Услышав по «Эху Москвы» имя певца Юлиана – не то ему дали заслуженного артиста России, не то пока собираются, не то дали давно, а упомянули в связи с иным каким-то триумфом, я вспомнил – оглушительно, фотографически, с участившимся сердцебиением – родной городок Осокин, текстильное производство, красного директора Зинаиду Андреевну Лубянченко. Или, скорее, наоборот, о певце Юлиане я подумал потому, что существовали когда-то на свете городок Осокин, текстильное производство, красный директор Зинаида Андреевна Лубянченко.
У аборигенов волжского города Осокина было три повода для патриотических чувств – арбузы, количество личных автомобилей на душу населения и праздник День текстильщика. Местные арбузы даже упоминались в остросюжетном фильме то ли «Ошибка», то ли «Судьба резидента» про шпионов и с артистом Г. Жжёновым в главной роли: герой тащит с теплохода два громадных зелёно-полосатых шара, объясняя встречающим «Да вот, в Осокине выходил», и, кроме того, могли служить индикатором инфляции уже в советское время – на моей памяти цена их поднялась от пяти до десяти копеек за кило, отец же вспоминал о золотом веке, когда килограмм стоил копейку. В последние годы я встречаю их по августу-сентябрю, в больших железных ящиках, на неровных картонках с ценой коряво выведено «Осокинские». Происхождение арбузов, таким образом, стало брэндом – и, следовательно, потеряло в эксклюзивности. Да и арбуз нынче, пишут мне, в Осокине пошёл далеко не тот, что раньше.
Про автомобили в Осокине рассказывали миф, будто средний показатель личного автотранспорта на душу населения – первый в стране, и угодила эта цифра не то в закрытый доклад ЦК, не то в столь же малодоступные энциклопедии. Дело в том, что некоторые предприимчивые осокинцы, пользуясь высоким урожаем помидоров, абрикосов, да и тех же арбузов, продавали их втридорога где посеверней, преимущественно в нечернозёмных областях. Оттого даже местные базары без разбору именовались «Пензами» – по дороговизне, мол, выходит то же самое. Автомобили покупались именно для этих вояжей, а потом, на вырученные деньги, уже новые – сберкнижкам и чулкам осокинцы доверяли не особо. Преобладали «Жигули», поэтому, когда рыночные отношения воцарились по всей стране, а не только в Осокине, в связи с чем появились иномарки, автомобильный повод для патриотизма тоже потерял в актуальности.
Сложней сегодня разобраться с Днем текстильщика. В Осокине был когда-то построен хлопчатобумажный комбинат. Крупнейший в Европе, как убеждали нас школьные учителя, да, похоже, так оно и было. Работало там от 12 до 17 тысяч осокинцев (данные даже у учителей разнились), а директорствовала Зинаида Андреевна Лубянченко. Пришла она на этот пост году в 85-м, едва ли не одновременно с М. С. Горбачевым, который тогда же стал генсеком. Злые языки поговаривали, что карьеру она сделала «одним местом». И называли каким. Я в это никогда не верил – Зинаида Андреевна была женщиной лет пятидесяти, с тяжёлым лицом и глубокими на нём бороздами – от ноздрей к краям неровно выкрашенного рта. Носила невиданные тогда в Осокине дамские деловые двубортные пиджачки, и борта задирались, как у новобранца хэбэ. Что ещё? Пегая прическа, да, кстати, и «это место»… Его я, понятно, не видел, но, было дело, подглядывал в мутные оконца бань («подсекать» – называли это юные осокинцы), где преобладали дамы возраста и комплекции Зинаиды Андреевны, и с содроганием вспоминаю серые осенние кусты между жёлто-мыльных складок… В директора Зинаида Андреевна попала из секретарей парткома, а молодости её, когда карьера могла развиваться в интересующем злые языки направлении, никто не помнил. Слыла она кабинетной затворницей и «на территории» её видели редко. Я, например, всего раза три, и лучше всего рассмотрел, когда приезжал член Политбюро Гейдар Алиев. Административное здание комбината называли, как и всюду, Белым Домом, оттуда и выходил в направлении кортежа белых «Волг» государственный человек, произнося в адрес сопровождавшей Зинаиды Андреевны лестные слова с минимальным акцентом.
