1
Странно приезжать в родной город чужаком. В четыре утра топать от отцепленного вагона по шпалам, сидеть в привокзальном кафе. А уже час спустя в подвале областной библиотеки помешивать пластиковой кукольной лопаткой в пластиковом кулечке песочный кофе. Третий раз за утро запивать изжогу от жженого сахара выдохшейся минералкой.
Странно показывать билет в зале ожидания, паспорт ментам, стоять в холле вокзала под гигантской люстрой – местная достопримечательность – вместе с бомжами и транзитниками. Слушать объявления о прибытии и отбытии поездов, смотреть на приходящих и уходящих пассажиров.
Странно то и дело хвататься за мобильный, то сжимая его, то ослабляя хватку. В самом деле – не звонить же в такую рань оставленным в этом городе друзьям и бывшей девушке. Будить своим желанием слышать их голос и видеть их лица.
Странно видеть свой город спустя столько времени, особенно когда смотришь через запотевшее окно, а город в утреннем тумане и смоге. Обрубленные пролеты метромоста, как протянутые за милостыней к Москве культяпы бомжа. То ли метромост не достроен, то ли, как мост на картине Моне, расплывается в сизом мареве.
2
В столь раннее время на Покровке, центральной улице Нижнего, лишь ее старые обитатели, скульптуры: лавочник, велосипедист-почтальон, слезший у почтамта со своего велосипеда, мальчик-скрипач со скрипкой у горла, идол городового, требовательно оттопыривший свои карманы для медного жертвоприношения.
А ближе к одному из новомодных бутиков – дама, будто разглядывающая свой наряд в зеркале. Зеркало отражает ее пышное тело в пол-оборота. А заодно и полуоборот моей головы, когда я прохожу мимо и одним глазом, исподтишка гляжу на нее.
Что она здесь делает в такую рань? Неужели всю ночь прыгала по танцполам и вот выбежала на улицу подышать свежим воздухом, а заодно и посмотреть на отражение улетающей ночи – не сбилась ли прическа, не стерлась ли помада, не посыпалась ли тушь?
Говорят, по магазинам любят ходить женщины, не удовлетворенные любовными отношениями. Наверное, по этой же причине женщины скачут по ночным клубам.
Вот она стоит перед зеркалом, прихорашиваясь, и по инерции кокетничает с собственным отражением. У меня возникает чувство неловкости и досады, и хочется побыстрее проскочить мимо, но из-за неожиданно возникшей мысли я медлю. А вдруг эта женщина – моя амальгама? А само зеркало – мистическая бездна, отражающая мое прошлое и мою связь с этим миром и городом, который стал вдруг для меня чужим.
Сумасбродная, глупая, взбалмошная купчиха, торговка, пряничные тело и разум. Город купцов, ярмарка тщеславия. Был бы немного другим, поменьше устремленным к Москве, может, остался бы я в нем. Жил бы тихой семейной жизнью со своей женщиной… Вот один из кабатчиков с полотенцем на предплечье радушно раскинул руки, приглашая в свою харчевню.
3
Ни одно кафе в это время еще не работает, и мне приходится примоститься на лавочке возле медной красавицы. Рядом с ней мальчик, его щечки начищены до блеска прикосновениями умиленных мамаш. Он совсем не похож на другого мальчика – скрипача. У него есть дом и семья. А ты не знаешь, куда податься и как избавиться от чувства одиночества и холода.
Может, напроситься к бывшей жене? Хотя всего скорее меня ждет все тот же холодный прием. Я чувствую, как начинает щемить в груди от тоски и холода: этот город и есть брошенная мной женщина.
Почему я ее бросил? Может быть, потому, что мне было неуютно и тоскливо в ее объятиях?..
Была не была – я стал давить на кнопки дисплея по памяти пальцев, стараясь как можно больше вдохнуть в себя свежего воздуха…
– Зачем? – спросила она в ответ на мой призыв. – Зачем тебе это надо?
– Пообщаться.
– Зачем нам общаться? И потом – я не могу, мне надо заниматься ребенком.
– Сходим все вместе в кукольный театр на Покровку. Здесь отличный спектакль идет!
– На какой спектакль? Мне и одеть-то нечего. И сапоги прохудились. А вдруг дождь, вон какие тучи.
