“Меня нет, – так думала Циссоида, возвращаясь с литературной тусовки, – меня нет в литературе, а значит, нет меня и в реальности. Ведь литература – вся моя жизнь…”
После душной, прокуренной залы литературного клуба Циссоида явственно чувствовала свое небытие на огромной промозглой улице.
“Чтобы в этом мире быть, – рассуждала она, – надо иметь хотя бы точку отсчета, произведение, с которого начиналась бы твоя литературная жизнь. А чтобы прочно стоять на ногах, надо иметь опору, землю, точнее, макет земли, склеенный из сотен листов, исписанных “сильными” стихами и “проникновенными” рассказами – как любят выражаться критики.
Здесь человека принимают за равного только после литературной удачи, выбирают друзей, если так можно сказать, по литературной силе.
Вон как сегодня, напившись в стельку, Эстебан кричал на весь клуб об Алонзо: “Я хочу с ним дружить, он классно пишет!”
А в это время Алонзо орал Ариэлю в самое ухо: “Я тебя люблю! За твои стихи!” – и нельзя сказать, чтобы Алонзо был голубым. По крайней мере, Циссоида за ним этого раньше не замечала. Но тем не менее он любил Ариэля – за стихи, разумеется…
“А со мной никто не хочет дружить, и меня никто не любит, даже литература. У меня к литературе безответная любовь, – думала Циссоида, понурив голову. – Я ее люблю, а она меня нет. И правильно. Как можно любить того, кого вообще нет?”
Вот с такой низкой самооценкой, ссутулившись, втянув от холода голову в плечи, Циссоида шла по улице, не зная, куда себя деть, куда спрятаться. И наконец увидела, нашла вход в метро и нырнула с головой в спасительную нору, где все ниже и ниже закапывалась на спасительном эскалаторе под землю – “Карету мне, карету, ауйяму, запряженную мышами”.
Едва Циссоида втиснула спину и плечи в кожу сиденья в тыквообразном вагоне метро, горькие мысли завладели ею вновь.
“Я, конечно, согласна быть женой или даже любовницей какого-нибудь хорошего поэта или писателя, – думала она. – Но весь парадокс в том, что они меня не воспринимают как женщину, ведь я не описала нежные женские “прелести”.
В писательской тусовке меня считают чем-то вроде необходимой части литературного интерьера, вроде тявкающей собачонки. Болонки, машущей от восторга хвостом. Бессловесной тварью. А поэтому мне надо срочно что-то написать, если я не хочу остаться одна навеки”.
– Черт побери! – хлопнула себя в сердцах по коленке Циссоида. – Я не собачонка и тем более не болонка. Но этого никто не видит, а значит, меня никто не любит. Ведь если бы любили, то видели бы, какой бог создал меня на самом деле… то есть девушкой-литератором, а не безделушкой…
И только Циссоида подумала о безделушках, как в их вагон вошел статный усатый мужчина с большой сумкой через плечо.
– Уважаемые пассажиры, – начал он декламацию своим хорошо поставленным голосом, – предлагаю вашему вниманию уникальную разработку отечественных ученых – гелевую ручку.
“Уж не филологов ли?” – с иронией взглянула на вошедшего Циссоида.
– Итак, у меня в руках ручка особая – гелевая. Обладает удобной формой. Подходит по объему и весу как маленькому ребенку, так и взрослому. Стиль с равной степенью подходит как женщине, так и мужчине.
“Ага, – подумала Циссоида, – немаловажное замечание. Особенно в свете сегодняшнего высказывания Алонзо, что литература и женщины несовместимы…”
– Благодаря особому роликовому устройству, – продолжал произносить хорошо заученный, словно для поэтического выступления, текст коммивояжер, – может писать под любым углом. Обратите внимание, в ручке очень большой запас чернил. Их так много, что хватит вашему ребенку на вырост.
– Что вы имеете в виду? – выкрикнула Циссоида с места, словно была на литературном вечере и обнаружила неточность, а сама подумала: “Черт побери, мне уже хочется купить эту ручку”.
– Ваш ребенок вырастет, перейдет из первого класса во второй, а затем и в десятый, а потом, может быть, и в литературный институт, а ручка будет так же прекрасно и легко писать, так много в ней геля!
“Ну просто гений рекламного слова, – улыбаясь, с восхищением посмотрела на продавца в конце вагона Циссоида. – Может быть, и мне эта ручка поможет вырасти?”
– А главное, ручка отечественного производства, адаптирована к местным условиям. Цена же этого уникального изделия всего десять песо, – закончил свое выступление импозантный коммивояжер.
“Всего десять песо, – начала рыться в сумочке Циссоида. – Черт возьми, всего десять песо. Но о чем писать? О чем писать? Нужен ведь герой. Может, он и станет моим героем?”
