Интервью портала «Живая литература» с Верой Галактионовой
Каждый художник, работающий со словом, должен временами испытывать глубокую неудовлетворенность из-за ограничений, налагаемых самим материалом. Чего только он не мечтает соткать из слов! Перед ним расстилается сознание читателя, и он хочет создать там новый мир ощущений или, точнее, пробудить к жизни все мертвые и уснувшие чувства. Можно сказать, что творец хочет расширить владения своего искусства. Тот, кто работает со словами, хочет ощущать на губах их вкус, вдыхать их запах, пересыпать их, словно горсть камушков, и слышать, как они гремят и стучат друг о друга; он хочет, чтобы слова на белой странице сразу останавливали взгляд, чтобы они выскакивали из-под пера и до них можно было дотронуться, как прикасаются к щеке возлюбленной.
Книги Веры Галактионовой в самом прямом смысле дают словам жизнь. Она, по словам Владимира Винникова, «слишком многое видит без иллюзий, едва ли не жесткими, нечеловеческой ясности ангельскими очами».
Об этом мой разговор с Верой Григорьевной, писателем, которая заметила то «неладное», что происходит в России, и отразила его в своей прозе.
Вера Григорьевне, по сводкам интернета последний ваш роман «5\4 накануне тишины» появился в 2004 году. Накапливаете силы для нового романа или пишите, но не издаете, проясните ситуацию?!
Заняться накоплением сил очень хотелось бы. Но есть такие люди, которых жизнь всегда держит лишь в одном режиме — в режиме расходования сил. Эти люди — русские… У нас трудная история, нам физически сложно выживать. Так складывается на протяжении веков. Успеть сказать сегодня, поскольку неизвестно, уцелеешь ли завтра, — с этим ощущением работали русские прозаики и поэты в XIX, в ХХ-ом веке. С этим ощущением мы работаем и сейчас… Времена Александра Пушкина, Александра Грибоедова, Алексея Ганина, Варлама Шаламова, Леонида Бородина, Наталии Карповой, молодого Ивана Миронова никуда не делись. Мы в них живём. Меняются реалии, политические режимы, но в сути перемен нет — если писатель думает о путях развития державы, об особенностях её исторической миссии, то отдыхать он обычно не рискует.
Из крупной прозы у меня вышли «Спящие от печали» («Наш современник», № 3, 4, 2010). «Спящих…» в Интернете можно прочесть на сайте журнала и на сайте «Хронос». В сборнике «Московский год прозы» вышла повесть «Мы будем любить». Готовлю том публицистики. Отдельные статьи из него выходили в эти годы в периодике: «Где брат твой?» — о центробежных и центростремительных силах в духовной сфере нашего общества, «Русское слово и мировой Оrdnung» — о противоборстве национального и безнационального в отечественной литературе, «Мятежная лампада века» — об особенностях религиозно-философских воззрений Л.Н. Толстого. «Новый литературный герой: выразитель интересов своего народа — или идей глобализации?» — это выступление на II Международном Сеульском Форуме литераторов «Писательство для мира», оно опубликовано в «Нашем современнике» в 2006 году…
В стадии подготовки и оттачивания находятся некоторые огромные художественные письмена. Они похожи на бочки с вином, которое дозревает по невычислимым своим, очень прихотливым законам. Очередную такую бочку выставлять на свет, для всеобщего употребления, всегда немного жалко — этим ты словно обрываешь некое таинство, и переживаешь: не рано ли? Но, дорабатывая текст, важно остановиться вовремя, не раньше и не позже. Иначе, стремясь ко всё большей точности изложения, автор неприметно для себя принимается разрушать его загадку. Тогда живое брожение соков в произведении начинает переходить в уксус…
Но даже если сроки выдержаны достаточно верно, расставаться с написанным, когда оно уходит от тебя в чужие руки, всегда немного печально. Тут действуют некие свойства природы… Наверно, не очень-то радостно дереву расставаться с листвой в каждую новую осень. А может быть, примерно так грустит полинявшая змея, разглядывая то, что ещё вчера было её узорчатой, подвижной кожей, — имело общую температуру, перенимало импульсы, отзывалось на биение сердца… В прощании с тем, что долгое время было только твоим и ничьим больше, есть некое тонкое, саднящее переживание, которое трудно понять в себе.
Но кто-то разлучается с написанным более непринуждённо и, наверно, более профессионально. Мой давний знакомый, сочинявший лирическое стихотворение как-то летом, перед распахнутым окном, едва успел поставить заключительную точку, как влетевшая птица извергла на его сокровенные строки жидкое, расплывчатое пятно. Литератор был несколько озадачен. Однако смывать птичью отметину не стал. Выбросил листок с готовым произведением в помойное ведро и сел писать новые строфы… Уверял, что получилось гораздо, гораздо лучше.
Вы известная писательница, для вас написанную книгу издать – это проблема или издатели без проблем берут и публикуют. Как этот процесс проходит у вас?
Свой долг я вижу в том, чтобы готовый текст был вброшен в толстые журналы — стал фактом литературы. Остальное — дело мира. Если мир готов к восприятию того, что делается художником, он, мир, сам будет стремиться это опубликовать в книжном варианте. Если же произведение и мир находятся в разных вибрациях, значит, время этого произведения ещё не настало. И то, что какие-то мои повести и романы люди вынуждены просто ксерокопировать из литературных журналов, поскольку их в книжном виде не достать, это явление говорит скорее всего о нестандартности мышления именно данного читателя, который сам выбивается из этого мира, не соответствует ему…
И всё же не скажу, что я не предлагала рукописи издательствам. Но эти попытки мною оставлены, как не продуктивные. Всё, что издавалось, имело одну и ту же историю: мне звонил из издательства незнакомый человек. Он сообщал по телефону о намерении получить такую-то именно рукопись, такого-то объёма, за такой-то гонорар, и обозначал сроки подготовительной работы. Только в этом случае что-то получалось с выходом очередной книги.