Я поднял глаза к небу: действительно сгущаются.
– А знаешь что? Давай купим тебе сапоги и шляпу?
– Ну не знаю, – задумалась она. – Давай, может быть, встретимся после работы?
– Тогда в пять, на старом месте, в кафе “Рекорд”? – спросил я.
– Хорошо, я еще подумаю, и если надумаю, то перезвоню…
Обязательно перезвонит, понял я и поплелся дописывать-доживать свой день.
4
Послонявшись и попереживав с полчаса, я начал обзвон. По слухам, Захар один из первых скумекал и организовал керамический заводик по производству брусчатки.
“Алло, привет, Захар! Не узнал? А если подумать? Да я это! Я! Давай пересечемся, вспомним молодость?”
А в ответ: “Ты сейчас где? На Минина? Не знаю, не знаю, старик… У меня очень важная встреча. Ты бы хоть пораньше позвонил. За недельку, что ли. Ну давай, пока. Если что, я тебя наберу”.
“Привет, Сема, – позвонил я второму. – Да вот, приехал на “Литэкспрессе”. Есть желание встретиться? Ну как тебе будет удобно…”
Этот второй тоже стал большим человеком. Возглавляет архитектурную мастерскую, специализирующуюся на подвесных крышах. И тоже не выявил особого энтузиазма. Обещал выкроить минутку и перезвонить…
Я почувствовал, что этот ущемленный, уязвленный когда-то город мстит мне, сбивает на лету мою готовую вспорхнуть душу. В нем я всегда чувствовал рок, довлеющий над жителями. Словно мы расплачивались за прегрешения предыдущих поколений. Но в чем эти прегрешения?
Хотя что я завожусь? Быть может, они еще все перезвонят мне ближе к вечеру.
5
Чтобы не было совсем тоскливо, я поплелся в сторону спуска, посмотреть на город с высоты.
Настолько все кругом выглядело пустынным, что я очень напугался, когда меня кто-то тронул за рукав. Откуда взялся этот пацан? Сначала мне даже показалось, что это малыш с корабликом отбился от своей медной сияющей мамаши.
Но это был совсем другой мальчик. Может быть, цыганенок. Чумазый малолетний бродяжка. Он увязался за мной, дергал за рукав и клянчил подаяние. Я хотел было дать ему пару рублей – монеты на милостыню немногим бóльшие, чем капли дождя. Двумя пальцами я начал выуживать скользкую монетку, но тут – вот пропащий растяпа! – у меня из руки выскользнул мобильник. Глухо ударившись оземь, он покатился вниз.
По счастью, телефон не разбился и не сгинул из виду, а застрял, зацепившись за куст, там, где скапливался смытый водой мусор.
Не лезть же теперь в эту грязь по скользкому склону. А вдруг упаду и перепачкаю единственный костюм? Где мне потом отмыться-отстираться? Я стал озираться – не увидит ли кто, как я буду корячиться, карабкаясь за телефоном, – пока мой взгляд не привлекла чумазая по уши мордочка бродяжки.
– Знаешь что, – нашел я выход, – деньги надо зарабатывать, а не клянчить. Спустишься за телефоном, и я тебе хорошо заплачу.
Пацан растерялся, задумался на секунду, глянул вниз. А потом, сделав, как и положено человеку, вступившему в переговоры, выражение лица серьезным, еще раз деловито посмотрел в овраг.
– А сколько заплатишь? – сплюнул он.
– Ну… сотню-другую дам… Идет? По рукам?
– Ладно, по рукам, – хитро улыбнулся беззубым ртом бродяжка и начал, ловко хватаясь руками за кусты, спускаться по склону. В отличие от меня ему не надо было жалеть одежду, и он периодически, удерживая равновесие, приседал на мягкое место. Но даже так весь этот слалом выглядел довольно рискованно. Не выдержав душераздирающего аттракциона, я посмотрел на конус Коромысловой башни. По легенде, в кладку этой башни, принося жертву богам, живьем замуровали девушку. Хотели, видимо, чтобы город стоял, на зависть соседям и врагам, веками. Но это не помогло. Несколько раз овраги и склоны осыпались, забирая с собой новых жертв. А что если, тенью мелькнула мысль, если прямо сейчас вдруг сойдет сель и прикончит мальчишку? Испугавшись, я посмотрел вниз, а паренька и след простыл. Видимо, взяв мою дорогую мобилу, он решил, что рациональнее будет сдать ее за пару кусков на вокзале.
