1.
Четвертинка тетрадного листка, ровно посредине бурой двери, ведущей в подвал и видеосалон, извещала:
«21 – 00. СУПЕРЭРОТИКА со смыслом и переводом».
Текст был изготовлен авторучкой, печатными буквами, которые слегка штормило. Название фильма отсутствовало. Да и зачем оно?
«Смысл» объясняется проще всего – наличествовал, видимо, какой-никакой сюжет.
Тогда еще не сложился канон – толмачить пару-тройку предварительных фраз, прелюдию, а дальше сами за себя пусть говорят ахи, охи, стоны, рыки, брызги. Поэтому переводили порнуху в те до-гоблиновские времена добросовестно и пофразово. Так что перевод, правы видеосалонщики, мог тянуть на отдельные фишку и бонус. Особенно там, где гнусавый аноним подходил к халтурке не по-школярски, и бывал озабочен синонимическим рядом. Почему-то порнотолмачам полюбился не откровенный «член», а метафорический «ствол». Лет через дюжину я встретил старого знакомца в контексте предвыборной листовки какого-то милицейского полковника:
Познал я ствол и нож!
И умоляю вас:
Не угодите в ложь
В 2001 раз!
Ну, натурально, выборы, где участвовал полковник, проходили в 2001 году, однако само количество выглядело неправдоподобным, как в порно. Ложь, особенно после библейского «познал», казалась вязкой, густой, соплеобразной, и вкупе со «стволом» делало стишок дико непристойным. Да еще с намеком на нравы криминальной голубятни.
А однажды, переводчик, устав от «пусек» и «кошечек», вдруг отчетливо сказал нам крестьянское слово: манда. И было от чего: во весь экран шевелилось нечто красное, облепленное клейким волосом, будто топором в середине прорубленное, прямиком из сказок Афанасьева.
Но вернемся к тетрадному листу в клетку.
«СУПЕРЭРОТИКА» — речь, естественно, шла о самой что ни на есть разнузданной порнухе, но у профессионалов своя этика.
Вспомнилось по необязательной ассоциации, как в полупустом и полузакрытом кабаке вор регионального значения и грузинского происхождения хмуро выслушивал хозяина казино. Ему не нравилось, что в подведомственном учреждении играют «на воздух», то есть на несуществующие, виртуальные деньги, неизбежно конвертируемые потом в отъем машин, недвижимости и семейные драмы.
Рыжеватый вор прихлебывал рыжий виски из большого стакана и презирал казиношника по двум направлением: как блатной – коммерса и как грузин – армянина. Акцент усиливал разнос:
— Неправильно это. Нельзя разрешать так, чтоб у человека последнее забрать можно будет… Даже когда он совсем шпилевой, да? Должна же быть и у тебя какая-то этика…
2.
Смыслом порнографии человечество озабочено было издавна; и только в Саратовском государственном университете догадались извлекать его на сугубо научной основе. Еще до того, замечу, как университет получил статус национально-исследовательского.
Одно из направлений грядущих национальных исследований было презентовано на сайте СГУ в мае 2010 года. Где рассказывалось, что лаборатория математического моделирования правовых явлений и процессов Саратовского государственного университета имени Н.Г. Чернышевского займется, ни много, ни мало – порнографией.
Что ж, порнография – штука серьезнейшая, все ее видели, но еще никто не определил с математической точностью. А без такого определения, сами понимаете, ни современной науке, ни национальному интересу – не продвинуться.
Вводный текст завораживал как по фактуре, так и стилистике (которую вместе с пунктуацией, разумеется, сохраняю):
«В современных условиях, так называемой, сексуальной революции в мире, принявшей особенно откровенные формы в России, в кино, на телевидении, интернет, других средствах массовой информации наблюдается нерегулируемое засилье порнографии».
Как вам через запятую «в России, в кино, на телевидении, интернет»? А дальнейший глубокомысленный оборот «основные две из них»?
