Можно и встретиться, и поехать. Ничего особенного. В самом деле, почему бы не повидаться? И всё равно Ольга сомневалась. Она смотрела на спящего сына и преисполнялась нежности к нему, а к себе – жалости. «Никогда ни на что не могу решиться. Что за ерунда такая?» – рассердилась она. Возможность выбора или какое-нибудь пустяковое предложение всегда её смущали. Она принималась думать, прикидывать варианты – от этого сразу начинала болеть голова, и всё вдруг становилось нерадостно, и уже хотелось повернуть время вспять, до той самой минуты, когда её душа ещё находилась в равновесии, в уже привычном и проверенном одиночестве, в повседневных заботах о сыне, – словом, чтобы со стороны ничто её не тревожило, не требовало от неё ответа.
Но она не всегда была такой. В прошлом остались её счастливая улыбка, уверенный, искренний смех. Теперь всё было на полтона, даже на тон, а то и два, если честно, ниже – приглушённее, осторожнее. Несколько лет назад она не раздумывала бы, в чём ей выйти на улицу из дома, в какое время дня ей лучше это сделать, чтобы лишний раз не встретиться с любознательными соседками, в какой магазин зайти, что купить… Сразу вдруг появилось много вопросов – как только из её жизни исчез муж. Он перегонял подержанные автомобили из Германии – заработки выходили приличные. Дела пошли хорошо, настолько, что он сначала задержался в Восточной Германии, а потом и в Западную перебрался, да так и остался там, или ещё куда подался, теперь уже не выяснишь, – прекратив писать домой письма и хоть изредка звонить, но самое главное – присылать вместе с очередным курьером деньги, позволявшие Ольге с маленьким сыном если уж не хорошо жить, то по крайней мере не существовать. Неприятность заключалась вот ещё в чём: последнее успешное возвращение мужа подвигло её на увольнение с работы. Он и так ей говорил постоянно: «За что ты держишься? Увольняйся с этого молокозавода – копейки ведь платят. Всё равно ничего не потеряешь. Лучше дома сидеть, хозяйством заниматься – дешевле обойдётся». Она и послушалась. Так и осталась ни с чем: без мужа и без работы. Курьеры испарились, друзья мужа со своими жёнами – тоже, а своих подруг она не завела. Родители, конечно, помогали; на бирже даже одно время состояла. Теперь жизнь свелась к существованию – до прозябания оставалось совсем немного. И она замкнулась в своём одиночестве. Вышло всё по поговорке: «Дешевле купишь – дороже возьмёшь», которую часто повторяла Валентина.
Она начальником смены на приёмке молока работала, Ольга – в лаборатории, брала пробы сметаны, кефира, творога, делала необходимые анализы. Дружбой их отношения назвать было нельзя. Собственно говоря, и отношений никаких у них не было: просто общались на работе – как с прочими и среди прочих, никак друг друга не выделяя. С увольнением Ольги закончилось и это. А потом вдруг, два года спустя, в марте, Валентина объявилась: позвонила Ольге по телефону домой – без всякого повода, кажется, просто так, – чтобы напомнить о себе и узнать, конечно же, о том, как живёт её бывшая коллега. Надо же, и телефон мой для этого узнала, удивлённо подумала Ольга: она уже прочно тогда засела в добровольной изоляции. В разговоре выяснилось, что Валентина по-прежнему работает на том же молокозаводе, в той же должности. Выдала целый ворох ненужных Ольге новостей, поведала ей о людях, которых она успела позабыть. Обещалась зайти в гости – творогу принести и сметаны. Ольга покорно продиктовала свой домашний адрес, надеясь, что подобной глупости не случится, и уже через неделю, в субботу, в некотором смущении принимала нежданную гостью у себя. Впрочем, в не меньшей степени была смущена и Валентина. Загадочно улыбалась. Выглядела странновато: в коричневом мужском свитере, чёрных брюках, заправленных в сапоги; какие-то пресные, похожие на солому волосы, стриженные под горшок, даже, кажется, ещё пучки в разные стороны торчали. Ольга вдруг подумала, что она вообще всегда казалась ей странноватой, но почему – она не могла сказать. На работе они одевались одинаково: в белых халатах, колпаках; в другом виде Ольга её не видела. Что еще? Ничего определённого. Но всё же…
Шестилетний сын Ольги Вадим, очень впечатлительный и резвый мальчик, сразу дал пришедшей к ним в гости тетё прозвище. «Это просто Федя Федёвкин какой-то!» – сообщил он маме с притворным ужасом. Ольга укладывала сына спать – его неожиданное определение её позабавило. Кто такой Федя Федёвкин? почему именно Федёвкин? – она не спросила. Вернулась на кухню, чтобы продолжить посиделки.