Он не лукавил – первое время исполняла свои нелёгкие обязанности Зинаида Андреевна великолепно. Комбинат делал план, зарплаты росли, и даже с продуктово-вещевым дефицитом тех лет руководство предприятия справлялось вполне элегантно – заключались бартерные договора с партнерами далекими и близкими, и на комбинат шли вагоны муки, сахара и шмоток, нередко иностранного производства (Кипр, Корея, Венгрия и т. п.). Сахар давали так, а шмотки справедливо распределялись по трудовым коллективам, где разыгрывались вроде как в лотерею. Вытянул бумажку с крестиком – получай свой дефицит, вытянул с ноликом – жди следующего раза. Лишались права участия в розыгрышах пьяницы и нарушители трудовой дисциплины, что, с одной стороны, сужало круг претендентов, с другой – эту дисциплину укрепляло. Многие осокинцы (которым, как говорилось выше, всегда был не чужд ген предпринимательства) выезжали с выигранным дефицитом на рынки уже не только северных, но и южных губерний, оборачиваясь за выходные, чем серьёзно подкрепляли своё материальное положение трудящихся. Зинаиду Андреевну уважительно называли на комбинате Андреевной, ласково – Зиной и любили, игнорируя карьерные версии от злых языков.
К тому времени относится и День текстильщика, который праздновался с каждым годом всё пышнее. Во второе воскресенье июня центральную улицу города (полуинтеллигентные итээры важно называли её проспектом, старухи в автобусах – Ленинской, а молодёжь, понятно, Бродом, от Бродвея) заполняли горожане всех возрастов и полов, пива и мороженого было – залейся и объешься; мужики весело гомонили у длинных столов, где сотку-другую можно было закусить шашлыком, и оттаскивали их оттуда однообразно нарядные жёны, не теряя лица и настроения. На нескольких площадках в режиме нон-стопа сменяли друг друга концертные коллективы и эстрадные акробаты, выкладывающие телами ХБК и ЗАЛ – инициалы комбината и Зинаиды Андреевны, на стадионах проводились матчи по мотоболу, во дворах – по мордоболу, а завершалось всё – салютом и молодёжными танцами, чуть ли не до рассвета. Словом, аналог бразильских карнавалов, в которые тогда только начинали верить под влиянием сериалов. Удивительно для тех лет (да и для нынешних отчасти) – беспорядки («махаловки», по-осокински) сходили на минимум: видимо, местные авторитеты (их каждый знал назубок) как-то договаривались о перемирии группировок в этот замечательный День.
Чудить Зинаида Андреевна начала в начале 90-х, не отстав в этом занятии по времени от всей страны и её руководства. Комбинат акционировался; руководство пересело на иномарки, Зинаида Андреевна, сделавшаяся председателем Совета директоров, – на «Линкольн» президентской расцветки и габаритов, подобный я видел только один раз, в Москве, выезжающим из подземного гаража заново отстроенного храма Христа Спасителя в сопровождении многоэтажных джипов. «Линкольн» Зинаиды Андреевны поездил с полгода по трудным осокинским дорогам и сломался. Кинулись чинить – нужных запчастей в Москве не нашлось, пришлось выписывать из сверхдержавы-производителя; ремонт обошёлся не в копеечку, и даже не в цент, но едва ли не покрыл стоимость самого авто. Историю «Линкольна» я знаю подробно потому, что имел тогда роман с дочкой зинаидандреевниного водителя. Калибр, по осокинским меркам, значительный, искупавший отсутствие красоты и фигуры, но держалась дочка запросто, ничем не выдавая номенклатурности. Угощала нас с приятелем турецким чаем и немецким ликером (киви), пела тоненьким голосом под гитару:
Дым костра создает уют,
Искры гаснут в полете сами.
Пять парней о любви поют
Чуть охрипшими голосами.