Есть у меня и другой опыт, где я пренебрегла известной авторской установкой «без договора нет разговора», поскольку отношения завязались с издательством, которое в идеальном виде выпускает лишь самую высокую отечественную литературу. Оно держало мою подготовленную к изданию рукопись около года, возвращало её, потом, ещё через год, принялось за этот мой многотомник снова, когда материальное положение у них немного выправилось. Шла вёрстка, корректура, всё это отнимало у меня массу времени, и всё опять замирало на неопределённый срок, поскольку с финансами у издательства возникали очередные трудности. Из-за щепетильности оно не выпускает доходный ширпотреб под своею маркой, у него высокий статус, но малый оборот. В зависшем состоянии мои тома находятся там, практически — на выходе, и сейчас. Но отношение моё к этому — спокойное: я делаю своё дело, за письменным столом, а мир — своё. И я не вправе быть недовольной тем, что у мира не всё идёт гладко применительно к такой прозе — дальше он как-нибудь разберётся со всем этим сам…
Бывают, конечно, и предложения неясного свойства, которые кто-то из писателей принимает, а кто-то нет. Мне, например, показалось рискованным передать на один из своих романов все авторские права зарубежному издателю, которого я толком не знаю, под очень большой гонорар, но навечно. Все мы помним, что постигло режиссёра Сергея Бондарчука после съёмок «Тихого Дона». Сотрудничество с итальянской фирмой уложило его готовый фильм в небытиё надолго…
Как именно надо писать сегодня, чтобы твои рукописи хватались книгоиздателями наперебой, я знаю. Но у меня другие задачи. Они иные, чем у большинства раскрученных книжных издательств и магазинов.
В привлечении внимания к своей писательской особе для большей коммерческой выгоды тоже нет ничего особо сложного. На Московской книжной ярмарке, где выставлялась моя книга «Крылатый дом», менеджер издательства «Андреевский флаг» был необычайно огорчён тем, что куда больший интерес посетителей был прикован совсем к другому стенду. «Это же наёмная постановка, у них всё отрежиссировано!», расстраивался он. Там на полу валялись и бились, как бы в припадке, две иступлённые женщины, они выкрикивали имя писательницы распространённых в быту романов. И красивые девушки, сидящие на плечах у красивых парней, размахивали руками и скандировали: «Лучшая книга! Она — крутая! Мы любим только её!»… Моя приятельница, московская актриса, сказала: «Хочешь, я приведу сюда ребят из нашего театра, мы безвозмездно устроим тут представление гораздо ярче этого!» …Я понимаю рыночную целесообразность таких решений. Но мне нельзя их применять.
Читал небольшую статью С.Куняева о вас, где он кратко разбирает ваши произведения, в частности «На острове Буяне». Зацепила фраза: «…Россия превращается в уголовную зону. Трагедия героев органически сопряжена с их несокрушимой верой в то, что перемелется и эта напасть, что впереди новое возрождение России — через боль, кровь и муки». Соответственно возникли два вопроса: вы действительно считаете или считали раньше, что Россия превращается в уголовную зону и второй вопрос. Вы продолжаете верить в возрождение России?
Ну, если мы в Слове отстаиваем наше право быть собой, значит верим… Предыдущее, фронтовое поколение говорило: «Родина-мать», оно прошло сквозь огненную смерть, но защитило её от чужеземного нашествия, от немецкого фашизма. Наше поколение не сумело спасти от разора ни её сёл, ни лесов, ни полей — оно стало сравнивать её с поруганной женщиной. Но может быть, Россия — это растерянная девочка с мокрым цветком в волосах, переплывающая страшные омуты?.. Однажды этот вопрос мне задал один задумчивый лирик. И я до сих пор не знаю, что ему ответить.
Да, многие критики и читатели воспринимают «Остров Буян» именно так, как написано об этом у С. Куняева, — что живёт в непроходимой лесной глуши некая сокровенная, укромная Россия, которая умеет хранить себя потаённо, и только в силу этого проходит неповреждённой сквозь чудовищные эксперименты веков, пытающиеся её обезличить. Что рано или поздно животворный свет справедливого нашего, исконного, соборного мироустройства, исходящий оттуда, осветит всю страну, поскольку именно люди той особой породы и той закалки способны что-то изменить в этой жизни, которая держится в основном на торгашестве и обмане…
Однако согласиться с толкованием критика, будто Россия вокруг изображённого Буяна превращается в уголовную зону, значит в чём-то оклеветать зону. В правоохранительных органах знают: с началом зимы некоторые бывшие зека стараются украсть что-то из ларька — так, чтобы их прихватили с поличным. В зоне они будут обеспечены какой-то пищей и кровом, а здесь, на воле, они пропадут в морозы без тёплой одежды. Трудоустройство требует от такого человека слишком долгих поисков работы и большого психического перенапряжения, а на съёмную койку в коммуналке он всё равно не заработает. Ему проще бывает уйти под конвоем «на зимние квартиры». Там, в зоне, для них есть какая-то гарантия выживания, которой не осталось на воле. Даже карающая зависимость от государства бывает более гуманной, чем зависимость от частника, владеющего в России почти всем.
Здесь работницы ЖКХ, расхаживающие в норковых шубах и начисляющие невиданные, вымышленные расценки на жильё, пришлют к пенсионерке в дырявой шали, к жильцу, потерявшему работу, своих сотрудников из фирм, вышибающих долги по квартплате. Они способны изымать последний скарб, вершить свой шмон, творить насилие над человеком, переселяя его в самое убогое общежитие. Но это напоминает больше не зону, а «химию» — режим для условно освобождённых.
Жилищно-коммунальное хозяйство действует жёстче бандитов, поскольку ни для кого не делает исключений: ни для больного, ни для малого. Управляющие компании приходят к власти над нашим жильём для извлечения из жильцов всё большей собственной материальной выгоды, это и есть основная их работа. И менять одну управляющую компанию на другую нет никакого смысла. На зоне мошенник знает, что он — мошенник. На воле же ещё больший подчас мошенник — это только служащий, но он — вершитель судеб очень и очень многих жителей страны.