Мысленно она уже согласилась с сыном: да, это Федёвкин; принёс творогу и сметаны; сидит, ссутулившись, на табурете и попивает чаёк, изредка посмеиваясь. Лицо простецкое, открытое и вместе с тем хитроватое. Но ещё прежде чая выпили по рюмочке, вспомнили, как хорошо было прежде. Валентина сказала, что постарается помочь Ольге с работой. Ей самой, наверное, придётся скоро увольняться: пришёл новый начальник, ставит своих людей. Но это даже к лучшему. Она найдёт себе место посолиднее. Тогда сразу же и об Ольге позаботится.
Расставались с взаимными уверениями в необходимости встречаться. Перезваниваться, конечно.
Целых два месяца прошло, прежде чем Ольга снова услышала голос Валентины по телефону. Сама даже и не подумала ей позвонить. Зачем? И вообще забыла об её визите. Продолжала прощаться с иллюзиями. Однажды смотрела по телевизору программу, в которой рассказывалось о нелёгкой судьбе популярной певицы. Проникновенный и печальный женский голос с многозначительными паузами и многочисленными вздохами рассказывал о том, как безденежно и голодно жилось будущей эстрадной звезде, и даже сейчас ей приходится испытывать немалые трудности. Певица при этом выглядела очень холёной; пальцы рук, которые она нервно ломала, были усеяны кольцами и перстнями; шею обрамляло ожерелье искусной работы; роскошный дом, в котором она жила за городом, менее всего походил на полуразвалившийся дачный сарайчик какой-нибудь задёрганной жизнью пенсионерки. Тихий голос ведущей программы, тем не менее, продолжал взывать к сочувствию. Они сидели в уютной гостиной, звезда и ведущая, горела свеча у них на столике, и было очень хорошо видно: даже пламя этой свечи, даже тень от него, отбрасываемая на их лица, и те стоили больших денег. И Ольга чуть не заплакала – оттого что её обманывают, нагло ей врут: «Ну почему, почему, если у людей есть деньги, я должна на это смотреть?»
Приходила соседка, как она это делала раньше, приносила посмотреть ей глянцевые журналы, со страниц которых мимо неё холодно глядели куда-то поддельные красавицы, и Ольга уже не выдерживала более, прекращала это безобразие: «Почему, если у людей есть деньги, я должна на это смотреть?»
В таком душевном состоянии и застал её звонок Валентины. Трубку снял расторопный сын. Узнал её сразу: «Мам, это Федёвкин тебя!» «Тише ты, не кричи так… Какой Федёвкин?» – Ольга сразу не сообразила. «Ну, тот, который приходил тогда…»
Разговор вышел недолгим. Начало было с вкрадчивой улыбкой, которую Ольга сразу увидела перед собой и узнала; потом голос Валентины окреп, и невнятные ответы Ольги только придавали ему силу; ничего не отстаивая, она уступала ей; прошло совсем немного времени и незаметно она попала в подчинение, а затем впала в оцепенение – когда дошло до предложения Валентины посетить её дачу: «Это недалеко от города, туда автобус ходит. Вместе поедем». И тут только Ольга вспомнила, почему она считала её странной; слово «автобус» всё вдруг открыло.