– Чтоб ему пусто было! – в сердцах выругался я и подумал: возможно, зарытый скелет бедной девушки, ее тонкие, истлевшие, похожие на булавки ключицы и на гребенки – ребра служат проклятием городу, поставленному на острие Дятловых гор. Пустые ведра, с которыми ее закопали, или пустые от ужаса глаза – может быть, они и есть тот резервуар, что забирает в себя свободную энергию города. Города, с высоты которого хочется, но нет сил, вспорхнуть. Города, который я так любил и в котором мне так тяжело было реализоваться.
6
От судьбы не уйти! – твердил я себе под нос, направляясь к библиотеке. Больше всего расстраивало, что вместе с мобильником ускользнула надежда дождаться звонка и, возможно, встретиться с друзьями. Как мне теперь их отыскать? Они, конечно, обидятся: в кои-то веки приехал, позвонил и тут же пропал.
На пресс-конференции я все еще думал о случившемся. Начал искать, чем бы себя отвлечь, и на одной из полок наткнулся на газету позапрошлого века. Привлекшая мой взгляд заметка повествовала о том, что в вагоне с солью обнаружен труп молодой женщины. Не появился ли в городе соляной маньяк? – вопрошал корреспондент.
Может быть, эта девушка в вагоне и есть скелет, который мне нужно срочно раскопать, чтобы успеть избавить город и его обитателей от затянувшегося кошмара до того, как очухаются и определятся с планами мои друзья.
Вспомнилось, как мы ходили на рыбалку, а потом натирали солью пескарей – засаливали рыбу, как натирали чесноком хлеб. А когда появились первые деньги, покупали на рынке в складчину скумбрию свежего копчения…
А правда, не появился ли в городе соляной маньяк?
7
Примерно так, должно быть, подумал и сыщик Похмелкин, когда ему с утра сообщили о найденном трупе. Убийство для губернского центра – происшествие из ряда вон выходящее. Если его не раскрыть по горячим следам, то головы точно не сносить ни ему, ни его тестю, городовому.
Вот поэтому чуть свет Михаил Похмелкин был у дверей гостиницы, в номерах которой и остановилась госпожа Н. А толку-то? Швейцар вообще ничего подозрительного не заметил. Разве что накануне некто через посыльного передал записку госпоже Н.
Как выяснил Похмелкин, погибшая – богатая наследница, владелица мукомольного завода, белого парохода и соляных приисков на Урале, видимо, приехала в Нижний, чтобы прицениться к новому предприятию и приобщиться к театральному искусству.
Город охватила ярмарочная лихорадка. Вечером, по словам швейцара, она собиралась посетить театр. А утром прошлась по лавкам и магазинам. Затем, после обеда, “уединилась для отдыха, спрятавшись от солнца в номере гостиницы, и посыльный принес ей письмо”. Но кем он мог быть, этот компрометирующий ее мужчина? Ведь дама-то была замужней.
Впрочем, перерыв весь номер, Похмелкин письма не обнаружил. Теперь ему ничего не оставалось, как разыскать самого посыльного. Благо им оказался местный почтальон Никанор. Он долго отказывался давать показания, ссылаясь на кодекс всех посыльных. Но когда Похмелкин пригрозил Никанору Васильевичу каторгой, тот стал более сговорчив и признался, что письмо было от офицера Катаева, который приглашал барышню отужинать.
Допросив полового Ивана, Похмелкин выяснил, что никакого Катаева в заведении не было, зато были трое собутыльников, и они от своего столика послали погибшей бутылку шампанского. А еще купили цветов.
Далее, напившись, они пересели за ее столик под тем предлогом, что якобы были с ней знакомы. А спустя несколько минут она демонстративно отвергла их назойливые ухаживания, и вся троица покинула заведение.
По свидетельствам очевидцев, не составило особого труда установить личности и воссоздать канву вечерних событий. И вот уже следователь Похмелкин мысленно восстановил всю ситуацию, шаг за шагом.
8
Итак, предположим, их было трое. Вечером накануне убийства они собрались отметить день рождения одного из них. У всех троих настроение было благодушным.