Наши люди растеряны — они не умеют сопротивляться злу, быстро научившемуся орудовать «именем закона». У давно обобранных до нитки людей нет денег на адвокатов и нет времени на суды — если они начнут отсуживать каждую неправедно начисленную копейку, тратя на это свои рабочие дни, им некогда будет зарабатывать даже на свою такую, очень бедную, жизнь. И зло, оставаясь на воле совершенно безнаказанным, распоясывается всё больше — я не знаю случая привлечения к уголовной ответственности хотя бы одного работника ЖКХ, сделавшего неверное начисление в квитанции. Обогащаться неправедно им никто особо не мешает, пределов подобному обогащению не поставлено…
В стране нищих нашим «народным» депутатам платят огромное жалованье, чтобы они принимали любые законы, в том числе и антинародные. Выбросить мать и дитя из их жилья даже не в общагу, а на улицу при помощи новых официальных законов — с такой «моралью» не сравнится никакая чёрная зона, живущая «по понятиям»; весьма жёстким, кровавым, циничным, но карающим за беспредел… Наш законодательный беспредел только ужесточается по отношению к низовой, неплатёжеспособной России, от этого нарастает большое напряжение в стране…
В уголовной среде ещё сохраняется некоторое понятие воровской, но чести, на воле это понятие уже вытеснено из жизни: если у человека нет больших денег, то у него нет права на честь. Наши люди в своём большинстве очень подавлены этим… Если же говорить о самом грязном насилии среди урок, то давайте говорить об этом так же в сравнении с волей. Там, в зоне, могут «опустить» лишь взрослого человека — за что-то, иногда за вымышленное. И взрослый имеет всё же возможность сопротивляться либо до победы, либо до последнего издыхания, предпочитая смерть бесчестью. Выбор страшный, но он у него есть… На воле же растлевают беспомощных детей, младенцев, ничем не заслуживших такого отношения к себе. Их употребляют влиятельные и невлиятельные маньяки, почти ничем не рискуя, пользуясь материальной нуждою и бесправием родителей… В зонах таких подлецов убивают, на воле — нет…
Рынок, делая людей товаром, потворствует педофилам и развратникам тайно и явно. Таков мир западных ценностей, обслуживающий человеческие пороки, как приносящие наибольший доход.
Человеческое достоинство рядового жителя страны у нас теперь девальвируется, а градус его зависимости от рыночного подлеца только возрастает.
Я многое читаю о современной России, меня удивляет, что появилось очень много критики на ваших лидеров, особенно В.Путина?! Проскальзывает даже тоталитаризм. У меня складывалось впечатление, что Россия после «лихих» 90-х наконец-то убрело спокойствие. Я прав или нет?! Как бы вы сами определили ситуацию в России.
Информационные войны — это только войны в верхах за перехват власти, совершенно чистых методов в ней не бывает. Полагаете, среди тех, кто финансирует такие средства массовой информации, кто-то ищущий правды захотел улучшить жизнь народов России?.. Многим хочется самим, более тесным кругом, скорее всего — без контроля со стороны государства выкачивать из страны нефть и газ — так эту критику воспринимают у нас внепартийные люди в своём большинстве. А некоторые думают: если начали копать под Путина, значит он стал неудобен тем, кто грабит страну, значит — задел чьи-то интересы, и в результате начинают смотреть на него с надеждой, особенно после принятия новых решений по подъёму сельского хозяйства… Моя же позиция в этом вопросе совершенно отстранённая: я не знаю, сколько выделенных средств на подъём села дойдёт до человека труда и сколько отнимется у него под тем или иным предлогом всевозможными смежниками в режиме неуклонного подъёма тарифов на всё, что вокруг. На любое благое дело внутри страны мгновенно реагируют, под видом легальных, отточенные мошеннические схемы, перекладывающие любые средства в свой карман; новая экономика позволяет им существовать и действовать практически безнаказанно.
Сегодня о роли в государстве отдельной руководящей личности можно говорить лишь приблизительно: там, куда свернула Россия при Ельцине, вариантов выхода для неё очень мало, их почти нет. Нам надо иметь доступ к большому количеству закрытых документов, чтобы сделать лишь отдельные выводы о самостоятельности тех или иных государственных решений. Мы слишком многого не знаем достоверно — в частности, какой «воздушный коридор» определён нашим руководителям для их «полётов»; широкий ли, или совсем узкий. На каждое независимое действие внутри России так же есть противодействие во внешнем мире. И на что-то противодействие может быть таким, какое способно окончательно раздавить страну.
Многие государства вынуждены теперь плясать под чужую дудку — под дудку тотальной глобализации, чтобы не навлечь на себя ещё больших бед. Россия, сошедшая с собственного, особого, пути, сегодня теряет, одно за другим, свои достижения, которые отстаивали наши отцы в Великой Отечественной войне: бесплатную медицину, бесплатное образование, как среднее, так и высшее, гарантированное право на непокупное жильё.
Люди у нас проходили сквозь невиданные испытания, создавая общество социальной справедливости. Теперь многое делается для того, чтобы о самой идее равных возможностей у нас в стране не осталось даже памяти. Недоспелая, молодая наука спешно отрывается от научного отечественного материка, из которого выросло покорение космоса. Этот научный материк ещё сохраняет в себе представление о служении народу, а не бизнесу, и потому он откидывается в прошлое. Его живая научная энергия искусственно гасится… Дети отдираются, отрываются от малообеспеченных родителей, помнящих о том, что строился иной мир. В детских домах они будут стремиться в общество гламура, но попадут, без должного гарантированного образования, скорее всего — в безответные батраки. Их удел — работать не на Отечество, а на олигархов…
И всё остальное делается пока по этому же типу: все блага, все интеллектуальные возможности страны спешно отписываются богатым. А восьмидесяти процентам остального, обкраденного при Ельцине, населения оставлен только холод безыдейного существованья. Поэтапно у рядовых, а значит неплатёжеспособных, юношей и девушек отнимается возможность стать выдающимися людьми; если они из народа, путь их предопределён, и он безотраден. Кого может вдохновлять такое будущее?..