Когда они работали вместе, Валентина рассказывала, как она проводит выходные. Одним из любимых её занятий было прокатиться вместе с дочкой на автобусе шестого маршрута (тогда он ещё ходил), которым управлял знакомый водитель, из конца в конец и обратно. Она на полном серьёзе, с какой-то непонятной радостью рассказывала, как они выходят из дома после завтрака, садятся на улице Путиловской в автобус и катят дальше – по Дорожной, по таким улицам и закоулкам, мимо складов разных и гаражей, что даже и оторопь Ольгу брала, если подумать хорошенько. Разве не странное увлечение?
И вот теперь вопрос – вопрос на самом деле пустяковый. Она уже согласилась, сама того до конца не понимая, и нечего тут раздумывать. Шустрый Вадим подскочил, ноги обхватил: «Мам, скажи: «Руки вверх!» Нет, ей не хочется шутить, не время. «Ну, ма!» – «Что ты?» – «Скажи: «Руки вверх!» – «Ну, руки вверх…» – «Ногу свело!» Вадим рассмеялся. «Ну, ты поняла, а? Поняла?» Прямо закатился от радости. «Ты мне – пароль, а я тебе – отзыв!» — «Поняла, поняла…» Ольга вздохнула и улыбнулась сыну: пусть веселится.
На встречу с Валентиной опоздали. Не доехали одну остановку, вышли по ошибке и теперь двигались словно под перекрёстным огнём. Мальчишки взрывали петарды. Вадим заинтересованно вертел головой по сторонам, но Ольга тянула его за руку, вздрагивала от неожиданных разрывов – никак не могла привыкнуть. Вот уже и май, Новый год давно отметили, а они всё продолжают играться. Просто страна петард какая-то. Круглый год взрывы. Так что непонятно: то ли теракт, то ли праздник.
Валентина выглядела оживлённой; та же сельская копна волос на голове, тот же свитер, вместо брюк, правда, джинсы; в кроссовках, потрёпанная спортивная сумка в ногах. Баба неопределённого возраста. А ведь ей лет тридцать, наверное, подумала Ольга, как и мне. «Автобус только что ушёл, – весело сообщила им Валентина. – Следующего будем ждать. Зато первыми будем».
Вадима оставили сидеть на сумках, а сами отошли к соседним ларькам. Освободившись от ноши, Ольга вдруг вспомнила, что забыла купить бутылку минеральной воды. Светило солнце; было прохладно и жарко одновременно. Ещё задержались немного, разглядывая витрину. И тут неожиданно Ольга услышала за спиной: «Мужики, два рубля не найдётся?» Она удивлённо обернулась: это к ним обращаются? Валентина ответила коротко: «Нет». Тот, кто спрашивал, смотрелся успевшим потерять не только себя; вместо лица – синяки, шрамы и порезы, даже дыхания у него не было. Ни на что не претендуя, шатаясь поплёлся дальше. Валентина скорчила игривую физиономию, молча пожала плечами, показывая Ольге: вот, мол, чудила ещё объявился! Но Ольге стало неприятно: кто это «мужики»? Разве не видно, кто она? Разве можно её перепутать с мужчиной? Это всё из-за Валентины, решила она, из-за того, как она мужиковато выглядит. Вот уж действительно Федя Федёвкин! С ним ещё в историю поневоле попадёшь!
Вадиму не скучно. Котёнок откуда-то взялся, тыкается симпатичной мордочкой в сумки. О ноги Валентины стал тереться, спинку выгибая, а она скажи: «Ну что, ты тоже два рубля пришёл просить?»