Из всех возможных продолжений романтической этой песни мне запомнилось почему-то непристойное, способное многое поведать вдумчивому исследователю менталитета тогдашней молодёжи:
Вот закончился школьный бал,
Ты позвала манящим взглядом,
И вот теперь через нарядный зал
Мы идем с тобою рядом.
Твоих родителей дома нет –
Они в гостях у тети Веры,
В твоей комнате погашен свет,
И закрыты входные двери.
Ну что поделать с тобою такой!
На этот стол и на эти книжки
Брошен лифчик твой голубой
И смешные твои трусишки.
Поэта Пушкина бронзовый бюст
Украшают мои подтяжки,
А я лежу и раздвинуть боюсь
Твои на солнце загорелые ляжки…
Уф-ф… Дальше, к сожалению, не помню, но зато через много лет установил, украв у квартирных хозяев сборник «Поёт советская страна» (М.: «Московский рабочий», 1962 г., составитель Я. Шведов), что у песни есть автор: слова Н. Карпова, музыка, правда, народная. Понятно: ни Н. Карпов, ни дочка водителя о приведённом мной продолжении не подозревали, дочка и целовалась-то без чувства, толка и расстановки, вытянув губы клювиком, хотя, заканчивая в областном центре юр, метила в прокурорши. Впрочем, речь не о дочке и её папе-водителе, даже не о «Линкольне», но о Зинаиде Андреевне, которую понесло.
Едва только народ смирился с «Линкольном», пошли слухи, будто в деревне по соседству с комбинатским пионерлагерем «Звёздный» Зинаида Андреевна строит пятиэтажный дом-виллу с бассейнами, зимним садом и парком породистых лошадей. Строит, ясно, не сама, потому что из заграниц не вылазит, но бригада турок за комбинатские кровные. Слухи подтверждались и очевидцами. Ладно, и с этим бы работники предприятия смирились, но тут отделившиеся узбеки стали ломить за свой хлопок цены немыслимые и валютные, руководство отправилось в Москву за кредитами, ручеек бартерного дефицита оскудел и пересох, возникла левая оппозиция, народ всё внимательней прислушивался к злым языкам. Странное дело – даже прежнее ласковое «Зина» по адресу Зинаиды Андреевны превратилось в «Зинку», зазвучало теперь грубовато и даже угрожающе…
Зато Дни текстильщика приобрели размах почти катастрофический. Зинаида Андреевна стала приглашать для выступления на концертных площадках звёзд всероссийского масштаба. Если раньше горожане вполне удовлетворялись выступлениями народных хоров, танцевальных ансамблей, а на сладкое – местного ВИА «Планета», все другие времена года игравшего на танцах в горпарке, и ради такого дня, как текстильщика, протаскивавшего в программу, помимо песен советских композиторов, к вящей радости молодых меломанов, полузапрещённые произведения «Воскресенья», «Динамика» и «Карнавала» (а однажды даже «Примуса» – «Девочка сегодня в баре»), то теперь на площадках можно было увидеть Юрия Антонова, Николая Гнатюка и Вячеслава Добрынина. Поговаривали о приезде Софии Ротару на следующий День текстильщика. Впрочем, неизбалованные зрелищами и гостями осокинцы почему-то восторга от всех этих звёздных дождей не испытывали, рассказывая о пребывании в городе известных артистов истории скандальные, анекдотические и однообразные. Якобы Вячеслав Добрынин вышел на сцену пьяный в сосиску, в заблёванном блестящем пиджаке, и обругал город Осокин «сраной дырой», где у него спёрли другой пиджак, нормальный. Теперь-то я думаю, что автор хита «Не сыпь мне соль на рану» просто неточно процитировал нецензурный вариант «Евгения Онегина», в поисках дешёвой популярности у местных скабрезников, хотя это, конечно, тоже не делает ему чести. В другой раз говорили, как пьяную участь Добрынина разделил уже эстонский певец Тыннис Мягги, упавший при выходе из ресторана высшей категории «Комета», где на него наступали выходившие следом не менее именитые артисты Виктор Вуячич и Ольга Пирагс, по причине чего он так и не порадовал осокинцев своими песнями, среди которых были весьма популярные тогда у публики шлягеры «Спасите, спасите разбитое сердце моё» и «Любимый дворик может спать спокойно».