В сумочке Циссоида обнаружила целых сто песо. “Откуда такая внушительная сумма? – спохватилась было она. И тут же вспомнила: – Черт, я же хотела купить коврик для шарика Леаля.” Щенка она подобрала на улице неделю назад. Шарик – это, по Циссоиде, порода, а Леаль – имя.
“Он ведь мне уже весь паркет исцарапал. А коврик такой мягкий и розовый и всего за семьдесят песо. А еще мне надо купить хлеб и искусственную кость. Хлеб для себя, кость для Леаля. Надо будет забежать в гипермаркет”, – думает она. А сейчас достать из сумочки ручку и записать на билетике метро, пока не забыла.
И тут, как по заказу, ей под нос кто-то сует ручку с бумажкой. Но не уникальную-красивую-гелевую. А обычную шариковую ручку с колпачком, под который засунута записка.
“Я инвалид первой группы. Я не могу говорить и вынуждена зарабатывать себе на жизнь продажей ручек. Деньги мне нужны на операцию, чтобы обрести голос. Помогите, если сможете!” И чуть ниже: “Стоимость предлагаемой ручки 30 песо”.
Циссоида поднимает глаза и видит девушку с таким несчастным выражением лица, что сердце невольно замирает.
Вспомнив о голодной собаке, Циссоида вновь впадает в уныние. Она считает, сколько у нее свободных денег, и приходит к выводу, что всего десять песо. Хотя… Дома ведь еще есть консервы, которые можно разделить со щенком.
И хотя ей очень хочется купить ручку гелевую, она также хочет помочь несчастной девушке. И в итоге протягивает ей тридцать песо.
Девушка улыбается благодарной, застенчивой улыбкой, берет своими маленькими пальчиками деньги и выходит из вагона метро. “Какая она красивая, – думает Циссоида, – когда так улыбается. Ее уж наверняка кто-нибудь любит. Да хотя бы тот парень. Ведь коммивояжеры ходят парами”.
Домой Циссоида возвращается уже затемно. Ее никто не ждет, кроме шарика. Но он так радостно виляет хвостом, так скалится, что Циссоида не может не улыбнуться. Вот бы писать так же естественно и шустро шариковой ручкой, как шарик виляет хвостом.
– На, – говорит она ему, – это тебе подарок, вот об него и царапай лапы.
При виде розового коврика Леаль начинает тереться о ноги снимающей туфли Циссоиды и еще больше скалит зубы. И вдруг Циссоида находит, что мимика людей и собак разная. У собак какая-то глуповато однообразная, а у людей загадочно разнообразная. В чем дело? Неужели у людей больше эмоций? “Нет, – быстро находит ответ Циссоида, – мы этого знать не можем, просто у людей благодаря речи более разработанные мышцы лица. Поэтому-то люди так интересно улыбаются”, – вспоминает Циссоида улыбку немой красотки. И вдруг закрадывается подозрение: судя по мимике, мышцы лица у девушки тоже развиты весьма хорошо, как у человека, умеющего говорить.
Пройдя на кухню, Циссоида достает из сумки шариковую ручку и пробует ее расписать на салфетке: нет ли и здесь подвоха. Но вот, сама не зная как, Циссоида начинает писать рассказ.
Рассказ о бедном поэте, вынужденном подрабатывать продажей гелевых ручек, и его молчаливой, не умеющей выразить свою любовь, но тем не менее счастливой возлюбленной, на долю которой выпали ручки шариковые. После рабочего дня они встречаются в условленном месте, например, в супермаркете… Рассказ получается легким и колоритным, язык богатым и ярким, словно товары, взятые с полок. Ручка бежит быстро, Циссоиде пишется вдохновенно, дышится свободно – ведь рассказ выходит очень даже неплохим. Наконец-то ее услышат и начнут уважать как литератора.
Она уже доходит до радостной встречи поэта и немой.
– Привет, – улыбается он ей, облокотившись на прилавок, откуда Циссоида заимствует яркие образы.
– Привет, – говорит девушка, подходя к парню. – Как сегодня поработал?
– Не так уж чтоб очень удачно. Хуже, чем вчера.
– А я даже лучше.
– Молодец, значит, ты опять заработала больше меня.
– Да, как всегда. Вы ведь, писатели, совсем не умеете зарабатывать. Совсем не приспособлены к жизни.
– Это точно.
– За вами должен кто-то ухаживать, подкармливать, – говорит девушка, укладывая в корзинку продукты.
Да, девушка оказывается вовсе не немой. Как, впрочем, и Циссоида. А может, они обе обрели голос благодаря протянутым друг другу ручке и руке?..
Ильдар Абузяров