В автобус Ольга садилась с испорченным настроением. Хорошо ещё, что без котёнка. Народу и так хватало. Уже и над ними стояли, висели. Вадим пальцами барабанил по стеклу, что-то сдержанно гудел – в таком возрасте всё интересно. Ольга вздохнула – душно, — ощущая его тяжесть на коленях, как единственное в этом автобусе, что ей несомненно принадлежит. Рядом Валентина; ей, казалось, здесь принадлежало всё: руки уверенно держатся за спинку следующего кресла, будто на командном пункте восседает. Ну, это понятно: привыкла раскатывать на своей «шестёрке». Впереди них парень сидел, деловой видно очень, а ещё туповатый; он так долго и нудно разговаривал по мобильному телефону, постоянно вставляя словечко «короче», что Ольге захотелось как-нибудь выбраться из душного салона, только бы не слышать его убийственное «короче» и «короче», да «еду» и «еду». А сбоку Валентина своё нашёптывала; какой-то запутанный рассказ о знакомой, которая старше её, и дочери этой знакомой, – никак не отважится девушка на замужество, всё выбирает; то тот ей не этот, то этот не тот. «Мать не слушает – это ясно, как противодействие у неё. У меня ведь тоже глаза есть, смотрю – парень нормальный, не типчик, но и не босой. А то ведь знаешь, как бывает, поглядишь и сразу видно – так себе, трёп один, песня щегла. Я её и спрашиваю: «Вера, ну что тебе ещё надо? А она мне заявляет: походка мне у него не нравится. Я говорю: какая походка? А она: да какая-то она у него борцовская. Какая? – говорю. Борцовская… Понимаешь, Оль, я просто обалдела! Ну, говорю, ты даёшь, Вера! У нас у президента походка борцовская, и ничего страшного. Выходи замуж и не думай! Он, может, тоже у тебя человеком станет!»
Доехали в возбуждённом состоянии – по разным, разумеется, причинам. Открывшийся пейзаж заставил в нетерпении приплясывать Вадима: «А где ваша дача?» Вдоль шоссе раздвигалась стена леса, вниз шёл травянистый спуск – гнездились сады, торчали крыши, сирень повсюду выставляла свои кисти. Валентина вела их к дубам, высившимся справа и утонувшим в овраге. Только тут, наконец, посвежело, и у Ольги прекратила болеть голова. Стали спускаться – чуть ли не бегом. Ольга волновалась из-за Вадима. Потом пришлось ещё и карабкаться по противоположному склону – так выбрались на другую сторону. Дача Валентины оказалась вполне приличным домиком. Долго не могли справиться с замком у калитки. Валентина посетовала: «Вот что, значит, не была полгода». Наконец открыли, вошли в дом. Некоторое запустение, царившее внутри, придавало ему оттенок таинственности. «Главное, окна целы», – подвела итог осмотру Валентина.
Немного поворошили прошлогоднюю листву в саду, а потом развели костёр, чтобы испечь картошки и поджарить сосисок. Когда потянуло дымком и затрещал хворост, Ольга вдруг успокоилась. Теперь она была даже рада, что её вытащили из дома. И в самом деле, чего так волновалась? Глядя на то, как охотно возится с сучьями Вадим, она сообразила, что до сих пор ни разу не поинтересовалась у Валентины её семьёй – мужем, детьми, – вообще ничего об этом не знает. Чувство неловкости, присущее ей уже как пожизненный атрибут и испытываемое как неуместная, отменённая временем деликатность, удерживали её от расспросов. Однако молчание между ней и Валентиной затягивалось. Маячивший перед глазами обеих деятельный Вадим, хлопотавший у костра, очевидно, наводил в эту минуту на одни и те же мысли. И Валентина поведала, что у неё есть дочка трёх лет, забавный ребёнок, уже со способностями, как говорят, да, отметили воспитатели в детском саду, так и сказали: девочка у вас с изюминкой, необыкновенная, так и заявили после одного утренника, где она выступала, стихи читала и танцевала, рисует ещё хорошо, в общем, есть у неё артистические задатки, только развивать надо, и уже в лицах может показать кого по телевизору увидит, так здорово копирует, просто умора, и муж тоже радуется, как дитя, в шутку даже объявляет, когда она начинает заводиться: «Выступает заслуженная артистка Маша Петренко!», а та и рада стараться, чтобы только похвалили…
Про своего мужа Валентина успела рассказать совсем немного, но со всё тем же нараставшим воодушевлением, которому, казалось, не будет конца: и отец он заботливый, и муж замечательный, занимается научной работой, в университете преподаёт, астрофизик, у них даже дома, на балконе специальная подзорная труба стоит, телескоп небольшой, вот в него он и наблюдает за звёздами… И не договорила, подхватилась неожиданно и предложила: «Давай в овраг спустимся? Знаешь, как там интересно!» Вадима не взяли с собой, потому что спешили, не спускались – кубарем скатывались в резвом и головокружительном беге. Потом с хохотом падали в траву. Раскрасневшиеся, запыхавшиеся переворачивались на спину и глядели в небо – высокое, полное резкой синевы. Каждая травинка, казалось, звенела у уха. Воздух можно было попробовать губами и снова отпустить на волю. «А давай кричать?» Валентина была возбуждена, её распирало от невероятного удовлетворения. «Зачем?» – не поняла Ольга. «Тут эхо звонкое, раскатом проходит». – «Не надо, и так хорошо». – «Ну что тебе, жалко вместе со мной крикнуть? – настаивала Валентина. – У тебя вообще никогда не возникало такого желания?» – «Да нет». – «Ну, просто крикнуть, потому что так хочется?» – «Ну, правда, нет». – «Тогда смотри!»