От безысходности дети нищих родителей часто уходят в криминал и в нём быстро сгорают, потому что в бесправном прозябании возможности реализовать себя на воле у них нет… Тут возможно возражение: да, но это — издержки переходного периода, низовую Россию теперь вытаскивают из беспросветного ельцинизма ценою невероятных усилий многих и многих людей. Это действительно так: за счёт людских натужных усилий, но не за счёт разнузданной роскоши олигархов; она остаётся неприкосновенной. Наша Москва — мировой лидер по количеству миллиардеров…
У нас сложная ситуация, которую невероятно усугубило чудовищное подорожание продуктов в наших городах. Народное терпение уже перешло за все мыслимые и немыслимые пределы. А часть оппозиции рисковать своею кормушкой давно уже не хочет, часть же — топчется, не зная, куда идти, куда вести недовольных: перед нею только оранжевый коридор, а оранжевые перевороты нам всем не нужны, потому что всё оранжевое давно уж готовится и управляется извне. Народ потому и терпит всё это — чтобы его возмущение не ввергло страну в оранжевость.
Модель западной демократии нам не подошла, у нас она уже изуродовала всё, что можно. Нам надо выходить на свой путь, исключающий чьё-либо обогащение за счёт обнищания народа. Пока передовые страны мировой цивилизации летят к неминуемой пропасти, со своей генетически модифицированной отравой, двойной-тройной моралью и безостановочно совершенствующимся отполированным мошенничеством, как движущей силой всех капиталистических процессов, нам не надо стремиться их догнать. Ведь в нескончаемой погоне за прибылью, чтобы удешевить себестоимость чего бы то ни было, им требуется искуснейшим образом под видом естественного продукта продать подделку. Всё более изощрённое искажение природного бытия при таком порядке неостановимо, на это работает наука, создаётся специальная техника, внедряются новые химикаты. Интеллектуальные и творческие энергии человечества направляются и расходуются совсем не на то, что нужно. И никакие заградительные законы предотвратить этого не в состоянии — законы всегда будут отставать, плестись в хвосте за всё новыми и новыми видами человеческого самоотравления… Земля уже не в состоянии прокормить людей — сжигание биотоплива в американских автомобилях ведёт к голодному вымиранию в будущем целых стран, к постепенному уничтожению большей части земной цивилизации.
Но двадцати процентам избранных, то есть богатых, в нашей стране хочется жить именно с американским комфортом. И в угоду этому у нас идёт уже двадцать лет холодная гражданская война — война с населением. В ней терпит поражение за поражением низовая Россия…
Если бы мировое сообщество не было столь долларово-одноглазым, оно бы давно уже разглядело, что Россию не надо трогать, потому что именно она, при условии своей заповедной самостоятельности, способна выработать такую форму существования в современных условиях, которая со временем стала бы спасительной для выживания мира. При условии введения в высшие эшелоны власти самой умной отечественной патриотики, обособленное развитие нашей страны могло бы стать бесценным примером, выводящим остальной мир из цивилизационного всеобщего тупика.
Но пока нас только отрывают от опыта социализма, так и не сумевшего перейти в следующую фазу развития — в религиозный социализм, как в общество равных возможностей ещё и в духовной сфере… Можно, конечно, как теперь, отобрать возможность бесплатно учиться у всей низовой России — чтобы создать Сколково. Можно подготовить показательную группу спортсменов — ценою лишения миллионов детей возможности заниматься бесплатным спортом. Можно заплатить огромные деньги десяти литературным талантам, которые будут воспевать существующее положение дел, но это — ценою прозябания в нищете большого количества литературно одарённых ребят, отринутых в полуграмотное существование… Однако такая политика способна вызывать у народов России либо страх перед правителями, недоверие, ненависть — либо холуйский трепет и подхалимство, но никогда не вызовет искреннего одобрения. Никакого движения к справедливому государственному переустройству в такой политике нет.
Когда В. Путин только приходил к власти, знающие люди говорили: «У него короткая скамейка». То есть, рядом с ним было слишком мало созидательно мыслящих сторонников. Эта скамейка стала очень быстро пополняться подхалимами и приспособленцами. Они чувствуют себя новыми барами, сидят в шелках, оправдывают всё, что делается не на пользу народа, и очень любят дорогостоящий, развлекательный спорт, уникальные часы и айфоны. Народная Россия относится к ним с откровенной неприязнью. Что для рядовых людей можно совершить с таким окружением? Общеизвестно: король управляет свитой до поры. С какого-то момента, изображая полную преданность, свита начинает управлять королём методом подобострастья. А действительно созидательные люди, идущие в партию власти с искренним желанием что-то сделать для России, остаются там в меньшинстве, такое впечатление, что у них слишком во многом связаны руки…
Однако разбаллансировка внешнего мира, нарастая, может создать такие условия, когда надзор за Россией несколько ослабнет; тогда она сумеет сделать какие-то более самостоятельные шаги — в сторону чёткого и оперативного переустройства. Если эти шаги в нужный момент начнёт осуществлять В. Путин, поддержка низовой огромной России ему обеспечена. Но тогда ему придётся пойти во многом против своего же разбухшего, быстро богатеющего окружения, причём решительно. Невнятные же действия никого не впечатлят.
Да, более половины нашего населения загнано рынком в такие жизненные тупики, о которых у высших эшелонов власти имеется весьма приглаженное представление, подкорректированное свитой. Но В. Путин — верующий человек, перед президентскими выборами как раз это учитывают те, кто ещё надеется на чудо, и в их числе — не только православные. На сближение власти и духовенства люди в основном смотрят, как на союз, способный избавить рядовое население от многих неминуемых бед. Конечно, у официальной Церкви сейчас сложное положение — она старается примирить обобранных с грабителями, чтобы избежать волнений внутри страны, чтобы нищим не стало ещё хуже. И ей всё труднее это делать — удерживать религиозное благодушие среди христиан на столь шаткой грани. Прихожане, уже поделённые на вип-православие и православное отребье, при длительном сильнейшем социальном расслоении начнут рано или поздно отпадать от этой, пока ещё сплачивающей, силы: от матери-Церкви. Такая шаткость прослеживается во всём. Раскол на чудовищно богатых и чудовищно бедствующих нельзя замаскировать, он есть в обществе, и он имеет пока только одну тенденцию — к ещё большему расслоению. А это — почва для нарастания взаимной вражды среди людей.