Особенно невзлюбили почему-то в Осокине певца Юлиана, и вся трагедия заключается в том, что Зинаида-то Андреевна как раз любила Юлиана и ценила его творчество больше всех остальных певцов, приглашая на День текстильщика регулярно. Оговорюсь: осокинцы, и это их отчасти извиняет, худо относились к Юлиану ещё до того, как он зачастил в Осокин. Кстати, за деятельностью и успехом певцов в Осокине следили очень внимательно, а с некоторых пор – почти по-родственному, ведь многих видели живьём и теперь не могли относиться к ним просто как к телевизионным персонажам. Регулярно писали в «Утреннюю почту», «Песню года» и очень негодовали, когда ведущие этих эстрадных программ игнорировали заявки осокинцев. Во множестве домов на Новый, скажем, год принято было не ужираться до свинства с плясками, вызывающими приступы давления и остервенения у нижних соседей, и пением дурными голосами «Ой, мороз, мороз», но степенно сидеть у обильно заставленных закусками столов-тумб, следя за новогодней телевизионной эстрадой, обсуждая справедливость включения в праздничную программу того или иного певца или произведения. Порой за одним столом собирались поклонники совершенно разных стилей, жанров и артистов, и тогда до утра и финала «Песни года» не утихали споры о том, кто лучше: белорусский коллектив «Сябры» или Валерий Леонтьев, Юрий Богатиков или ансамбль «Земляне»… До мордобоя доходило крайне редко, да и в финал «Песни года» попадали почти все осокинские фавориты.
Потому ничего странного не было в интересе осокинцев к Юлиану. Интересе, увы, негативном. Про него по Осокину сразу поползли какие-то безобразные слухи, будто эстрадную карьеру делает он «одним местом», ублаготворяя похотливую, как и все такие бабы к пенсии, говорилось со знанием дела, старуху-карлицу композитора Пахмутову. Благоразумные осокинцы, из тех, кто как раз проводил праздники за телевизионной эстрадой, пытались распространителей слухов увещевать: дескать, у Пахмутовой есть муж, поэт Добронравов, в соавторстве с которым она написала столько замечательных песен, «Светит незнакомая звезда», например, про космонавтов… Но распространители на это только подмигивали, грязно осклабляясь и продолжая изощряться в нехороших подробностях. Шаткое это равновесие покатилось под откос кувырком вместе с репутацией Юлиана, когда к последнему воспылала большою любовью Зинаида Андреевна Лубянченко.
Юлиан не только выступал теперь на Дне текстильщика последним вместо ВИА «Планета» и пел вдвое больше остальных коллег, он стал с Зинаидой Андреевной совсем запросто, приглашаемый ею и в трудовые будни покататься на «Линкольне» и породистых лошадях на территории пятиэтажного дома-виллы. Вдобавок горожане откуда-то узнали суммы гонораров певцам за приезд и выступление в Осокине и гонорары же Юлиана, превышающие остальные не вдвое, но во много больше раз. Суммы были, разумеется, астрономическими, в долларах, и пошли разговоры, будто это и есть зарплата работников, которую как раз к тому времени стали задерживать. Что было всё-таки фактически неверным – разные ведь ведомости! – пыталась образумить народ бухгалтерия. Но слово было найдено – Юлиан стал в Осокине проклятым певцом, творчество его возненавидели, что тяжёлым грузом легло на и без того переставшее к тому времени быть добрым имя Зинаиды Андреевны Лубянченко.