И она крикнула, что было силы: «Ольга-а-а!!!» Эхо проскакало по холмам, отразилось от соседних домов и отозвалось уже внизу, дальше, где овраг терял свои очертания, растворяясь в полях.
«Дура, ты что делаешь?» – испугалась чего-то Ольга; её шёпот ставил всё на прежнее место. «Да кого ты боишься, соседей?» – возразила ей Валентина. – Не хочешь вместе со мной кричать, я одна буду!» И снова выдала оглашённо: «Ольга-а-а!!!», а потом: «Вади-и-м-м!!!» Ольга не выдержала, поднялась, отряхиваясь: «Слушай, я наверх пошла!» На холме показался сын – замахал им руками.
Валентину ничем нельзя было сбить. Накричавшись вволю, она не скрывала своей неумеренной радости, так что можно даже было и заподозрить, что причина тут кроется в чём-то ином, недоступном разумному пониманию. Но Ольга была далека от подобных мыслей. Сад, костёр – при виде их отступали все сомнения, а подозрения даже не успевали зародиться. День клонился к вечеру, и домой они возвращались как школьном сочинении – усталые, но довольные.
С этого момента их отношения обрели постоянный характер. Почти каждые выходные Валентина приходила в гости к Ольге. Перед тем всегда звонила по телефону. Часто Вадим успевал взять трубку: «Ма, это Федёвкин тебя» – «Дурачок!» Ольга ласково сердилась, затем примирялась с неизбежным; отказывать она не умела: «Ну, конечно, заходи!» Всё это представлялось не сказать, чтобы назойливым, но не очень-то нужным ей. Несмотря на сметану и творог, которые Валентина считала своим долгом им приносить, как некий гостинец, – ели они мало.
Усаживались под вечер на кухне, как обычно, да так и просиживали за разговорами часа три-четыре. Сначала чай, кофе, а потом, под настроение, когда монологи Валентины вдруг находили точку обоюдного интереса и уже складывались в непринуждённую беседу, могли и по рюмочке выпить из стародавней, ещё из Германии привезённой (вот и пригодилась!), бутылки коньяка, а больше и не надо было. Ольга оживлялась самым явным образом, забывая о своей отчуждённости, которая кормилась только одиночеством. В присутствии Валентины она словно стремительно оттаивала и уже одинаково горячилась: и когда соглашалась с ней против чего-то, и когда неожиданно упиралась в своём собственном, случайно обнаруженном доказательстве задевшим её вопроса. И Валентина тогда менялась, затихала в подтверждение: «Вот и я то же самое говорю». Вместо неё, кое-как примостившись на табурете, курил Федёвкин – неумело держа сигарету между пальцев, щурясь от едкого дыма.
После такого согласного и насыщенного вечера у Ольги тем более усугублялось ощущение законченной пустоты. Валентина, скорее всего сама того не ведая, спасала её как могла. И однажды пригласила Ольгу в гости к себе домой. Подробно рассказала, как добраться, описала дом, в котором живёт, окна, что выходят на проезжую часть, балкон на седьмом этаже, а на нём – труба стоит подзорная на треноге, домашний телескоп для наблюдения за небесными светилами.