Тоталитаризм в таких условиях у нас в будущем практически неизбежен, но который из двух? Если государственный контроль будет осуществляться в интересах нищего большинства, такой тоталитаризм получит большую поддержку низов. Если же тоталитаризм будет направлен на сохранение власти богатых, — а только так она и сможет просуществовать у нас ещё какое-то время, — всё закончится большой кровью. Очень большой…
Есть ли у России возможность избежать второго типа тоталитаризма, то есть новой революции? Тут, в попытке ответить на этот вопрос, нам всем, пожалуй, будет далеко до архимандрита Фотия, который неустанно отправлял Александру I послания, где излагал давно приведённый в действие «план разорения России», атакже «способ оный план вдруг уничтожить тихо и счастливо». Но гораздо более широкое выдвижение духовенства, при условии численного представительства от общего количества верующих, в депутаты, в высшие законодательные и исполнительные органы помогло бы приходу к власти людей, имеющих понятия греха, предела, милосердия, справедливости… Подвигом Церкви могло бы стать предуготовление и тайное пострижение в монашество тех, кто готов избираться в Государственную Думу, идти в органы власти, как на Куликовскую битву. Однако это — выход скорее идеалистический, чем практический. Ему будут положены большие немедленные преграды. Миродержатели века не захотят понять, что ослабляя Россию поэтапно, они уничтожают будущее Земли.
Каково это быть писателем в России?!
Смотря каким. Если писатель способствует растлению или бездумию общества, то живётся ему хорошо. Книги с наркотическим эффектом выпускаются у нас весьма бойко и изобильно. Погружаясь в порно, в занимательную белиберду, в матерщину, читатель под такой анестезией примиряется с тем, что происходит вокруг, он перестаёт остро реагировать на социальные катастрофы и притеснения. В результате авторы этих книг получают частые, большие гонорарные выплаты и поощрительные крупнейшие премии. Эти доходы — меньшие, чем выручка у наркодиллеров, зато легальные. Такие писатели не сходят с экранов ТВ, ездят за рубеж, как представители русской современной литературы… Самая жёсткая идеология — это та идеология, которая уверила всех, что её нет.
Если же писатель стремится показать происходящие в жизни процессы как можно более достоверно и ответственно, то он сильно рискует — и своим благополучием, и своей судьбой, и здоровьем. Но мы, стремящиеся работать именно в этом направлении, весьма живучи, поскольку являемся кровными наследниками бесценного опыта своих репрессированных предков (таких потомственных мастеров выживания в нашей среде — большинство)… Одна моя знакомая — бывшая политзаключённая, которую в предвоенные годы выхватили из литературной среды, очень боялась, при такой вышибленности из общей жизни, потерять всякое человеческое достоинство, это казалось ей страшнее смерти. Прошедшая Мордовский, затем Балхашский лагерь, она рассказывала мне, как копила свой хлеб — складывала пайку за пайкой, чтобы у вольного населения обменять съестное на нарядную кофточку. Примерно то же происходит в нашей литературной среде; выглядеть достойно путём недоедания — эта схема служит безотказно и нам, писателям, любящим Россию, уже два последних десятилетия…
А. С. Пушкин писал в одном из своих писем, какое «весёлое» это дело — «…родиться в России с душою и с талантом!» Но трижды оно «развесёлое», если тебя угораздило родиться в России с душою, с талантом и — женщиной… Однако нечто положительное есть и в этом: написанное под женским именем привлекает к себе гораздо меньшее внимание — как что-то менее серьёзное, чем мужское произведение. А такое «неравноправное» отношение создаёт более спокойную обстановку для работы.
Извечный вопрос: писатель и власть – это совместимые понятия или должны быть раздельными.
Если данная власть является подлинной властью народа, а не пресловутой мировой «демократией», то задачи власти и задачи писателя совпадают, существуя и во взаимной поддержке, и во взаимной критике. Так должно быть в гармонично развивающемся обществе. Если же общество развивается, наращивая дисгармонию, слишком зоркий и сопереживающий народу писатель такой власти не нужен вообще. Этому писателю остаётся только болтаться на обочине жизни. И это — в лучшем случае… Но именно он, человек с обочины, и создаст те произведения, которые верно отразят время, во всём его противоречивом многообразии… А литературная сегодняшняя белиберда сгинет без следа, это понимают все, даже те, которые её сочиняют.
На сайте Гражданского форума развернулась дискуссия о «нужности» союза писателей. Для меня удивительно, что он вообще существует, я его считаю эдаким рудиментом на теле Литературы, пиявкой. Ваше мнение по этому поводу.
Союз писателей выстаивал в жесточайшей борьбе за существование, с трудом выживал в период распада СССР. Сейчас это многие истолковывают, как борьбу писательской чиновной верхушки за своё благополучие. Однако тут отстаивалось в первую очередь наше профессиональное сообщество, которое способно заявлять о своих правах и их защищать коллективно.
Мир вокруг нас становится всё более жестоким, он политически неуравновешен. Писатели, которые разбредутся, лишившись Союза, ослабнут прежде всего сами, никто не придёт им на помощь в трудную минуту. Любой грядущий тиран всех неугодных разрозненных литераторов перещёлкает, как орехи. Мы не такие дураки, и сберечь Союз Писателей — это значит, сберечь братское плечо рядом. Мелкие перепалки, перехватывание премий у более талантливых в пользу менее талантливых, но угодных руководству, ревнивая конкуренция внутри СП тут не в счёт: это всегда было и всегда будет… Но если с нами хоть чуть-чуть считаются сегодня, то благодаря Союзу Писателей не в последнюю очередь.