Но я продрался через вводный текст к табличке, и там совсем загрустил:
«Частичное отсутствие волосяного покрова в области гениталий до степени детального определения анатомических элементов наружных ПО»;
«Полное отсутствие волосяного покрова в области гениталий до степени детального определения анатомических элементов наружных ПО».
Дело-то вроде благородное: исключить, насколько я понимаю, участие несовершеннолетних во всяких неблаговидностях, типа порносъемки. Однако руководствоваться таким критерием, как «частичное или полное отсутствие волосяного покрова в области гениталий» – все равно, что, в буквальном смысле, брить под одну гребенку всех порноактеров, и не только. Множество людей обоего пола, не имеющих к порноиндустрии никакого отношения, ныне охотно делают интимные стрижки и бикини-дизайны хотя бы из соображений гигиены.
Дальше там — совсем карнавальное, включая такие загадочные красоты, как:
«Один обнажающий мужские и (или) женские ПО видеообъект, тоже с обнаженными ПО, отображение исключительно ПО; 2♂ и (или 2♀) – два… и т.д.»
«Введение одного П (или имитатора) в ротовую полость, тоже с учетом применения имитации ротовой полости; ↑↑– – двух… и т.д.»
Действительно, как поет Шнур: «ну, и так далее»…
Университет Саратова, с его более чем вековой историей, последние восемь лет ректорства Леонида Коссовича не вылезает из скандальной хроники: разгон целых факультетов и научных школ, исход ведущих профессоров в другие вузы, города и страны; поток сведений о подземной коммерции с многомиллионными цифрами распилов, откатов и прочих освоений. Так что научные исследования сферы порнографии исполнены, помимо прочего, и глубокого символизма.
И самое интересное. «Университет – это люди» — так говорил и ректор Коссович в пиаровских интервью, и бывший лидер университетской оппозиции, бывший декан бывшего истфака Мирзеханов – в исповедальных.
Наверное, это так: вся СГУшная последних лет история и современность в моем сознании персонифицирована:
Леонид Коссович – подверженный паранойе и многочисленным хворям (с больничных не вылезает) ректор СГУ, с охраной из четырех-шести типов и усишками зощенковского персонажа;
Елена Сергун – его адвокат и начальник правового управления, дочь испанско-подданного революционера и демократка-гайдаровка первой волны, любительница дорогих вычурных авто и потроллить в Интернете, в 2012 сокращена вместе с управлением за полноводный слив университетского компромата;
Дмитрий Чернышевский – одно время – проректор по связям с общественностью, потомок великого революционного демократа (в Саратове поговаривают, что фальшивый), охранительный, а иногда и охренительный публицист, назвавший ректора Коссовича, после своего изгнания из СГУ, «волком с пробитой броней»;
Валерий Прозоров – многолетний декан филфака, затем директор Института филологии и журналистики, профессор и интриган, всю жизнь занимавшийся Гоголем и Салтыковым-Щедриным, сам в итоге сделавший незаурядную карьеру гоголевского и щедринского персонажа.
Естественно, изыскания в области порнографии на символическом уровне глубоко не случайны; и теперь представьте, какие и с чьим участием высокой убедительности сцены, проносятся у меня в мозгу.
3.
Позволю себе три объемные цитаты из современных русских писателей; вполне возможно, однако, что весь этот текст будет читаться исключительно ради них:
«Смазливое личико голой шлюхи, искаженное радостью от того, что волосатый молодчик с кривым длинным членом искренне работает в ее анальном отверстии, вставляя и вынимая. Трогательная, чуть смущенная радость на ее лице. И он задыхается от радости, время от времени хрипло требуя: Show me your asshole!, и она гордо, послушно показывает, раздвигая руками (ногти прямоугольные) ягодицы, свою зияющую, в виде лучистой звезды, дырку – анальное отверстие. Оба искренни, и оба по-детски счастливы. Господи, хорошо-то им как! И явно их не толкнул на спаривание инстинкт размножения.