Так, по описанию, Ольга всё увидела, когда прошла от автобусной остановки, и даже более того – за этим телескопом фигуру мужа Валентины заметила. Дверь квартиры открыла сама хозяйка. И сразу – на кухню, чтобы не мешать: «А то он сердится». Шёпотом, почти на цыпочках. На кухне уже стол накрытый – ждала, готовилась. «Его трогать не будем, он у меня человек серьёзный, занятой». Теперь и поговорить можно – о другом. Ольга вспомнила про «изюминку», спросила: «А где дочка?» Валентина придвигала к ней коробку конфет: «Угощайся… Она у бабушки». Ольга начинала согласно кивать под возобновлённый монолог Валентины и вдруг с опозданием понимала, что на кухне они не одни; какое-то явственное шевеление и даже вздох слева от неё и повыше заставляли её скосить взгляд; не расставаясь со своим занудным, поддакивающим «угу», она обнаруживала стоящую на холодильнике клетку с большой и надменной, как ей показалось, птицей. Валентина привычно молола какую-то повседневную чепуху про то, как «у нас, на молокозаводе», а Ольга ни с того, ни с сего озадачилась тем, что никак не могла вспомнить, что это за птица. Улыбнулась невпопад и повела рукой: «Слушай, а это…» «Это попугай наш, Викентий, – объяснила Валентина. – Его муж из командировки привёз». Ну да, настоящий попугай. Внушительный загнутый клюв. Неправдоподобно яркая красная голова, такие же зелёные крылья, и голубое в нём есть, и жёлтое – все цвета радуги уверенно расположились.
Какая же я дура, подумала Ольга. Викентий глядел на неё строгим, немигающим взглядом; молчал, пожалуй, презрительно и на подначки хозяйки сказать что-нибудь для непутёвой гостьи так и не купился. Муж тоже ей не представился: на кухне так и не появился, ни разу не отвлёкся от своей работы.
В коридор выбирались уже как опытные заговорщики, прощались, словно о конспиративной явке договаривались. Едва перейдя улицу, в подступающих сумерках Ольга оглянулась на дом Валентины и снова приметила знакомую, склонённую над трубой фигуру – его упорству оставалось только поражаться.
Всё лето у них прошло под знаком беспрерывного, изматывающего Ольгу общения. Как будто условились они между собой методично истреблять каких-то вредных насекомых, и вот всё обмениваются и обмениваются опытом, надеясь сообща выяснить, какая же отрава наиболее действенна.
В цирке вместе с детьми побывали. Наконец-то Ольге показали «изюминку». На Валентину совершенно была непохожа. «Она у меня в мужа», – заявила Валентина. Маша оказалась смуглым, довольно упитанным и молчаливым ребёнком. Кажется, ни одного слова не произнесла за всё время представления – ни до того, когда встретились на улице, ни в антракте, когда ели в буфете пирожные и пили лимонад, ни после всего. Таращила глаза с открытым ртом на Валентину и Ольгу. От Вадима вообще пряталась за маму, но тот и сам не проявил к ней ни малейшего интереса, и когда Ольга потом спросила его, почему он не подошёл к девочке, услышала в ответ: «Охота мне с малышнёй возиться!» В чём состояла «изюминка» Маши, Ольга так и не узнала. Ну, может быть, когда Маша вернётся домой, подумала она, там и даст себе волю, раскрепостится и покажет папе с мамой их, Ольгу и Вадима, в лицах, уж порадует родителей, потешит наблюдательный ребёнок.
Следующим событием для них стал пикник в парке на «Динамо». Маша на этот раз визжала как резаная; затихала, зарёванная, на минуту другую и снова принималась жаловаться слезами. Мяч ей в руки совали, ведёрко с совочком – ни в какую. «Хочу домой!» – вот и голос прорезался. Насилу успокоили её тем, что свернули после безуспешных попыток наладить воскресный отдых свои одеяла и попрощались с зелёной лужайкой. Тогда же, ещё до детской истерики Ольга в разговоре случайно обронила, что, мол, всё в городе сидим, а лето проходит, и хорошо бы выбраться куда-нибудь на природу, позагарать, искупаться в реке. Валентина с радостью ухватилась за эту мысль и довела её до реального воплощения: душной, заполненной людьми электричкой они добрались до Усманки; на этот раз без Маши. Теперь удивляла Валентина: в воду не полезла, сослалась на плохое самочувствие; покуда Ольга с Вадимом плескались, просидела целый день на солнцепёке в джинсах и майке, кидая в реку камешки с берега. Когда Ольга разочарованно заметила ей: «Зачем тогда приезжали? Надо было отменить», она ответила: «Да ладно, раз уж договорились. А то когда ещё случай представится?»
