Те писатели (Сычева, Галактионова и названные рядом с ними – я теперь о них), – которые цепко (глазом острым, рукой твердой, душой сострадательной) ухватили время русское и «новую жизнь», разделившую нас на тех, «кто еще не умер от нищеты, и тех, кто еще не умер от обжорства» – эти писатели важны для нас тем, что они не выдумывали сами себе названия (клички), а РАЗВИВАЛИ русский роман и рассказ.
Ты сам это сказал – уподобил смену поколений в литературе «естественному отбору» (дарвинизму). Нет, никакого естественного отбора как раз не происходит: «естественный отбор» в литературе я понимаю как отбор сугубо художественный, качественно-смысловой. В первых рядах должны быть те, кто прошел испытание эстетикой и не превратил смысл в ничто.
У нас-то, на самом деле, чаще все наоборот: тут же рядом, на сайте размещены статьи (Бориса Евсеева, например), где речь идет о коррупционности в литературной среде, о своеобразном литературном крепостничестве. Может быть, под «дарвинизмом» ты имел ввиду этакое животное скопление у кормушек, когда писатель должен быть крепко привязан к «тусовочному корыту», чтобы иметь доступ к премиям или дачам (слаба, больше благ не придумывается). Смотри, – Вере Галактионовой отказало восемь (!!!) издательств – роман «5/4 накануне тишины» не нужен, потому что сложен. И никакой «большой премии» за этот выдающийся роман, осмысливающий разлом империи (СССР) через четыре поколения русских людей, каждое из которых не успевало дожить свою жизнь до конца, но успевало умереть не своей смертью, – никаких «больших премиальных» она за этот роман не получила. Но я точно могу сказать – это подлинная современная русская литература, которая уже начертана в «книге жизни» русской литературы XXI века (истории). А Лидия Сычева – талантливейший русский прозаик-рассказчик, а Иван Зорин, которого больше знают, кажется, русские эмигранты в Германии, чем товарищи по писательскому цеху в России, а Смородины Анна да Константин, а Тарковский Михаил, Зоя Прокопьева, Александр Потёмкин, Анатолий Байбородин? Были, были за эти годы написаны художественные произведения, собиравшие в образ «наше время» как бесценные капли воды в пустыне, – и…собравшие … и переплавившие в слово родное.
Видишь ли, Андрей, мне совершенно неважно «новые» ли они «реалисты», или «метареалисты» (мой термин сер. 90-х), или «сверхреалисты», или «жестокие реалисты», или «суровые» и т.д. (могу изобрести много названий). Ты ведь и сам (с группой товарищей) уперся в стену с «новым реализмом» (если честно, а?). Уперся потому, что НИЧЕГО о нем по-существу нового сказать не мог. Не объяснили вы ни «принципов», ни идей, только флагом помахали. И я скажу тебе почему – потому, что реализм ваш был заполнен непонятным вам самим содержанием – просто описанием современной жизни.. которая куда-то течет, кого-то влечет…То есть, это достаточно расплывчатое и неконкретное понятие («новый»), вы стали объяснять еще более неточным и миражным – «современный». Между тем, «неореализм», родина которого в XX веке – Италия, был именно новым итальянским реализмом, откуда и произрос такой невероятный его успех (посмотри кино – и мне не придется ничего доказывать). Правда, Сенчин теперь все настаивает на некой «документальности» нового реализма – но, прости, дальше-то тоже дело не идет. Да и тут снова дело пахнет керосином – скудную эстетику придумал назвать «документальностью» (может лучше назвать «слепком с лица покойника»)? Ведь сначала реальность «убивается», а потом уже описывается в его романе «Елтышевы».
О приснопамятном «Манифесте» Сергея Шаргунова я давно всё написала – но дело в том, что его ведь никто не помнит, а вы решили вдруг отпраздновать его десятилетие (во делать нечего!) и всем втираете очки, что вот, мол, все случилось так, как он сказал. Насколько я помню, Сергей-то как раз ничего конкретного не сказал, а все было так красно-расплывчато («война в Крыму, все в дыму и ничего не видно»), что теперь «вставить» новые реалии в старый «скелет вообще» ничего не стоит. Вы, такие еще не старые – ну неужели не чувствуете время? –Время тоски по подлинности, не чувствуете желания освободиться от подмен, замен, фастфудов (не знаю, так ли написала это слово), освободиться от «жизни в упаковке» (стерильного одноразового использования).
Так вот, конкретное содержание реализму дает русская жизнь, тот русский человек в его разнообразии типов и образов, черт и мимолетных примет, которые или дано (или не дано) видеть, понимать, возводить в перл создания – художественный образ! – писателю. То есть нужно понимать, осознавать, ЧТО вы делаете – или современное русское искусство, или играете и доигрываете в литературу без имени. Хотя и тут критику надо ухо держать востро: ведь заклинания и вопли на тему «русскости», не обеспеченные силой выражения и преображения – вряд ли достаточны, если не спекулятивны.