Когда наблюдающий (я, ты, он), наблюдающие (мы, они) видим по больше части искренние счастливые пары, а то и группы совокупляющихся, — это называется «порнография». Совокупление – самое что ни на есть мирное занятие, еда, скажем, куда более агрессивное занятие, чем совокупление, coupling. Наблюдающий, да, часто пристраивается, невидимо, к чужому счастью. Не вижу ничего отвратительного ни в совокуплении на экране или в натуре, ни в том, что пристраивается невидимо наблюдающий.
(…) Судя по астрономическим цифрам заходов на порносайты, они, эти цифры, неизмеримо более грандиозны, чем любые другие интересы человечества. Судя по этим цифрам, вид человеческий более всего озабочен именно своим космическим самочувствием, он только и делает, что ищет совокупления, хотя бы даже и пристраиваясь к чужому, хотя бы даже совокупления второго цикла.
Видимо, религии повинны в том, что и совокупление (терпимое религиями лишь как средство размножения), и тем более совокупление второго цикла – порнография (и следующая из порнографии мастурбация) причислены к грязным и стыдным занятиям человека. В действительности же биороботы заряжаются друг от друга энергией, необходимой для продолжения довольно бессмысленного своего существования на Земле, летящей в страшное никуда».
Эдуард Лимонов, Illuminationes
«…тогда я открывал порносайты.
Меня поражало количество и разнообразие женщин и девушек, снявшихся во время совокупления, раздвигающих перед камерой белые гладкие ляжки и долбящих себе в отверстие пальцами или всякими похожими на мужской член предметами. И как-то во время очередного просмотра порнонарезки дома у одного приятеля я не выдержал и спросил вслух: «Зачем они это делают?» – «Эт приро-ода», – ответил мне кто-то сладостно, будто тоже занимаясь в этот момент сексом. «Да нет, я про то, что зачем соглашаются, чтоб снимали?» – «За деньги еще не на то согласишься», – сказал другой парень, кажется, старший среди нас.
Этот ответ меня устроил тогда. Хотя, скорее всего, многие идут на эти съемки не только из-за денег. У женщин есть эта потребность показать свое тело, продемонстрировать миру, как они умеют быть с мужчиной, с несколькими мужчинами, друг с другом, как изгибаются и стонут при этом, как бурно испытывают оргазм. Демонстрируют, в общем, что они полноценные женщины – крепкие, сильные, выносливые.
Может, природой это так устроено, пришло из тех веков, когда еще не было семей, а была свобода, и наверняка этот инстинкт правильный, честный, но цивилизация укрыла женщин кучей одежд, обложила массой запретов и ограничений. Миллионы в каждой стране подчиняются этим запретам, одежду снимают только наедине с законным супругом, а десятки тысяч или сотни тысяч разными способами показывают миру, что они настоящие самки. Хотя большинство из этих десятков и сотен тысяч все же опасаются полного освобождения. Попробуйте предложить проститутке или лучше бляди без комплексов заснять секс с ней, и девяносто процентов решительно откажутся от этого, даже деньги не помогут. Им нужно сохранять хоть какую-то преграду, точнее, некоторую видимость приличия. Вот, дескать, Юлька дала тому, тому и тому, и еще тому, да всем, кого ни спроси, но у нее сохраняется право кому-то не дать – она в любой момент может ответить на домогательства очередного самца, требующего секса и утверждающего, что она дает всем: «А ты видел, что я давала? Не видел? Ну и отвянь».
А когда секс с тобой увидели миллионы мужчин, и с определенной их частью ты потенциально можешь когда-нибудь повстречаться, сохранять эту видимость приличия наверняка невозможно. Пусть не каждый станет нагло лезть к тебе, но в душе-то будет считать, что и так тебя трахнул: пусть отделенная стенкой экрана, ты была абсолютно открыта, ты показала все и всяко.
Конечно, найти партнера для совокупления такой особи не составит труда (впрочем, как знать), но женить на себе кого-то действительно по любви, создать в семье (если она создастся) нормальные отношения вряд ли выйдет. Не могу представить себя на месте мужа, который знает, видел, что его жена до встречи с ним перетрахалась с сотнями мужчин.
