Отличный писатель Сергей Есин заметил как-то в своих дневниках, что классическое кино чаще всего снимается по классическим произведениям: от «Крёстного отца» до «Войны и мира». И исключения в данном случае лишь подтверждают правила.
Ну да, согласился я внутренне: какой сценарист, будь он хоть семи пядей во лбу, даст столько простора, столько воздуха и такое (бесконечное!) количество интерпретаций поступков, слов и жестов героев, сколько могут дать Чехов или Гоголь.
Авторский сценарий один раз черпнул и всё – черпак неприятно скрежещет по дну; второй раз за использованный сценарий никто никогда не возьмётся.
А классика!
Вот, скажем, недавно был юбилей Гоголя, показали сразу три экранизации «Ревизора»: 1996-го года (где Хлестаков и городничий — Миронов и Михалков), «Инкогнито из Петербурга» 1977 года, срежесированное Леонидом Гайдаем (где Хлестаков и городничий соответственно Мигицко и Папанов), и «Ревизор» 1952 года (в главных ролях Игорь Горбачёв и Толубеев). Наверное, ещё и телеспектакль с Андреем Мироновым в роли Хлестакова был.
Это ж какое удовольствие сравнивать все экранизации с гоголевской пьесою, а потом друг с другом. А лет через десять «Ревизора» ещё раз экранизируют, и снова будет интересно.
Или вот в следующем году исполнится сто лет со дня смерти Льва Николаевича Толстого, и нам наверняка покажут сразу пять экранизаций «Анны Карениной»: американскую 1961 года, где Вронского играл Джеймс Бонд — Шон Коннери, советскую 1967 года с Татьяной Самойловой, ещё одну американскую 1985 года с Жаклин Биссет, третью американскую с Софи Марсо, и, наконец, новый фильм Сергея Соловьёва, где Каренину играет великая актриса Татьяна Друбич.
А ведь была ещё первая «Анна Каренина», 1935 года с Гретой Гарбо!
Пиршество духа какое, право слово.
…Или уже в этом году, в июне, будет 210 лет со дня рождения Пушкина, не самый круглый юбилей, зато повод сравнить «Капитанскую дочку» 1959 года со Стриженовым в роли Гринёва, с «Русским бунтом» 1999 года с Машковым в роли Пугачёва. А «Выстрел» помните, с Михаилом Козаковым? А не столь давнюю «Барышню-крестьянку», фильм настолько светлый и чистый, какие мы и делать уже разучились — где Василий Лановой сыграл одну из лучших своих ролей?..
Сказано было кем-то, что мировая культура явила, четыре, кажется, чуда: античность, Возрождение, французское искусство XVIII века и русская литература XIX-го.
Такие обобщения чреваты большими потерями (в многовековые расщелины могут завалиться целые эпохи), но думать об этом всё равно приятно.
И относительная ограниченность количества текстов, написанных в гениальном русском XIX веке, вовсе не должна нас огорчать: их можно экранизировать хоть ежегодно – и от них не убавиться нисколько. Тем более, что Бунин, Горький, Леонов, Набоков, Платонов и Булгаков – это также Золотой век, а не Серебряный, и они могут смело числиться по ведомству русского чуда.
В итоге нашим режиссёрам ниспослана благодать: черпай – не хочу. (Или, как писатель Солоухин говорил о прозе писателя Леонова, что похожа она на русскую лепёшку – откусишь малый кусочек, а нажуёшь полный рот. Так вся наша классика!).
Например, Владимир Бортко понял это, и путешествует себе от Достоевского к Булгакову, от Булгакова к Гоголю. И все рады тому.
Года два с лишним назад в одном журнале, делая шутливые предсказания, я неожиданно для самого себя написал, что режиссёр Балабанов начнёт экранизировать классику, скорей всего, Чехова. Сам себе удивился, когда вышел «Морфий» Балабанова. Ну, не Чехова экранизация, а Булгаков – разница, в данном случае, не принципиальная: два саркастичных врача, описывающих, к тому же, мрачную русскую провинцию.
А что ещё было делать Балабанову?
Это нормальный путь всякого русского режиссёра: и начинать порой с классики, и, сделав широкий круг, к ней возвращаться.