Герман Садулаев, говорящий о серьезности как принципе, я думаю это понимает – хотя его произведения носят и русские, и чеченские родовые черты – но его реализм связан пуповиной с очень конкретным национальным содержанием, что не исключает согласия-несогласия с его конкретными героями, идеями и т.д. . Напоминаю, что когда нам было тридцать, – у нас тоже были свои «новые реалисты»: тогда в группу НР входили Олег Павлов, Алексей Варламов, Влад Отрошенко, кажется, и Светлана Василенко, а критиком при них был Павел Басинский (есть даже фотка это «могучей кучки» НР). Я о них писала, но не в контексте нового реализма. И тогда же, помнится, Сергей Казначеев пребывал в сильной обиде и раздражении (он считал, что термин им ПЕРВЫМ! был придуман, им же обозначено это «течение» в литературе) – только вот писатели были у него другие – кажется Михаил Попов, Саша Трапезников…
Молодые и не очень! Если хотите – извлекайте урок.
Те писатели (Сычева, Галактионова и названные рядом с ними – я теперь о них), – которые цепко (глазом острым, рукой твердой, душой сострадательной) ухватили время русское и «новую жизнь», разделившую нас на тех, «кто еще не умер от нищеты, и тех, кто еще не умер от обжорства» – эти писатели важны для нас тем, что они не выдумывали сами себе названия (клички), а РАЗВИВАЛИ русский роман и рассказ. Вера Галактионова написала «русский роман осознанья», Иван Зорин дает в рассказе сплав нескольких реальностей сразу. У него на равных правах с самым ясным и прямым описанием «естественной жизни» тончайшим, ювелирным приемом вплетена реальность ярая, художнически-страстная, властная, где всё по-русски преизбыточно – сверх меры. Реальность его рассказов всегда выпадает за «раму» всего обыденного, погруженная в особый «кристаллический» раствор смелого художественного вымысла. Это … «реальность», доведенная до катарсиса или уже пережившая его. А Лидия Сычева – абсолютно полновластная и единственная, неповторимая и честная в народном рассказе. В общем, я хочу сказать – без свободного и трудного (потому как национального по существу) творчества как акта развития не помогут никакие группы, никакие манифесты.
Я понимаю, — мне можно сказать, что это всего лишь «мое мнение». Но это «мнение», во-первых, я могу доказать, найти единственные и точные слова и смыслы, а во-вторых, я больше двух десятилетий думала, читала, писала, научала свой эстетический слух улавливать мелодику стиля современного писателя. И мой личный «культурный слой» позволяет, наверное, что-то утверждать как данность.
Да, возможен в литературе и сугубый эксперимент. Для меня таким является, например, Александр Иличевский, бесконечные кружева и плетения словес которого не дают пищи для ума, не приносят и бескорыстно-радостного эстетического наслаждения, но быстро утомляют неким эстетизированным насилием. Это эстетство тоже не выдержало испытания эстетикой.
Интеллектуальное наслаждение я испытываю, читая стихи вологодских Леты Югай или Антона Черного, но еще большее интеллектуальное «наслаждение-брожение», плодотворную и острую внутреннюю борьбу вызывает проза Александра Потёмкина с его социальными фантасмагориями и планетарными идеями (как, например, идея «национального коктейля»).
А вообще о слове (главном внутреннем инструменте писателя), которое плодоносит при прорастании в реальное, лучше Валентина Распутина никто не сказал: «Но когда звучит в тебе русское слово, издалека-далёко доносящее родство всех, кто творил его и им говорил; когда великим драгоценным закромом, никогда не убывающим и не теряющим сыта, содержится оно в тебе в необходимой полноте, всему-всему на свете зная подлинную цену; когда плачет оно, это слово, горькими слезами уводимых в полон и обвязанных одной вереей многоверстовой колонны молодых русских женщин; когда торжественной медью гремит во дни побед и стольных праздников; когда безошибочно знает оно, в какие минуты говорить страстно и в какие нежно, приготовляя такие речи, лучше которых нигде не сыскать и, как напитать душу ребенка добром и как утешить старость в усталости и печали – когда есть в тебе это всемогущее родное слово рядом с сердцем, душой, напитанных родовой кровью, – вот тогда ошибиться нельзя. Оно, это слово, сильнее гимна и флага, клятвы и обета; с древнейших времен оно само по себе непорушимая клятва и присяга. Есть оно – и все остальное есть, а нет – и нечем будет закрепить самые искренние порывы».
Позвольте откланяться,
Капитолина Кокшенева