственно ему чуждыми» («Знамя», 2005, № 9). Однако, находясь в плену дочерних чувств и партийности, В. Твардовская не замечает, что предательство уже произошло пятью днями раньше.
За три дня до официального, окончательного решения судьбы «Нового мира» А. Твардовский с подачи А.Дементьева осознает, что В. Косолапов займёт его место. И Александр Трифонович делает вывод, не характерный для «новомировцев»: «Что ж, пожалуй, это наименее неприятный вариант» (7.2.1970). Последние мысли Твардовского подчинены только одному: как издать 5-ый том и поэму «По праву памяти». И здесь он готов идти на ранее немыслимые компромиссы, например, отказаться от А.Солженицына. Оправдывая себя, А.Твардовский цепляется за формальности: «Отказаться от Солженицына сейчас не так зазорно, поскольку формально он уже не есть коллега, на чем я всегда стоял».
Мысля в формате «коллега» – «неколлега», Твардовский упускает или делает только вид, что упускает, куда более важное, можно сказать, суть. «Отказаться», а если без эвфемизмов, – предать в любой ситуации «зазорно». Забота же Александра Трифоновича о степени «зазорности» вызывает горечь и сожаление…
Не первый год обуреваемый идеей опубликовать «По праву памяти», Твардовский теряет представление о реальности, живёт мифами. Он надеется, что если выражение «будто бы запрещена» пройдёт в письме в «Литгазету», «читатели заставят (разрядка моя. – Ю.П.) опубликовать её» (7.2.1970). Какая наивность, какая вера в силу читателя и в то, что власть предержащие учитывают фактор читателя вообще. Письмо, появившееся 18 февраля 1970 года в «Литературной газете», естественно, желаемого эффекта не вызвало.
Ощущение значимости журнала и его мирового признания у Твардовского останется навсегда. Чего стоит следующая пафосная запись от 21 марта 1970 года: «И весь мир (!!! – Ю.П.) понял, что “Н.М.” тянул до последнего часа свой непомерной тяжести воз». С этой убежденностью, с этим мифом о мировом признании журнала контрастирует эпизод, зафиксированный В. Лакшиным в дневнике 22 ноября 1970 года, где приводится разговор в электричке, переданный ему В. Двое попутчиков В., «на вид люди интеллигентные», совершенно не разбирались в современной литературе, путали Твардовского с Евтушенко и т.п. И этот частный, безобидный, нормальный эпизод даёт главному идеологу «Нового мира» Лакшину основание для глобального вывода: «Вот она Расея, верящая, что “Литва с неба упала”, – и ради неё Твардовский растрачивал кровь и нервы, жёг жизнь свою. Тоска» («Дружба народов», 2004, № 9).
Это всё равно, что поносить Россию за то, что, по свидетельству Твардовского, В.Жданов пересадку черемухи назвал выкорчёвкой и не разбирался в породе деревьев. Не обязаны все интеллигентные люди иметь представление о перипетиях литературной борьбы, знать Твардовского, Евтушенко, Дудинцева. Но обязаны знать те, кто об этом пишет, кто занимается литературой профессионально. И полемика В.А. и О.А. Твардовских с В.Огрызко хороша тем, что позволяет уточнить позиции, выявить слабости обеих сторон.
2008
Юрий Павлов