Захар торгует обувью. Сегодня в лавку зашла красивая женщина и сделала заказ – замшевые ботинки на высоком каблуке. Раньше Захар был чистильщиком обуви на этой же улице, а еще помогал городовому гонять собак. Босоногий, он со свистом пускался вслед стае – только пятки сверкали. А теперь вот поднялся, ходит в хромовых сапогах. Но мастерская его ютится в полуподвальном помещении, из окон видны только ноги: стоптанные подошвы и сбитые носки. Не от этого ли он, несмотря на хорошее настроение, смотрит на мир мрачно, снизу вверх, исподлобья?
У второго, Егорки, тоже удачный день. Он продал много билетов на приезжую труппу из Ярославля и теперь пребывал с хорошим наваром в кармане. Когда-то Егорка играл на скрипке по кабакам и на свадьбах. Потом его заприметил директор театра и пригласил поучаствовать в одном спектакле, а потом этот директор предложил Егорке распространять театральные билеты и абонементы.
У третьего, шляпника, Семена Бекбулатовича, сегодня день рождения. Он с утра, перед работой, зашел в цирюльню постричься. А там, пристрастно осмотрев его скромную одежду и увидев, как зарос Семен, приняли его за человека нищего и предложили постричься бесплатно, ради практики подмастерья. Семен хотел было отказаться. Смотрел-то он всегда на все, в силу профессии, как бы свысока, слегка надменно и иронично.
Но его долго убеждали и умоляли, заметив, что надо же ученику как-то начинать, а у него, Семена, череп идеально правильной круглой формы, и ученику лучшего тренировочного экспоната и не придумать. А в конце даже пообещали за перенесенные муки копейку дасть.
И тут-то Семен вспомнил, что он и его приятели когда-то тоже начинали подмастерьями в своих лавках. Семен согласился, тем более плату подняли до двух копеек. А это уже целая булочка.
И вот с бородой в стиле Генриха IV и стрижкой “под бобрик”, что смотрелось комично, но и придавало Семену некоторую импозантность, он пришел в ресторацию. Месяцем ранее у старьевщика Семен справил себе жакет и теперь выглядел как франт. Смеясь, новоиспеченный франт рассказывал своим дружкам об утренней удаче.
9
В общем, дела у всей троицы шли недурно. Каждый считал, что неплохо устроился, что делает важную работу, имеет востребованную профессию и обеспеченное будущее. А стало быть, пора начинать присматриваться к девушкам как к будущим супружницам.
– Открою свое дело, – говорит Семен, поглаживая бородку. – Шляпы – оно дело прибыльное. Сейчас все купцы и третьей и четвертой гильдии на господ походить хотят.
– А мы что же, сами разве не того, не тянемся? – одергивает его Захар. – Так уж человек устроен, ничего не попишешь и не поделаешь.
– Да, это ты верно, брат, подметил, – подхватил Семен. – И мы тоже подтягиваемся. Брось ты свою обувь, вечно, что ли, будешь спину перед господами, как батрак, гнуть?
– А ты что предлагаешь? – огрызнулся Захар.
– Предлагаю сбережения объединить и открыть мастерскую широкого профиля и магазин при ней.
– Да мы и так вроде к своему делу идем.
– Да пока мы, – резонно замечает Семен, – по отдельности скопим… А тут у нас будет общее и скорое начало. А потом в нашем магазине будут и обувь, и шляпы. Клиенту не надо шарахаться, и сезонных рисков меньше.
– Есть идея, – встревает Егорка, хотя уж у него-то сбережений – кот наплакал. – Можем мастерскую и лавку у Шаховского прямо в театре открыть. Нам совсем дешево помещение сдадут, если будем труппе с реквизитом помогать. Театральные костюмы там и шляпы разные.
– Неплохо бы, – опять чешет бороду Семен. – Театр в самом центре. Опять же публика благородная, и реклама будет, если в нашей одежке по сцене артисты щеголять начнут.
– Я с хозяином договорюсь, – потирает руки Егорка, – а сам на портного быстро выучусь, и дело наше примет тройной оборот.
– Выпишем журналы мод с выкройками из Парижа и Вены… – размечтался Семен. – Будет наше предприятие самым модным и прогрессивным.
– Не пройдет и трех лет, как захватим здесь все! – вырывается на радостях у Захара. – И небо и землю.