Вспоминается такой эпизод. Как-то субботним вечером мы с товарищами мирно выпивали в гостях. Спиртное, естественно, завершилось аккурат к полуночи; я и мой приятель Стас были снаряжены за продолжением банкета. Возвращаясь с трофеями тёмным романтичным двором, мы услышали из мигающего цветомузыкой соседского окна красивое хоровое пение. Исполнялась песня «Под крылом самолета о чем-то поёт зелёное море тайги». Стас, большой поклонник народного творчества, замер, слушая. Когда были допеты последние слова, из окна высунулся мужик, с покрасневшим от напряжённого пения лицом и баяном на тяжёлом животе и весело крикнул в пространство двора: «Во, слыхали?! Не Пахмутова со своим толстожопым Юлианом! И не Зинка… – он выдохнул. – Параститутка!». Затем, ухмыльнувшись всем пьяным усталым лицом, он мощно заиграл «Ой, то не вечер». Но эту песню мы не любили и отправились к друзьям. Мужик ошибался – открываю всё ту же книгу «Поёт советская страна» и обнаруживаю эту песню – музыка, подчеркиваю, А. Пахмутовой, слова С. Гребенникова и Н. Добронравова. Кстати, если уж опять всплыла эта книга, упомяну, как на Букеровском обеде 2000 г. я хотел подойти к писателю Войновичу, тусовавшемуся с красным от гипертонии и выпитого лицом, чтобы он подписал автограф на том месте, где опубликованы его песни «Заправлены в планшеты космические карты» и «Комсомольцы двадцатого года». Но не подошёл – постеснялся, да в то время ещё и не украл книгу у квартирных хозяев. Единственное, в чем баянист-ругатель был прав, так это указав на некоторые особенности фигуры певца Юлиана. Действительно, концертный бархатный пиджак, который он носил, постепенно расширялся на конус; «услада глаз педика» – похабно подхихикивал вслед за украденной у какого-то писателя фразой мой приятель Каиров, едва завидев Юлиана по телевизору.
До Осокина дошли вполне достоверные сведения, будто Юлиан – сирота. В самом факте, конечно, ничего зазорного не было: на эстраде как раз была мода на сиротство, юные осокинцы обожали приютский ансамбль «Ласковый май», а старшеклассницы даже писали сочинения о своём знакомстве с его солистом Ю. Шатуновым, в чём их поощряли передовые учителя русского языка и литературы – вопрос даже выносился на гороно. Но сведения о сиротстве Юлиана дополнились новыми, менее достоверными, но упорно циркулировавшими, о том, что Юлиан, дескать, – незаконный сын Зинаиды Андреевны Лубянченко, когда-то брошенный ею в роддоме, а теперь найденный с помощью генной экспертизы и телепередачи «Чтобы помнили». Это был страшный удар по Зинаиде Андреевне и осокинским устоям вообще. До Зинаиды Андреевны в Осокине был только один подобный случай – некая Рита Павлова, фарцовщица, тоже так вот оставила ребёнка в родильном доме. Риту затравили – с базара, где она торговала (поскольку бартер на комбинате иссяк, осокинцам стало некуда возить дефицит, и они во множестве оказались на местных рынках), её гнали пинками. С горя Рита стала колоться солутаном и вскоре умерла от нервов.
По официальной версии, Зинаида Андреевна была бездетной; муж её, бывший военный психиатр, а теперь в отставке, соединил с ней свою жизнь, уже когда обоим было за пятьдесят. К городской Доске почета, где висел неплохой портрет Зинаиды Андреевны, устремились толпы осокинцев с плакатами Юлиана и его же фото, вырезанными из эстрадных журналов. Подолгу изучали сходство и, увы, укреплялись в нехорошей сплетне. Поначалу всё это акции Юлиана у осокинцев даже поднимало – он же не виноват! – но потом пенсионеры вспомнили сталинский афоризм «Яблочко от яблони недалеко падает». Это мнение и стало господствующим.
Ко всему прочему выяснилось: Юлиан – гомосексуалист. И в Осокин он ездит совсем не из-за неверной мамаши, а чтоб погужеваться в офицерском училище военных сантехников, над которым шефствовала Зинаида Андреевна и откуда не вылезал её первый зам Шушков, давно знаменитый нетрадиционной ориентацией. Словом, жуть.
Такого Осокин вынести уже не мог.