Да, в нынешнем Союзе можно найти признаки деградации, только где их сейчас нет? Хоронить слабеющий, но живой организм — дело преждевременное. Лучше надеяться на разумные, спокойные преобразования внутри аппарата СП, чем способствовать его разрушению…
При росте социальной напряжённости Союз писателей — это последнее, что ещё немного мешает расправе с неугодными прозаиками, поэтами и критиками: есть серьёзные силы, заинтересованные в подавлении всякого талантливого национального свободомыслия и действующие пока исподволь, за исключением единичных, выборочных наскоков. Мы эти силы видим, мотивы их — понимаем и сдавать Союз не намерены.
Сегодня трудно писать, я имею ввиду найти соответствующую тему для книги?!
Чтобы отлить в художественную форму тот материал, который даёт современность, художнику надо иметь сотню рабочих лет в запасе. Жизнь на перевале веков, на переломе общественно-экономической формации высвечивает самые контрастные качества личности. Человек выживает в невероятно напряжённой битве за своё существование, в запредельных обстоятельствах он раскрывается весь — художнику в нём виден зверь и ангел. Острейшие сюжеты лежат на поверхности. Их остаётся только правильно увязать с вечными истинами, иначе в произведение вольётся слишком много сора и хлама…
Мой разговор с Верой Григорьевной Галактионовой продолжается. Она один из не многих современных российских писателей, чья проза проникнута ожиданием каких-то перемен. Что-то должно произойти, что-то надломилось и трещит…
В одном из интервью вы сказали, что представляете современного героя народным мстителем, вы и дальше так продолжаете думать, ваше мнение не изменилось.
Тут я совсем не оригинальна. Вспомним хотя бы повесть Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». Мститель или мстительница во все века для художника — это очень мощный, стержневой тип, выписать который мечтает почти каждый. Если современник даёт слабые реакции на происходящее — если он равнодушный, полусонный, не рельефный — как натура такой герой сегодня очень плох, он скучен и малоинтересен. Образ Обломова характерен лишь для относительно спокойных времён… А вот личность сильного, запредельного, активного сострадания — она поведенчески очень яркая. Гамлет у Шекспира, сражающийся за справедливость, за честь семьи, — разве не мститель? Та же Медея, поборница чистоты супружеских отношений, переходит из произведения в произведение неустанно: она — у Эврипида, у Сенеки, у Жана Ануйля…
Ну, почему Пушкину надо было воссоздать образ Пугачёва в «Капитанской дочке»? Почему Шукшин писал свой роман «Я пришёл дать вам волю»? У Фадеева выписаны молодогвардейцы. А «Ворошиловский стрелок» по роману Виктора Пронина? Этот фильм смотрела и смотрит вся страна!.. Я уж не говорю о том, что почти весь мировой эпос создавался на образах народных заступников. Разве у нас Илья Муромец ? не мститель? А Иван Сусанин?
Этот тип сильных людей существует и в наше время. Образ Виталия Калоева, потерявшего жену и детей над Боденским озером, наверняка останется в веках — кавказские писатели не пройдут мимо этой трагедии и личной драмы как мстителя, так и виновника трагического происшествия. Этот сюжет не забудется, не растворится в веках уже никогда. Каждым новым автором он будет раскрашиваться, истолковываться, художественно оформляться, пока не обретёт со временем былинную значимость и завершённость…
Хорошее, сильное современное произведение нуждается в яркой кульминации. В нашей теперешней жизни очень много несправедливости, толкающей людей запредельного сострадания на невозможные прежде поступки. Это — особенная мета именно нашего времени. Однако существует одна большая заковыка: наш народный заступник часто оказывается лишь пешкой в руках политических манипуляторов. Так истончились нынче политтехнологии, что человеку чистого и отзывчивого сердца очень трудно не оказаться разменной фигурой в чужой игре. Но это — тоже тема. К тому же, крайне своевременная…
Многие из нас посматривают на отдельные судебные процессы, встречаются с осуждёнными, с освободившимися. В эпизодах что-то, с них списанное, у нас высвечивается… Как-то мне пришлось увидеть туберкулёзного голодного мужичка с температурой, который после отсидки норовил прорваться к неправедному прокурору под любым предлогом. Рассерженный здоровенный постовой отгонял его, будто шелудивого пса, мужичок пытался проскочить в здание снова — оказалось, чтобы плюнуть тому самому прокурору в лицо. Заразив, желал отомстить за всех, заболевших в зоне…
Отыскались для мужичка какие-то адреса, где могли помочь ему и вылечить… Тоже мститель! Прототипов вокруг хватает.
Как историк вы знаете Уваровскую теорию официальной народности – православие, самодержавие, народность. Я плохо разбираюсь в современных реалиях России, но мне почему-то показалось, что эта теория достаточно актуальна для современной России.
За ширмой, за вывеской «Православие, самодержавие, народность» при Николае I творились такие кровавые притеснения народа, что тут разговор может быть долгий и отдельный. Один только жесточайший разгром всех Иргизских монастырей чего стоит… Да, граф Уваров строил свою теорию на началах, «составляющих отличительный характер России и ей исключительно принадлежащих», дабы на них, на исконных национальных особенностях, укрепить «якорь спасения». Николай I его послушал, заставил подчинённых найти эти начала и затем разгромить…
Тютчев так обрисовал коронованную эту личность (в эпитафии Николаю I):
Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои — и добрые и злые ?
Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые,
Ты был не царь, а лицедей…
О, если бы только лицедей, тут просится совсем другая рифма, так что очень многое зависит от того, в руки какого именно Правителя благая теория попадает. Провозглашение её и исполнение — не всегда одно и то же…
Начиная с XYII века, Россия живёт в периоде следствий, а не причин, — причины остались там, в надломе старины. Но XIX век, при всей его сложности, был всё же более простодушным, чем наш век-оборотень, провозглашающий одно, а делающий прямо противоположное с ещё большей неуклонной последовательностью. Что же нам ждать от применения такой теории сейчас, когда Россия уведена в гораздо худшую и опасную сторону?