И каким образом такие женщины воспитывают детей, каково видеть, что они взрослеют, и знать: сын, дочь вполне могут увидеть запись, где их мама, давно уже благопристойная женщина, проделывает умопомрачительные сексуальные трюки.
В юности я об этом почти не задумывался. Порноактрисы не воспринимались как живые люди, имеющие какие-то еще дела, кроме секса. Скорее, казались этакими заведенными куклами, которые не едят, не ходят по улицам, не прибираются в квартирах, не стоят в очереди к кассе в универсаме; у них не бывает критических дней и плохого настроения. Да, этакие, созданные лишь для секса под камеру, куклы.
(…) перепробовав разные занятия, в итоге открывал порносайты и смотрел ролики. Их были сотни и тысячи. И девушек, женщин, старух были сотни и тысячи. Все они более или менее одинаково скакали на лежащих и сидящих самцах, одинаково брали в рот, одинаково стояли раком, одинаково подставляли лица под брызги спермы.
Я смотрел и не мог понять, зачем смотрю. Возбуждения не было никакого, любопытства тоже. Лишь усиливалась тяжесть в груди, острее давила тоска, что-то внутри горла душило. И часам к пяти я, полумертвый, валился на постель и засыпал или, может, терял сознание. А в восемь звонил будильник.
Роман Сенчин, «Информация»
«И тут вдруг вспомнилась одна вообще из киноленты.
Это была первая фильма такого толка, я ее лет в четырнадцать увидел.
Был шок.
Она ведь до сих пор где-то существует, часто задумывался я. Мулатка, короткостриженая, с голубыми глазами, голубейшими. Или у меня что-то с экраном не ладилось. Мне всерьез хотелось найти ее, жить с ней. А что, ей лет сейчас, быть может, тридцать семь. Тогда было, наверное, двадцать. А сейчас тридцать семь, точно. Как Пушкину. Чем она занимается теперь? Больше я ее в фильмах не встречал. Только в одном видел, и смотрел его сто или даже больше раз. Тысячу.
У нее там всего один эпизод был. В большой комнате, почти бараке, сразу много людей развлекались как могли, но только она одна, я видел и знал это наверняка, получала натуральное, не крикливое, огромное, мучительное удовольствие от происходившего с ней. От всего с ней происходившего, даже вот так.
Теперь, когда нажмешь пуск, вставив диск с разнообразным ласковым мясом на обложке, – они все размываются, расплываются быстро, и вообще, едва глаза закроешь, не отличишь ни лица, ни голоса, ни руки, ни спины. Что-то шевелилось, подтекало, а что именно, куда, как – кто его знает.
И на душе такая сухость, такая тоска, и подташнивает немного.
А мулатку помню, как будто жил с ней, как будто она была совсем близкой и никогда не сердила меня.
Упираясь лбом в теплеющее стекло, я всё зазывал ее к себе сейчас, чтобы навестила, обрадовала, но она не давалась, отворачивалась. Я настигал, чтобы в эти ее глаза голубые заглянуть, но мелькнула щека, на щеке сыпь какая-то, неприятно стало.
…еще была другая страсть, вспомнил, да, – к этой, с рыжиной…
В фильмах подобного рода интереснее всего не сам животный скок, а вот то, что порой бывает перед финальными титрами, – когда вдруг выясняется, что всё это снимали в студии, на камеру, и куча ненужного народа бродила вокруг, пока розовое тело на каблуках примеривали к себе один, другой, а то и сразу три крепковыйных типа.
И вот эта с рыжиной отработала целый фильм одна, старалась, то вниз головой висела, то вверх ногами, еще у нее такие узкие бедра – от этого и в бедрах всё кажется узким, и возникало почти биологическое любопытство: как же эти буйночреслые разноцветные, то белые, то черные, нелюди не разорвали ее на две части.
Но потом фильма завершилась, и под титры началось самое главное: пузатый и притомившийся оператор пьет водичку, рыжая утирает лицо полотенцем, оператор раз – и поливает на нее из мятого пластикового стаканчика, а она смеется и рот раскрыла – ловит воду. Язык ее видно… Он такой горячий, наверное, этот язык сейчас, пахучий, столько на нем намешано рас, сколько всякого вкуса – и вот льют на него водой.