И точно – больше на природу уже не выезжали. Без проблем получалось сидеть на кухнях – в квартире у Ольги особенно. Никто и ничто им не мешало. А вот с посиделками у Валентины однажды вышла история; это глубокой осенью приключилось. Мужа на этот раз дома не было, «изюминки» опять не было. Про мужа уже и неловко было Ольге спрашивать. Не видела его ни разу. В цирк или на природу компанию им составить он не мог: «не любитель», сказала о нём Валентина; к тому же занят постоянно – много работает. Раза два Ольга слышала его сухое покашливание – в те минуты, когда Валентина отлучалась с кухни в его комнату. Потом, в коридоре, видела полоску света под прикрытой дверью, за которой ни разу не довелось ей побывать. Это когда интригующим друг друга поневоле шёпотом прощались. И если захотелось Ольге увидеть мужа Валентины хотя бы на снимке, тем более, что она сама завела речь о свадебных фотографиях, ударившись в приятные воспоминания, то в этом её желании не содержалось ничего предосудительного или неестественного. Однако Валентина с усмешкой махнула рукой: «Фотоальбом посмотреть? Да что ты! Я сама этого страстно желаю. Сколько раз мужа просила: достань альбом, положи на видное место, – так нет же, запрятал куда-то непонятно зачем, а теперь ему некогда!» «Давай вместе поищем», – предложила Ольга. «Бесполезно! – Валентина рассмеялась. – В его комнате сам чёрт ногу сломит. Долго искать будем. Я тебе лучше потом покажу». И она заговорила о новой работе, куда её приглашают, нашлось-таки ей место, может быть, теперь и для Ольги что-нибудь подыщется, – новая линия йогуртов создаётся, импортная, немцы, кажется, приехали производство налаживать. «Трепло!» – вдруг услышала Ольга; Валентина прервалась на полуслове. И ещё: «Хватит врать!» Голос игрушечный, с присвистом – попугай Викентий неожиданно высказался. «Замолчи!» – попыталась урезонить его Валентина, но куда там: раскачиваясь на жёрдочке, упорно желая переговорить Валентину, Викентий разболтался. «Трепло! Хватит врать!» – «Да угомонишься ты!» – вскричала она. Викентий не уступал. И тогда она накрыла его тряпкой.
Этот вечер закончился раньше обычного. В коридор выходили осторожно, чтобы пол не скрипел. Валентина воспалённо начинала что-то шептать несколько смущённой Ольге, а потом вдруг спохватилась и хлопнула себя по лбу, громко рассмеявшись: «Надо же, привычка… Решила, что муж дома!» И Ольга тоже рассмеялась – ей так легче стало.
«Потом» для фотографий всё никак не наступало. Потом выпал снег, ударили морозы, и Валентина позвала Ольгу на каток: «На коньках катаешься?» У неё был абонемент, а после катка она иногда посещала сауну; ей там массаж делали, парень знакомый. И она призналась Ольге (та без сына была, закапризничал, не захотел), что этот массажист её любовник, духи ей недавно подарил французские, и она теперь не знает, куда их дома от мужа спрятать, таскает с собой в сумке… В раздевалке показала: блестящая упаковка, флакон изящный. Аромат Ольгу душил. Вернулись к бортику, поправили на коньках шнуровку. Валентина предложила: «В сауну со мной пойдёшь?» Ольга отказалась. Домой возвращалась одна, думала обиженно, глотая холодный ком в горле: везёт же таким – и муж у неё есть, и любовник… почему? Вспомнила её низкую, плотную фигуру. Медвежью походку. Федёвкин. Вылитый Федёвкин. Разве может это нравиться мужчинам? В штанах постоянно ходит. Ни юбки на ней, ни платья ни разу не видела. Ещё и французские духи не знает, куда ей прятать!
