1
Эта история, как и многие другие, началась с порочных фантазий о праздности. Ибо все фантазии суть диванные размышления о том, как без особых усилий сорвать куш покруче. Да еще нанять Сизифа, мающегося без работы у подножия светской горы “Монблан”, чтобы он помог эту ношу взнести на самую вершину, именуемую в свете “Олимпом”. Главное, чтобы потом всю оставшуюся жизнь в окружении юных жен провести на Сейшелах, Канарах, Ибице — под медитативно-сонную музыку “Кафе дель Мар”.
Учеба в вузе казалась мне пустяковым делом. Экзамены я сдавал легко, а потому не особо утруждал себя посещением занятий и чтением книг на древнегреческом и старофранцузском. Меня занимали поиски денег на студенческое житье-бытье. По вечерам я захаживал в игровой зал, раскинувши свои сети в запруде гипермаркета. Там я надеялся за одну монетку выиграть целое состояние. Сумма стипендии мне тогда казалась приличным состоянием. Денег не хватало не то что на кафе и очаровательную собеседницу в прикиде а-ля княжна Тараканова, а даже на ужин в окружении тараканов в грязной студенческой столовой.
Нет, я пока не играл сам. Я лишь наблюдал, чертил чертежи, рисовал графики, высчитывал серии. Будучи студентом экономического факультета, я рассуждал, что у этих аппаратов должна быть система.
Но уже тогда я ловил себя на мысли, что мне нравится мелодия звенящих монет. Музыка легких денег увлекала, завораживала. Она снилась мне по ночам. А перед глазами так и мелькали сундуки с пиратскими сокровищами на дне морском, по которым медленно ползает рука-клешня, словно в наслаждении поглаживая свои несметные богатства. Только приглядевшись, можно было разобрать, что это клешня краба или рака.
2
И вот однажды эта клешня добралась до меня. Она буквально свалилась мне на голову, зловеще нависнув над мордами красных плюшевых коней, купавшихся в огромном стеклянном кубе. Завороженный, я остановился у игрового автомата, наблюдая, как мальчик пытается зацепить, то машинку, то мышонка, то собачку с остекленевшими от холода и одиночества глазами-пуговицами. Или дотянуться до милых котят, таких жалостливых на вид, словно их несут топить на дне короба. И все они в этом коробе сбились и лежали вповалку на дне жизни, неестественно переплетя туловища и тараща слепые глаза.
И тут до меня дошло, что я один наблюдаю за невинными потугами ребенка вытащить себе из аквариума игрушку-мечту. Толпа же других зевак, как стая чаек, бесновалась над вот-вот готовым выплеснуться, засверкать чешуей монет крупным денежным выигрышем. Взрослых от детей отделяет лишь то, что они стали реалистами и теперь гоняются не за мечтами в чистом виде, а за средствами к их достижению.
Поняв недостижимость мечты, они теперь хотят вместо фунта стерлядки фунтов стерлингов, хотят денег без мечты. От денег без мечты у меня загорались глаза, как у филина. Почти каждый день, сбегая от навозно-желтоватых стен общежития и назойливых желторотиков, я забирался в угол игрального зала, наблюдая за пиратами гипермаркета, этажи которого кишмя кишели людьми с голодным блеском в глазах.
Я смотрел, как корсары морей, гусары дел азартных облапошивали наивных прихожан. Как они заманивали, притягивали к столу бедных пенсионеров. И вот уже те сменяются с калейдоскопической скоростью у пустого автомата, в мгновение ока проигрывая свои невеликие пенсии.
Старики наивны и азартны как дети. К тому же они могут себе позволить лишь пустые куриные желудки, а так хочется икорочки с белым хлебушком и сливок с мякотью клубнички. Интересно, каково оно — питаться пустыми куриными желудками и пустыми надеждами? А тех, кого трудно приманить, заманивают лимонами, машинами а-ля Шевроле, кругосветными яхтами и круизами — все в дом, все в дом. И вот уже добропорядочные отцы семейств сериями проигрывают “семейные ценности”.
А одноруким бандитам только и нужно — наивной надежды, веры в голое чудо при полной потере чувства реальности, чтобы в какой-то момент, воспользовавшись ослеплением разума, надуть по полной программе. А потом под брызги шампанского и звон монет щедро делиться чаевыми с обслуживающими их официантами.
3
— Что, нравится? — спросил меня сухопарый ухоженный мужичок. Я его часто видел заходящим в зал и наблюдающим пару минут за игрой. И всегда мысленно содрогался при виде его холодных, рыбьих глаз и зализанных волос, его блекло-серого костюма с металлическим отливом.
— Да, — кратко ответил я, стараясь поскорее отмахнуться от прилипчивого типа.
— А почему сам не играешь? — Мужик был так же навязчив, как и его сладкий одеколон, в котором он, должно быть, купался перед выходом.
— Это глупо, — рассудительно сказал я.
— Зачем же тогда приходишь? — холодный человек-прилипала говорил еле слышно, криво двигая тонкими губами, будто ему мешал говорить гипс белой водолазки.
— Просто так… — постарался и я, в свою очередь, поглубже запрятать эмоции.
— Просто так ничего не бывает. Ты мне ржавого по синей клаве не парь… — в сдержанных словах появились металлические нотки раздражения с едким привкусом воровского жаргона. — Я же тебя здесь не первый раз вижу.