10
В общем, сидят-выпивают-мечтают. Хмелеют и строят планы, и настроение становится все радужнее. Вся троица сидит с важным видом за графином водки, пирогами с мясом и грибами, малосольными огурцами и чаем с сахаром. Вспоминает свое детство и обсуждает грядущее. Словно из намоченного в водке хлеба, начинают лепить свое будущее-песню.
И, как часто бывает, обсудив работу и хозяев, без пяти минут коммерсанты переходят от дел к слащавым разговорам про барышень.
– Кстати, о купеческих дочках. Заходила ко мне сегодня такая краля – ну сил нет. Обувь на ней, я сразу заметил, англицкая, на высоком каблуке, из шевро. Перчатки фирмы “Дерби” из лайки, с большой прочной кнопью. Из разговора ее с гувернанткой я узнал, что в театр они сегодня пожалуют. Кстати, Егорка, что сегодня в театре кажут?
– “Без вины виноватых” дают, – ответил Егорка, вспоминая в свою очередь, как очень красивая женщина с мужем или кавалером переплатили за билет в первые ряды втридорога. Эх, если бы она только без спутника была, Егорка бы ей билет просто так, без переплаты отжаловал! За одну ее улыбку и взгляд лучезарный. Такая томная барышня.
– Что за пьеса? – спросил Семен.
– Да про дочку одного купца, что себе хахаля завела. А этот дружок ее прямо в перинах и сдох. А потом слуга один помог барышне вытащить из горницы любовника и схоронить. А после стал шантажировать ее этим трупом. Деньги требовать. И дошантажировался до того, что, отдыхая вместе с дружками – ну прямо как мы, – вызвал ее и просил ноги и руки себе целовать. Но она их всех вместе и спалила! Заживо!
11
И тут двери открылись и вошла та самая, чей кавалер купил у Егорки билет в театр, та, которую Захар, уже вперивший взгляд в землю, признал по обувке.
– Такую женщину, – расправил плечи Семен, – нам только шантажом, как тем слугам, взять и можно.
Впрочем, он уже думал об этом и раньше, когда в мастерской девушка примеряла шляпки одну за другой – вся такая ладная и красивая. А Семен все это время стоял поодаль, трепетно сжимая в руках очередную коробку, наблюдая, как шляпные монтоньерки сплетались с кудрями девушки, делая ее личико по-настоящему кокетливым, пока аромат ее надушенных волос колечками поднимался к небу.
– Вон, смотрите, – кивнул Захар, глупо хмыкнув. – Узнаю ножку. Тридцать третий размер. Ничего, скоро она будет в моих ботиках по улицам расхаживать.
– Скажи, – спросил Егорку Семен, – а правду говорят, что у актрис, балерин и благородных девиц осиная талия от корсета, а миниатюрные ножки из-за колодок?
– Правда, – сказал Егор. – Такая ножка помещается на моей ладони. Ей искусственно не дают расти.
– Вот так вот сжимают страстно сызмальства, – сжал большой кулак Захар. – И талию так же стягивают корсетом…
– И зачем такие жертвы? – нахмурился Семен. От одной мысли, что Захар помогал примерять ботики, снимал мерки и касался ножек этой красавицы, на Семена наползла пелена необъяснимой ярости и буйства.
А барышня тем временем села за соседний столик и даже пару раз бросила взгляд в их сторону, будто что-то припоминая.
12
К счастью всех троих, в это время в “Три пескаря” ввалился слепой скрипач-цыган и начал играть какой-то романс.
– А что, Егорка, – предложил Семен, перенаправляя свою агрессию на Егорку, – может, и ты нам сыграешь? А то только одни рассказы про то, как ты играл по кабакам, и слыхивали!
– И правда! – обрадовался Захар. – А я спляшу. Я ведь на деревне первым танцором был.
Музыканта усадили за стол, налили стопку водки, и, пока он пил, Егор приноравливался к скрипке, а Захар разминал кости.
– Шампанского! – подозвал к себе полового Семен, когда друзья вышли из-за стола. – Шампанского вон той барышне!
В это время Егор, словно проткнув и крутя прутом, уже жарил камбалу-скрипку на рыжем огне, а Захар под “цыганочку” вприсядку выбрасывал ноги и закидывал за голову ладони.