Потом кадры бегом возвращаются к одной из сцен фильмы, и теперь видно, как обычный разнорабочий устанавливает нужный свет, а рыжая в это время уже висит на какой-то обезьяне с кроличьими глазами, обнимает его за плечи тонкой рукой и за жирное ухо покусывает. И эта обезьяна то снимет с себя ее, буквально держа в ладонях – она ж легкая! – то опять наденет, то снимет, то наденет – и то так наденет, то эдак. Рыжей без разницы, у нее как сливочным маслом всё повсюду залито, и как ни примерь ее – ей всё хорошо, всё радостно, разъятая плоть слипаться не успевает. И тут, говорю, работают со светом как раз, и скучный тип держит какую-то специальную картонку, чтоб не отсвечивало от окна или еще откуда.
Да?
Мозг взрывается от ужаса! белые звезды гаснут! рушится об голову, как бетонная витрина, кромешная тьма! истекает сливочное масло! – а он с картонкой ловит блик, и у него чешется нога, а почесать некогда.
…но и эта рыжая, сколько я ее ни вызывал, ничего не хотела делать, я из последних сил цеплялся за ее космы, руки выкручивал, не отпускал, потом заметил вдруг, что у нее веснушчатые плечи, и так муторно стало.
Эти опарыши – их трение – я только и вижу в последние годы, когда воровато смотрю в мельтешащий экран.
Отвратительные немки, говорящие на своем отвратительном языке. На нем только алгебру можно преподавать в школе для недоразвитых.
Белесые скандинавки, с припухшими где надо и не надо телами, бестолковые, словно не знают, что с ними делают, зачем, но и не удивляются этому – ну делают и делают, мало ли что.
Латиноамериканки, которые каждый раз норовят превратиться в трансвеститов и испортить настроение на весь уикенд.
Польки – какие-то всё время неумытые, будто их нашли на вокзале. И развороченные так, словно каждая спала не с мужчиной, а с юности жила с оглоблей и любила ее.
Японки, играющие в одну и ту же игру, – каждая тупит взор, как будто ничего этого не видела никогда, и тут вдруг появляются сорок бодрых самураев и быстро удивляют ее сорок раз подряд прямо на лицо.
Наши, с их кисломолочными телами, не знавшими солнца, с их мерзейшей претензией на душевность, которая разъедает любой разврат.
И речь у нас еще хуже, чем у немцев. «О, какой у тебя член». Член у меня? Сука, у меня пулемет Калашникова модернизированный, сейчас я башку тебе расшибу. Беги отсюда быстро, считаю до тринадцати. Нет, до семи, а то убежишь.
Захар Прилепин, «Черная обезьяна»
4.
Три эмоциональных, похожих, разноцветных отрывка.
Удивительно, что трое русских писателей, практически одновременно («Информация» Сенчина и «Черная обезьяна» Прилепина изданы в 2011 году, лимоновские озарения – в 2012-м, а писались с 2007-го по 2011-й) попробовали себя в неожиданном для нашей словесности жанре и амплуа – рецензентов порно.
К Лимонову, впрочем, это относится постольку поскольку, ибо новых книг он не пишет, а дописывает, точнее – додумывает старые, по сути – одну и ту же книгу о путешествиях частей собственного тела – члена, сердца, ума – на край русской ночи.
Показательно: обложка Illuminationes, мрачно пародирующая византийскую иконопись, легла у меня в ассоциацию к обложке «Палача» — романа о жизни и смерти профессионального садиста, для которой Лимонов сам и позировал.
Что же до двух других авторов – им, как ни крути, потребовалась определенная смелость. Поскольку при всех нынешних свободах (а свобода изображения секса, не говоря о занятиях им, у нас почти не ущемляется, по причине своей высокорейтинговости на ТВ, в отличие от прочих свобод) и вообще откровенности современной русской жизни, — высказывать близкое и регулярное знакомство с данным предметом – как-то оно, знаете, некомильфо. Не то, чтобы неприлично, а немагистрально, что ли… Уводит в крайний индивидуализм, в глубоко личное переживание по столь несерьезному поводу. Не болотно всё это как-то, не по-сахаровски… А еще известные писатели…
Тут не откажу себе в удовольствии снова процитировать Лимонова.