Ну, возьмите провозглашение демократии, которая пришла к нам на излёте прошлого столетия, — дословно это власть народа. И сколько же народов умылось кровью в результате? Русский, чеченский, армянский, азербайджанский… А Приднестровье? А Ингушетия и Дагестан в наши дни?… На деле демократия — это то, чему приносятся огромные людские жертвоприношения, именно — народные. Никто не страдает от «демократии», якобы «власти народа», так, как народ. И мы видим теперь, как он истощён на всём пространстве России…
Уваровский этот лозунг в первой его части — православие, не был ещё столь провокативен, когда Россия жила губерниями, не поделённая по национально-территориальному принципу. Но теперь, после ельцинского разрешения «берите столько суверенитета, сколько проглотите», при неспокойном Кавказе, при своевольном усилившемся Татарстане, Россия — с одним лишь православием, не являющимся монорелигией для всей страны, уже перестаёт быть цельной: она может мгновенно превратиться в дырявое одеяло, теряя территории бесконечно. Это чревато дроблением уже не Советского Союза, а собственно России. Ельцин — это тот человек, который сделал теорию Уварова в части: православие невозможной к применению на территории России.
Не безупречна сегодня теория графа Уварова и во второй своей части. Самодержавное правление понимается как монархическое. Здесь мы погрузимся в такие генеалогические дебри, из которых не выбраться без длительного периода идейных расколов общества. «Царей» явится великое множество, а безупречные давно закончились, ещё в прошлых далёких веках. (Начиная с так называемого женского правления России, наследование царской власти уже пошло в нарушение Соборной Клятвы 1613 года).
Битвы «царей» и «царьков», за каждым из которых пойдут свои группы приверженцев, втянут нас в дурную бесконечность стычек. А это — новые распри, новые формы дробления общества, и без того идеологически замордованного. Посудите сами — национального единства в России толком нет ни у одного народа. Интеллигенция же страны давно уподобилась сороконожке, которая одновременно бежит в пять разных сторон. Что останется обществу, пребывающему в таком растрёпанном состоянии, после метаний меж «царями»? Принять в конце-концов монарха, какого ему дадут наиболее влиятельные, властные олигархи, то есть преклониться пред царём миллиардеров. Власть неправедно, мошеннически разбогатевших теперь уже станет неприкосновенной, освящённой и коронованной. А ограбленные и нищие пойдут безропотно путём холопов, и в первую очередь — малоимущие православные… Что это даст обездоленным людям, кроме дополнительного бесправия? Оно и без того уж преизбыточно…
Но остаётся третья часть. Народность. Что теперь считать исконным, особенным и лишь России принадлежащим, то есть что понимать под «якорем спасения»? В бушующей теперешней стране — где искать носителей исключительных черт России? Я отвечу на этот вопрос. Их, едва ли не всех, то есть несколько тысяч людей внутренней эмиграции, можно было увидеть в Храме Христа Спасителя в 2009 году, с 12 по 23 сентября. В эти дни там была выставлена для поклонения сокровенная святыня русских изгоев — Курская Коренная икона «Знамение» Божией матери. Её называют ныне главной святыней Русского Зарубежья — в верхах нашей страны, а так же в мире. У нас же, в России, во внутренней эмиграции, она именовалась несколько иначе — Путеводительницей Всех Русских в Рассеянии. Эта икона явилась народу близ разорённого татарами Курска в 1295 году и при очередном татарском нашествии была рассечена надвое. Когда эти части иконы совместили, то они срослись сами собой… Надо ли говорить, какие чаяния возлагались на чудодейственную помощь этой древнейшей иконы самой массовой нашей внутренней эмиграцией — хранителями старой, дореформенной веры, спасшимися от никонианских преследований в глухих лесах, в окраинных степях, в непроходимых таёжных дебрях. Верование, рассечённое надвое в XYII веке, не теряло во все последующие века надежды на сращивание — на то, что схлынут чуждые новины, что Русь вернётся на прежний путь — на путь Отцов… Но лишь новое рассечение русского духовного единства пришло на смену прежнему — революционное рассечение на красных и белых. Тогда, с отходом белых войск, икона была вывезена за границу. Но половина-то белых, не сумевших выехать, осталась в России. И уже эти, белые, хоронились по тем же самым захолустьям красной уже империи, что и хранители древнего верования, спасались от репрессий, пополняя собою внутреннюю многовековую эмиграцию русских изгоев. Их дети и внуки вырастали в глухомани, не очень-то веря оттепелям и перестройкам. Такое получилось наслоение…
И вот, совсем недавно, едва ли не все они, сберегавшие старую веру и старую, дореволюционную, культуру благородных своих дедов и отцов, устремились к чуду: вернулась, хоть на несколько дней, Курская Коренная — Путеводительница Всех Русских в Рассеянии… Старая Россия, исконная русская порода шла в те дни к святыне с утра и до вечера, нескончаемой чередой. Приехавшие из очень дальних мест, статные, как на подбор, в выгоревших длинных плащах, оторванные от современности люди медленно двигались, стеснённые металлическими турникетами, вдоль тротуаров, по которым разгуливал или спешил по своим делам московский гламур — новые прыткие, оборотистые и богатые хозяева жизни, потомки тех? давным-давно вытеснивших старую Россию на задворки… Но утомлённые дальней дорогой светились верой в воссоединение старого и нового пути России, такой это был сильный для них знак: возвращение, пусть временное, Курской Коренной. Да, это шла настоящая элита России…
После пяти часов такого медленного продвижения по очереди вошедшие в Храм были остановлены и огорожены новыми уже турникетами: им предстояло снова очень долго ждать в немыслимой тесноте, когда к иконе приложатся московские вип-персоны, для которых вряд ли этот образ Пречистой был исполнен именно такого высокого значения и символизма… Но наконец путь к иконе, рассечённой когда-то и сросшейся, для сокровенной России был открыт… Московский человек из тех, которые наблюдают в Храме за порядком, позже говорил, сетуя и не вполне понимая съехавшихся: вместо того, чтобы приложиться и мгновенно отойти, уступая дорогу другим, многие в той веренице зачем-то «пытались что-то шептать иконе, плакали, их приходилось буквально отрывать, быстро отводить… там ненормальные какие-то были…»