– Как сейчас, должно быть, неуютно вон той красотке, – злился Семен, тыча сальным пальцем в сторону девушки. – Смотри, смотри, как выкаблучивается перед ней пострел Захарка! Уже клинья подбивает. И куда ты со свиной пьяной рожей в калашный ряд? Нет бы шампанского даме преподнесть.
Семен исподлобья с некоторым злорадством наблюдал, как, не выдержав перегара его друзей, дама вскочила из-за стола и выбежала на улицу.
– Ладно, чего там, тоже мне краля нашлась, – сказал цыган.
– И то верно, – согласился Семен.
13
– Давайте покатаемся на каруселях, – уговаривал Захар, когда вся троица настигла женщину на улице. – У меня здесь недалеко на Черном пруду сторож знакомый.
– Право, не знаю, – отказывалась незнакомка. – Поздно уже.
– Уважьте нас, барышня, а мы вам скидку сделаем, – вторил Семен.
– Помилуйте, господа, какая скидка? Да не нужна она мне вовсе!
– Обеспечены, значит… Ну тогда не денег ради, а ради уважения. Покружитесь с нами на каруселях! Что вам стоит?
– Нет, не могу, поздно уже.
– Что же ты неуступчивая такая? – резко схватил барышню за руку Захар. – Кому сказал, пойдем с нами!
Он взял ее под руку и потащил в сторону парка.
Подошли к карусели, стали карусель расшатывать-раскачивать.
– Чего ты? – кричал Егорка. – Запрыгивай! Прокачу до самой Перми!
– Да нет уж, я как-нибудь без ваших каруселей обойдусь.
– Брезгуете, что ли, нашими развлечениями? – прохрипел он, подталкивая девушку к каруселям. – Оперу вам подавай?
Он толкнул женщину. Она поскользнулась и упала. А в это самое время Егор, оттолкнувшись ногой, крутанул карусель, и та железным своим сиденьем врезалась ей прямо в висок.
14
После круглого стола заломило в висках. Благо нас повезли на свежий воздух – на экскурсию. Что же, по памятным местам Горького, так по памятным местам Горького. Нас посадили в автобус и повезли через Ильинку к площади…
Сколько раз я назначал свидания на этом месте! Сколько раз дарил цветы. А тут мне самому вручили цветы, чтобы я положил их к ногам бронзового классика.
Будь моя воля, я бы лучше положил цветы к ногам женщины на Покровке. А вот от чего даже при желании не отвести глаз – так это панорамный вид города с холмов. Спустившиеся с отрогов Тянь-Шаня на откосы Дятловых гор киргизы вручную делали насыпи-ступени и прокладывали дорожки. Федосеевская набережная с памятником молодому Пешкову, похоже, превращается в прогулочную зону. С высоты ее хорошо видно и домик Каширина, и порт, проплывая мимо которого один святой предрек Нижнему скорое падение, и нижегородскую ярмарку на Стрелке с пролитыми на ней тоннами спермы, крови и пота, и Гордеевку с ее разбойниками-убивцами. От человеческой природы никуда не скрыться.
Вот и на экскурсии в домике Каширина в сотый раз я услышал историю про то, как был придавлен огромным крестом цыганенок, поскользнувшийся на крутом спуске. И как Пешков, устроившись работать мальчиком на побегушках в обувной – подай, открой двери, отнеси товар, – обжег себе руки и больше в магазин не вернулся. А потом и вовсе уехал из этого дома и города в Казань. Ушел в люди.
Так, может быть, в желании возвыситься над суетами мира лежит проклятие высоко стоящего над рекой города? Недаром испокон веков церкви ставили на холмах, по краям обрывов. Такие места всегда считались магическими. А тут, в Нижнем, сплошные обрывы и острия гор.
15
После экскурсии у меня выступление в пединституте. Опять знаковое место. Когда я учился на истфаке универа, бегал сюда попускать слюни: понюхать запах дорогих котлет и поглазеть на девчонок. А в жару летней сессии – попить дешевого компота из сухофруктов.
И тут вдруг набивается целая аудитория посмотреть на меня – столичного писателя. Ну не абсурд ли?
После выступления раздаю автографы, и одна девочка, как и положено в моих фантазиях о лекторе, задерживается в аудитории и начинает спрашивать про природу творчества.