Кульминация случилась на очередной День текстильщика. А предшествовали ему трагические события: часть рабочих, не отправленная в неоплачиваемые отпуска, попадала у неработающих станков в голодные обмороки. Остальные тоже по полгода не держали в руках зарплат. В одном из цехов подожгли материал-полуфабрикат, скатанный в громадные рулоны, предварительно облив растворителем, и только самоотверженность и слаженная работа местного МЧС спасли предприятие от огненной катастрофы. Позже на месте локального пожара обнаружилась надпись «Привет Юлиану!». Самого же Юлиана, выступавшего, как обычно, на главной площадке последним, забросали кусками арбузов. Арбузная мякоть стекала по бархатному концертному пиджаку, расширяющемуся на теле певца конусообразно, краснела, подобно кровавым сгусткам; Юлиан рыдал в зафонивший микрофон. Город лихорадило.
По фактам терроризма из областного центра прибыл следователь тайных спецслужб, но ничего не накопал. Впоследствии знакомые вывели меня на одного из злоумышленников (в Осокине они ходили в героях) – фамилию я не буду изменять, а просто не назову. Оказывается, в эти же дни готовилось покушение на саму Зинаиду Андреевну! Исполнители залегли на крыше одного из производств, поджидая, когда Совет директоров пойдёт с обходом. «Представляешь, – делился со мной этот человек. – Я уже поймал в прицел «это место» у старухи, ну, думаю: сначала туда, а контрольный – в голову. Волнуюсь, конечно, дыхание останавливается, очки запотели. И – не смог».
* * *
Комбинат обанкротился. Его раздробили на части, по дешевке скупленные олигархами. Зинаида Андреевна заболела и умерла от рака. Муж её, бывший военный психиатр, прибрал к рукам всю оставшуюся недвижимость, пятиэтажный дом-виллу продал от греха за большие деньги, а на хоромы в «золотом магазине» (самый элитный дом в Осокине) навесил несметное количество запоров. На похороны он не явился. Не приехал отдать последний долг Зинаиде Андреевне и Юлиан (в Осокине говорили, что он лечится от СПИДа), зато на отпевание в церкви ворвалась группа бывших рабочих и работниц комбината, матерясь во Храме Божьем и плюя на гроб и Зинаиду Андреевну в нём.
Впрочем, Осокин уже ничего не могло удивить. За неделю до этого печального события попадья обнаружила мужа в объятиях однокашника-семинариста – священник, получивший осокинский приход, прибыл в город сразу после защиты диплома и не утратил ностальгических связей. Осокинские прихожане, с их стихийным чувством нравственности, уговаривали матушку подать на развод и ославить нечестивого попа на всю епархию. Но та, принимая дары, только горько вздохнула: «Значит, таков мой крест…».
Юлиана в Осокине терпеть не могут до сих пор, несмотря на то, что старые добрые дискуссии у голубого экрана о судьбах отечественной эстрады как-то постепенно сошли на нет. На мой взгляд, зря – он не так уж и плох, верней, есть певцы гораздо хуже, а поклонники – невзыскательней. Довелось мне попасть на банкет в одном из ресторанов гостиницы «Россия» в Москве, который давал наш губернатор в честь учреждения единой партии власти. На эстраде правила бал пожилая певица, с похабно высовывавшейся из коричневого декольте разделительной линией бюста. Пела она всё больше песни из репертуара сомнительных исполнителей, вроде Любы Успенской, пела с пронзительно-блатным гнусавым прононсом, отчего на душе становилось погано и невесело. Под стать ей были и гитарист с синтезаторщиком. Свежеиспечённые партийцы (сплошь крупные чиновники и деятели) радовались, однако, такому концерту, как дети, подпевая. Потом затанцевали. В кругу танцующих, среди частокола волнующихся тел, дрыгающихся ног и сплетающихся рук, выделялся глава районной администрации Папанский, преданный сторонник губернатора, как раз тогда в очередной раз угодивший под следствие. Он плясал всем крупным телом, кудряшки а-ля Пушкин, только седые, и тяжёлый багровый кляплый нос подрагивали совсем не в такт музыке…
Меня, конечно, станут попрекать за столь малоэффектную концовку. Но я ведь не сочиняю, а только вспоминаю. О том, что были когда-то на свете городок Осокин, праздник День текстильщика и краснодиректор Зинаида Андреевна Лубянченко.
2002
Алексей Колобродов