Минуло больше двух недель, а Валентина не давала о себе знать. С одной стороны Ольге хорошо, что её не достают, а с другой похоже на предательство, и в то же время понятно: любовник. У неё другие складывались заботы. Подошвам её зимних сапог пришлось сделать профилактику в мастерской, что поближе, в центр ехать не хотелось; гарантия там две недели; как раз на пятнадцатый день и заканчивалась. Снова в починку? Ну, как тут поговорку не вспомнить! «Дешевле купишь – дороже возьмёшь». Решилась и пошла ругаться. С сапогами всё же разобрались и, как ни странно, в её пользу, но самым главным тут же, у прилавка, оказалась встреча Ольги с ещё одной работницей её прежнего молокозавода. «Да, – сказала та после нескольких минут общих воспоминаний, – ты слышала, что с Валентиной случилось?» И рассказала ей всё, всё, всё или почти всё, потому что одно предложение цепляло другое, а к нему возникал вопрос, а ответ был намного сильнее и беспощаднее вопроса; ответы множились и широко раскрывали Ольге глаза, и у неё падало сердце, и ей хотелось найти оправдание, и застревали какие-то бесполезные слова во рту, в нём накапливалась горечь… Если по порядку, то вся картина, в целом, вырисовывалась такая: Валентина в лаборатории, на работе, надышалась кислотой, когда анализы делала, и обожгла себе руки, прямо в руках у неё бутыль с кислотой лопнула, теперь с палочкой ходит, на больничном, у неё и так инвалидность, ещё раньше получила, тогда ногам досталось, с тех пор только брюки носит; мужа у неё никакого нет и никогда не было, потому что замуж она не выходила; детей – тем более; словом, всегда Валентина одинокой была, а тут ещё это…
Но зачем, зачем она мне врала? – продолжала мучить себя Ольга придя домой. Спросила Вадима: «Мне никто не звонил?» Сын покачал головой. Для чего был нужен весь этот маскарад? Ну, конечно, откуда у неё ребёнок? Пять лет проработали вместе, и никогда она не видела Валентину беременной! Ольга вспомнила, что у неё всегда было к ней какое-то недоверие. Что-то в ней проглядывало неправильное. Слишком она была настойчивой, словно хотела что-то доказать. Главным образом, себе. Ведь она тоже спасалась.
Обида и злость прошли. Ольга взяла телефонную трубку и тут же опустила её. Дура, номера её так и не удосужилась запомнить! Дальше думала не долго. Когда вышла из маршрутки, сразу посмотрела на балкон: трубы там не было. В квартиру звонила короткими и длинными звонками, потом стучала. Открыли у соседей: «Вы к Валентине?» Крашеная блондинка немного постарше. «Так её нет дома». Сзади женщины послышались скорые шлепки бойких ног. «Мама, кто к нам пришёл?» Любопытная девочка выглянула из-за ног. «Изюминка», – улыбнулась ей Ольга. «Кто?» – не поняла женщина, а Ольга спросила: «А где она, вы не знаете? Я её подруга». «На нашей даче, за городом, – принялась объяснять женщина. – Зимой дача всё равно пустует, а жить там можно, печка есть. Валентина нам всегда помогает, и за ребёнком присмотрит, когда мы с мужем уезжаем… Постойте, а вы знаете как туда добраться?»
Снегу за городом море. Ольга спешила, оступалась с узкой, протоптанной дорожки и проваливалась в сугробы. Пустынная белизна резала глаза. Вот и овраг. Дом, с искрящейся на солнце крышей, дым из трубы. Благословенная, изначальная тишина. Мороз возбуждал. И тут Ольга почувствовала, что у неё появилось нестерпимое желание крикнуть. Заголосить самым отчаянным, сумасшедшим криком. Чтобы слышно её было на многие километры вокруг. И она крикнула изо всех сил: «Валентина-а-а!!!» И стала ожидать, когда эхо ещё раз, уже с той стороны, отзовётся ей встречным криком.
Виктор Никитин