Смотрю в ее горящие глаза и вспоминаю, что вот точно так же в стенах этой же альма-матер разговаривал о Борхесе и Гамсуне со своей бывшей. Да мы и познакомились, собственно, в одной из похожих аудиторий, куда я заглянул с книгой, прогуливая свои лекции. Но только не со своей книгой, как сейчас, а с чужой.
– Знаете что, – говорю я, видя, как аудиторию постепенно заполняют студенты, чуждые литературе, – пойдемте, прогуляемся по улице. Наш поезд уходит только вечером, вот и покажете мне город…
Мы выходим на площадь Минина, идем в Кремль. Здесь все по-другому. Теперь здесь стоит памятник основателю города, князю Георгию Всеволодовичу, а заодно – примета времени – и его духовному наставнику епископу Симону. Я, еще учась на истфаке, читал, что, когда сюда пришли владимирские и муромские князья, правитель этих мест Ибрагим выстроил дополнительные укрепления в виде вала и тына, а затем вступил с владимирцами в переговоры. Легенда гласит, что русские потребовали подчинения города, а то ли мордвин, то ли булгарин Ибрагим попросил четыре года для совещания с другими князьями – владетелями этой местности. Но получил всего лишь четыре дня, по истечении которых состоялась жестокая сеча. Ибрагим открыл ворота и бросился навстречу судьбе, но проиграл. Город был разграблен и сожжен. Может быть, отдавая город, местные мордовские волхвы заколдовали его, прокляли это место и его будущих жителей?..
16
Моя бывшая ждала меня, как и договорились, в кафе “Рекорд”.
– Ну как ты? – спросил я. – Как живешь?
– Все хорошо, – отвечает она.
Плохая актриса, думаю я, какая она плохая актриса… По лицу видно, что жизнь у нее после расставания со мной так и не сложилась, впрочем, как и у меня.
– А ты знаешь, – она резко сменила тему, – когда ты сегодня разбудил меня, мне снился странный сон. Мне снилась карусель… Я в таком платье, как барышня позапрошлого века, и меня под руки три каких-то незнакомых мужика ведут на эту карусель, заставляют на нее сесть, потом раскручивают. Они раскручивают меня, и передо мной в одно мгновение пролетает вся моя жизнь, все мои грехи. Как круг сансары. А потом эти мужики собираются сделать со мной что-то нехорошее. У них такие озлобленные лица, один из них подкрадывается вплотную с камнем. И тут как раз звонишь ты…
– А много у тебя грехов-то? – улыбаюсь я.
– Да хватает. – Она тоже улыбается. – Все, что ни есть, все мои.
Нет, думаю, еще и сыну за них отвечать придется. Хотя, с другой стороны, он тоже не безгрешен. Пьет потихоньку мамкину кровь, вытягивает из нее силы.
– Слушай, – вдруг встрепенулась она, будто что-то вспомнила, – может, по магазинам пробежимся? Здесь, на Покровке, полно всякой одежды…
– Ты же помнишь, я не люблю все эти походы по магазинам. Давай я тебе дам денег, и ты сама себе выберешь что нужно. Потом. А сейчас лучше расскажи, как Егорка?
– Да нормально все. Растет, развивается потихоньку. Плохо, что вот только без отца. Тут, кстати, сегодня из милиции звонили и спрашивали про тебя, – переводит она, стушевавшись, стрелки. – Но я сказала, что знать тебя не знаю и сто лет не видела. Ты же сам просил никому и никогда не рассказывать про наши отношения.
– Ну и правильно, – говорю я, подумав, что, возможно, менты нашли мой сотовый. И еще вспоминаю мальчишку, что стащил телефон. Тоже ведь безотцовщина. И тоже я его видел один раз в жизни. И, как и Егорку, скорее всего больше не увижу.
Спросить про личную жизнь своей бывшей и про отца-отчима ребенка я не решаюсь.
На вокзал возвращаюсь уже затемно. В вагон сажусь еще позднее. Открываю подаренный в областной библиотеке блокнот и достаю из кармана ручку. Пора заканчивать свой детектив.
17
Опросив очевидцев в “Трех пескарях”, Похмелкин отправился в мастерскую к Захарке.