«До этого он порицал меня и мои произведения. “Вот я когда-нибудь сяду и напишу. (…) Уж я напишу, так напишу… Это ты все о пизде, да о пизде, серьезные книги нужно писать, о серьезных вещах”. “Пизда – очень серьезная вещь, Лёня, — отвечал я ему. – Очень серьезная”».
Есть, конечно, якобы интеллектуальное якобы порно, режиссеры которого, одновременно безоглядно и конфузливо объявляют это дело арт-хаусом, а себя – пусть малобюджетными, но творцами, однако наших авторов интересуют не их вымученная вторичность, а первозданное однообразие безобразия.
Во многом, конечно, подобный прием – обращения героя к порнографии в качестве насущного интереса — объясняется характером книг. Мне уже приходилось определять «Информацию» и «Обезьяну» как романы о «новых лишних людях». При сравнении подробной повествовательности «Информации» — временами петляющей, подчас усыпляющей, с взрывными штрихпунктирами «Обезьяны» очевидной становится типологическая близость героев.
Оба примерно одно возраста и рода занятий (журналистика, PR, литература), с интересом к радикальным социальным практикам – прилепинский герой исследует феномен детской жестокости и насилия, сенчинский торчал когда-то на 60-х и французских идеологах молодежных бунтов.
Но главное — оба испытывают семейные проблемы и кризисы, при этом много, разнообразно и довольно успешно занимаясь сексом. При том, что вовсе не полагают себя крутыми сверхсамцами, скорее, наоборот…
Прямодушная метафора о порнухе как продолжении-отображении внутренней жизни персонажей считывается первым делом — запомнившиеся когда-то, как свежее знание о жизни, кадры отпечатались то ли в голове, то ли ниже, и в нужный момент, флешбэком, пошла вдруг трансляция изнутри уже знакомого человека, и зритель цепенеет перед этим разворотом внутренностей чужой подсознанки.
Прибавим сюда упёртость героев на десятке возвратно-поступательных движений, механистичность страстей, кишечную обнаженность души…
Но уж больно всё это попахивает вульгарным психологизмом.
С Лимоновым как раз понятно – в его коротеньком эссе, которое, кстати, так и называется, «О порнографии», слово «радость» встречается трижды, «счастье» и его производные – тоже, они, собственно, и определяют залихватскую интонацию отрывка.
Не то у младшего писательского поколения. Прежде всего их интересует не концептуальная, а, можно сказать, практическая сторона зрелища, вещественный результат порнографического интерактива (точно подмеченного Лимоновым); прилепинский герой конкретен и прям, без тени стёба:
«Мне всерьез хотелось найти ее, жить с ней. А что, ей лет сейчас, быть может, тридцать семь. Тогда было, наверное, двадцать. А сейчас тридцать семь, точно. Как Пушкину».
Однако и в рассуждениях о потенциальной семейной жизни порнодив вяло резонерствующего героя «Информации», сквозь придавленный морализм, побивается невыносимо личное. Он словно примеряет на себя тревожный праздник совместной жизни с отставной секс-звездой…
Прилепин и Сенчин вообще до подробностей схожи в своих порнорецензиях и одинаково фиксируют магистральное ощущение – тоску и тошноту.
Авторы, казалось, готовы, соединив происходящее на экране с внутренним состоянием героев, продлить уравниловку и дальше, распространив на весь окружающий российский ландшафт, как минимум, в том, что упирается в тяжесть, сухость и тоску. Однако их останавливают в этом движении – два предмета с нехитрой механикой и функционалом – пулемет Калашникова модернизированный и – будильник.
Порнография – передовой отряд виртуального мира, но реальность пока сильнее. Пока?
Алексей Колобродов