Я видела лица этих людей, уже выходивших на московские вечерние нарядные улицы. Говорю с горечью: в них уже не было надежды. А было только понимание в глазах: своих времён они так и не дождались. И вряд ли уже дождутся… Народность по Уварову и они — это одно и то же. Но современная жизнь их даже не разглядит. Они разъехались в своих порыжевших длинных плащах по захолустным укромным уголкам страны, и дети их, и внуки вряд ли будут когда-нибудь хозяевами страны, ибо все ведущие места в ней давно уже прочно заняты людьми совсем другого сорта… И за уваровскую народность будет выдана опять только та же самая демократия… Именно так будет истолкована народность применительно к теперешней жизни, когда сельская живоносная Россия разрушена почти вся, а верование народа теряет национальные свои ориентиры, оно дрейфует в сторону «общемировых» религиозных ценностей уже почти непроизвольно…
Вот мы и пришли к тому, от чего ушли: да, лишь к демократии, а «власть народа» у нас оборачивается наращиванием всё более жёсткой эксплуатации народа: таков мировой порядок. И «забота» о том, чтобы кое-как лишь прокормить народ, выльется только в оправдание всё более широкого ввоза генетически модифицированных продуктов для бедных — тех продуктов, которые богатые люди не едят… Превращение последующих поколений России в мутантов, в биороботов для чёрных и примитивных работ в сфере добычи сырьевых ресурсов — вот перспектива «народности» в системе глобализации…
Подытожим: с применением теории Уварова в наши дни мы обретаем лишь серьёзнейшую реальную опасность дробления России и новые распри; до подлинной народности и вовсе дело не дойдёт… А новые наши распри никому не нужны, кроме тех, кто стремится обладать всеми нашими природными ресурсами без балласта — без коренных умных и образованных жителей вокруг месторождений. Беловоротничковый мировой экстремизм, экстремизм богатых, — он прячется и маскируется под демократию именно здесь. И он так силён, что конечно же, народ ждёт защиты, ждёт своего Правителя — справедливого заступника, решительного бессребреника, бестрепетного судию, наводящего порядок в стране неукоснительно равных возможностей для всех. Лишь одно это потаённое ожидание и объединяет сегодня всю низовую Россию. Но оно имеет очень много разных оттенков. В чьих-то грёзах страны Царь и Сталин словно бы совмещаются… Получается в итоге ожидание то ли красного Царя, который незамедлительно уничтожит власть богатых и утвердит плановое ведение народного хозяйства, то ли Сталина в короне, который даст нищим людям больше свободы и самостоятельности, религиозной и творческой, не отменив частную собственность рядовых людишек до конца…
Слабость России в том, что она слишком долго надеется на чудо. Сила России — в том, что она грезит о чуде всегда, словно программирует его на века вперёд. Возможно, чуду осталось только материализоваться. А что из всего этого получится, сказать сложно…
Ваша читательская аудитория – это кто?
Высоколобые. Люди науки хорошо читают… Литературные эстеты самых разных убеждений, стоящие иногда совсем на иных позициях, однако же любящие такую работу со Словом.
В актёрской среде какого-то особо глубокого прочтения я не встречала. Полагала, что самая чуткая моя среда — здесь, которая откликнется на диалоги, монологи, реплики первой. Но нет, эти смысловые наслоения для современных актёров и режиссёров будто… затруднительны. Есть здесь несколько исключений, которые общей картины не меняют. Современными постановками и экранизациями моя проза в итоге не искажена.
Ошиблась и в другом: не ожидала, что так быстро начнёт отзываться молодёжь. Вроде бы, малый жизненный опыт и тотальная литературная деградация населения этого не предвещали. Но вот, просматривают довольно сложные ассоциативные связи, пробуют расшифровывать целые мифические ряды, а это требует очень большой подготовки — религиозно-философской прежде всего, — и художественной большой чуткости: тут — чтение не из лёгких… Но — думают, пишут, исследуют, с большим трудом разыскивая прозу. Журналов с «5/4 накануне тишины», со «Спящими от печали» нет ни в редакции «Москвы», ни уже в редакции «Нашего современника»…
Слово ведёт себя весьма своевольно — оно отзывается там, где хочет, и как хочет. Это воздействие я просчитываю очень плохо. Многое отмечаю с удивлением, и только…
Я бы назвал ваши произведения духовно-патриотичными, а что такое быть сегодня патриотом России?!
Понимать, чувствовать, знать, беречь, взращивать сокровенное Отечество. Со всем богатством и трагичностью нашего прошлого. И желать одного — чтобы народ не мучился, не вымирал, превращаясь в полуграмотное быдло.
Если бы люди западной ориентации представляли, что именно они, слепым своим копированием, подавляют и разрушают в нашей жизни, они бы или уехали к своему идеалу, или ужаснулись бы собственным деяниям, как величайшему своему преступлению.
В числе других, нам заповедана одна из двух главнейших заповедей, утверждающих весь закон: «возлюби ближнего твоего, как самого себя». Все самые кровавые беды и многомиллионные народные трагедии происходили в России тогда, когда дела в ней начинали вершить возлюбившие дальнего. Но дальнего возлюблять нам не заповедано. И уж тем более — в ущерб ближнему…
Может быть, уже настала пора для всех нас — перестать наконец нарушать её?!. Это и значит быть патриотом.
P.S. Наш разговор завершен. Есть город слов, и часто это покинутый город. Не далее как вчера я видел: слово, некогда поднявшее на борьбу целый народ, было унижено до рекламы туалетного мыла. Я вижу работу писателя Веры Галактионовой как строительство, как возрождение жизни в городе слов. Здоровья ей, творческих успехов и я надеюсь до новых встреч…