Захар выглядел бледно и был не склонен особенно распространяться. Да, выпили. Да, подсели. Да, знали. Она мне обувь заказала накануне для танцев в городском саду. Вышли вместе и тут же расстались, потому что настоятельно-с попросили-с не провожать-с. Почти то же самое, слово в слово, с непроницаемым выражением лица повторил и Семен Бекбулатович. А вот у Егорки глазки забегали, – отметил про себя Похмелкин.
После допроса Егорки Похмелкин окончательно убедился, что именно эти трое и сгубили молодую приезжую барышню.
Но как доказать их вину? Арестовать Егорку и под пытками выбивать признательное показание, если он еще не унес из города ноги? И потом, кто из них отправил письмо? Может быть, поговорить с ними начистоту, и пусть один из них возьмет все на себя и напишет чистосердечное признание? Скажем, Егорка. Все равно он голодранец. Творческий голодранец. Вряд ли у него что путевого в жизни выйдет. А у двух других вот-вот бизнес свой зачнется. С них еще долго потом, шантажируя, деньги трясти можно будет.
18
Вагон качнуло, скрипнули колеса – это прицепили к составу локомотив. От толчка чуть закружилась голова. Я прилег на постель, но тут в вагон заглянул один из артистической публики.
– К тебе там, кажется, друзья пришли. Зовут.
Накинув майку, я вышел. Мои друзья, большие бизнесмены, стояли на перроне и смотрели на меня – один иронично, а другой исподлобья, мрачно.
– Оббегались, обыскались тебя по вокзалу, – сказал Семен, после того как мы обнялись. – Никто не знает ни про какой такой экспресс.
– Спасибо, что пришли, – улыбаюсь я во весь рот. – Рад вас видеть!
– Ты подожди обниматься. Нам тут менты звонили, спрашивали про тебя. Вроде одного пацана нашли присыпанного землей в овраге, а рядом с ним телефон, с которого ты нам звонил. Твой, что ли?
– Мой! – не таясь, честно ответил я. – Украл этот пацан его у меня.
– А мы забеспокоились: чего это вдруг? Стали тебя искать.
– Спасибо, спасибо, – говорю я. – Парни, я здесь ни при чем, правда, телефон украли.
– Да ты не волнуйся, – говорит Семен. – Мы тебя не заложили. Мол, не знаем ничего и хата наша с краю.
– И ты тоже не колись и ничего не подписывай без адвоката! – поучал Захар. – У тебя алиби есть.
– Да все нормально, – отмахивался я. – Телефон купил на рынке с рук и симку там же, без паспорта и заполнения. Так что не парьтесь. Как вы сами? Как бизнес?
– Да растет потихоньку, развивается. Я все подряды на крыши собираю, а Захарка набережную Федосеевскую брусчаткой укладывает.
– Видел, видел! Я так и подумал, что твоих рук дело.
– Только толку-то. Вот у тебя веселая жизнь, поездки разные. С интересными людьми общаешься.
– Да тоже веселого мало, – улыбаюсь я.
– Куда ты теперь? В Сибирь?
– Этапом? Из Твери?!
– Вроде того… – Я хочу успеть за короткий промежуток времени наглядеться на них и надышаться разговором…
19
Загорелся семафор, подали сигнал к отправлению, проводник стал торопить, а я все никак не мог наговориться.
– Езжай давай, – говорит Захар, – а то оставайся с нами, вспомним молодость.
– Нет уж, давайте вы со мной. А чё? Давайте, запрыгивайте! Прокачу вас до Сибири, попутешествуем, как раньше, посмотрим города.
– Да нет уж, мы как-нибудь задержимся… Дела у нас…
– Давайте, чего вы, решайтесь, заскакивайте! – кричу я из-за спины проводника.
– Возвращайся! – кричит Захар. – Всегда будем рады тебя увидеть.
Поезд качнулся, как карусель, заскрипели, как кандалы, колеса. Я вернулся в купе и, не включая света, свалился на полку. В темноте дотронулся до лица. Вот они, брови, подбородок, гора носа над оврагами глазниц и покатым спуском лба. А вот и две реки: Ока и Волга. Нет, не могло на этом месте ничего не быть. И точно на этом городе есть какой-то грех.
Я положил руку на грудь. Поезд уносил меня дальше, в Сибирь.
Ильдар Абузяров