Классика облагораживает почти любую работу. Нужно очень постараться, чтоб получилось совсем уж из рук вон плохо. Зато если постараться, чтоб вышло хорошо – ай, какой лакомое блюдо получается порой.
Озверев уже от новорусского кино, недавно отправился я с любимой женщиной в лавку, и приобрёл там разом «Станционный смотритель» Соловьёва, «Плохой хороший человек» Хейфица, «Поцелуй» Балаяна, «Отцы и дети» Смирновой. Первый фильм по Пушкину, потом два по Чехову, и последний, прошу прощения у закончивших среднюю школу, по Тургеневу.
После нескольких вечеров у телеэкрана душевное равновесие моё было восстановлено непоправимо, и душа моя по сию минуту преисполнена светом, и на свету танцует щекотная солнечная пыль.
Вдохновлённые, решили продолжить эксперимент и посмотрели вчера «Дядю Ваню» от Андрея Михалкова-Кончаловского; мы эту фильму почему-то не видели.
Я, признаться, вообще кроме какой-то «Курочки Рябы» и, придержите меня, редактор, «Глянца» никаких русских фильмов у Кончаловского не смотрел. И тут был раздражён, признаюсь: эту всю постперестроечную блажь оказывается снимал тот же упоительно умный, тонкий, волшебный режиссёр, что создал «Дядю Ваню»?
Того самого «Дядю Ваню», который, наверное, научил младшего Михалкова делать свои, превыше моих похвал, экранизации Чехова и Гончарова, появившиеся чуть позже.
Того самого «Дядю Ваню», где гениальный Смоктуновский в одном двухсекундном фрагменте играет целую человеческую судьбу. Где каждую сцену стоит разбирать подетально, чтоб научить три четверти из полка современных режиссёров (включая повзрослевшего режиссёра самого «Дяди Вани») снимать кино.
Боже ты мой, что ж мы делаем с собой. И своими руками ведь! Никто не заставляет.
Предсказать что ли, что Кончаловский вновь вернётся к классике? У меня иногда получается.
Вопрос, впрочем, мне хотелось поднять другой.
Когда любуешься экранизациями великий русской литературы, периодически возникает ощущение, что снимал если не все, то большинство этих фильмов один и тот же режиссёр. Самый любимый мой режиссёр, надо сказать.
Тактичный, внимательный, всё понимающий в человеке, любящий человека, жалеющий человека… о России печалящийся… в Бога верующий, наконец.
Но я тут задался вопросом: кто был первым, кто всё это придумал снять и сыграть раньше других?
Вот эти усадьбы, где свет лежит мягкими квадратами, и скрипят половицы… и все эти застолья, где ложечки звенят о чашечки, и сначала начинается разговор, а потом вдруг паузы, и быстрый нервный перегляд… и все эти ночные одиночества, когда мужчины смотрят пронзительными глазами вникуда, и шелестят бумагами, в поисках того, куда затерялась целая жизнь со всеми её надеждами… и эти закутки, где женщины отталкивают мужчин, не в силах оттолкнуть, и всё-таки отталкивают… и гитара играет что-то еле слышное, но запоминающееся на целую жизнь… и деревенский мужик с бородой прошёл мимо, бестолковый… и добрая нянька с вязаньем…
Или, иногда, Петербург, с его сирою стужею… и тоже с пронзительными глазами мужчин и тонкими запястьями женщин…
Или, иногда, Москва, с её балами и купечеством… и с мужчинами, да, которые… с женщинами, да…
И всё это и всегда это — такое русское, такое растерявшееся, такое милое.
Кто придумал, а? Кто уловил тональность, мелодию, вкус, цвет (причём ещё в чёрно-белом кино) и перенёс на экран, где в который раз ожили прекрасные тени?
Иван Пырьев, снявший «Белые ночи» в 1959 году? Хейфиц, снявший в 1960 году «Даму с собачкой»? Или Швейцер, экранизировавший в том же году «Воскресение»?
Давайте поставим кому-нибудь из них памятник. Или всем им сразу поставим памятники.
Потому что донести, не расплескав, чудо – тоже дар.
Экранизируйте классику, господа, прошу вас.
Это один из немногих шансов вспомнить кто мы такие.
Да и без надежды вспомнить тоже экранизируйте. Самим же лучше будет.
Захар Прилепин