— Просто нравится смотреть на тайные страсти и пороки, — раз отмахнуться не получилось, придется объясниться с этим бандюгой. Вспомнив совет своего товарища, как избавляться от таких собеседников, я постарался быть неадекватным и заговорил образами. — На азарт. И полное крушение надежд. На кораблекрушения белых теплоходов. На белые пароходы, погрузившиеся в сок собственной музыки. В пару минут ставшие консервными банками на дне морском.
— И тебе их не жаль? — указал он перстом, зажатым в тяжелый перстень, на играющих солидных отцов семейств — уже давно без перстней и даже без обручальных колец.
— Нет, — ответил я, распрямляя плечи, набирая в грудь побольше воздуха. Жалость у бандюг не в чести. Это у них синоним слова “трусость”. Хотя как может не сжиматься сердце, когда ребенок тонет в пучине низменных страстей.
— Хочешь попробовать поработать на меня? — предложил мне этот скользкий тип, видимо, смекнув, что я паренек что надо: неглупый и неподатливый. — Раз уж ты все равно болтаешься здесь? Будешь получать по двести рублей чаевых в день за обслуживание этих монстров.
— Не знаю, — заколебался я, подумав, что все-таки я студент дневного отделения, хотя на самом деле выбор мой был предопределен.
— Давай соглашайся. У нас как раз человека не хватает, — сделав предложение, от которого, как ему казалось, отказаться невозможно, в нетерпении стал выстукивать пальцами “яблочко”, облокотившись на один из автоматов.
Я колебался: с одной стороны, мне, страждущему, это место под солнцем было просто необходимо, но с другой — почему именно меня решил приблизить к себе этот тип?
— Ну что, по рукам? — звякнув перстнем о металл, протянул мне костлявую пятерню мужик. — Тебе же нужно выбиваться в люди.
И я пожал его холодную вялую руку. В люди оно, конечно, нужно…
4
Вот так хозяин предложил мне быть его аттендантом1. Очень симпатичное словечко из новомодного словаря. Звучит почти так же по-военному благородно, как адъютант. Но на самом деле я стал обычным смотрящим-разводящим небольшой бригады одноруких грабителей, в обязанности которого входили размен монет, уход за автоматами и считка с их болтливой длинной ленты счетчика информации, съем кассы и запись расклада на сегодняшний день в книге учета. Эта бухгалтерия, в отличие от “корабельного журнала”, в случае абордажа налоговой инспекцией подлежала уничтожению в первую очередь.
Вскоре я узнал, что ко мне приклеилось погоняло “Юнга”, поскольку воровская кличка моего “большого босса” была Боцман. Это прозвище как нельзя лучше подходило моим услужливым обязанностям. К тому же не успел я стать правой рукой капитана, его “левым”, чересчур “юным” помощником, как начались мои мытарства по волнам и закоулкам города. Как выяснилось, игровые автоматы долго в одном месте не задерживались. Их соседство смущало и раздражало многих добропорядочных граждан. То администрации района и гипермаркета в одном лице не нравилась концентрация криминальных элементов, то “пожарная милиция” начинала придираться, требуя дополнительную мзду. То хозяева рынков злачной жизни, видя сумасшедшие доходы, из зависти поднимали арендную плату “крыши”. Хотя снимали мы метры не на таком уж высоком уровне.
В конце концов вся шайка-лейка остановилась в одном из фойе интеллектуального кинотеатра “Мираж”. В другом фойе расположился кабак. Кинотеатрам, тем более интеллектуальным, тоже надо было как-то выживать. А в том, что и сюда, несмотря на вывеску “Кино не для всех”, скоро подтянутся игроки, я не сомневался. Ведь куда бы мы ни переезжали, скоро это место из надраенной палубы превращалось в гальюн.
Впрочем, меня это уже мало смущало. Будучи юнгой, я чувствовал себя вполне уютно и комфортно в прокуренном помещении в компании сомнительных личностей. Отныне моими спутниками стали морские волки, моряки-разбойники, прожженные бандюги. Их заливистый громкий смех, когда монеты сверкающими золотыми зубами рассыпались в алчной улыбке. Их обрубки рук, даже не рук, а крюков, за которые норовила уцепиться всякая шантрапа в надежде, что и им перепадет часть награбленного.
Наивные отроки. Если бы они только знали, в какие адовы омуты могут завести подобные знакомства. Если бы только догадывались, что оставят в “лапах одноруких каналий” не только деньги, но и всего себя с потрохами — то есть с душой, которая так мечтала о Канарах…
Да, мало кому удавалось провести этих прожженных пиратов. Мало кому удавалось переиграть их и поговорить с ними на равных. Втереться в доверие к одноруким бандитам можно было став их рабом или на худой конец помощником в темных делах. Меня они приняли-признали за своего.
Потому, что я вычислил к ним подход. Просчитал, у кого какой процент отдачи. Снимая выручку и стенографически записывая, я выяснял, какой аппарат и через какой промежуток времени начинает раскидываться деньгами, то есть отдавать их назад. У кого отдача сорок пять процентов. У кого шестьдесят. А у кого и все шестьдесят пять. Хотя по закону положено семьдесят пять. Но не для таких бандюг писаны законы. Они сами себе и закон, и полиция, и государство.
Я смотрел в оба глаза за быстро пустеющими кошельками бедолаг. Я подсчитал: пятьсот рублей улетает в двадцать минут. А когда один аппарат-пират от обжорства и перепития золотого вина уже готов был отрыгнуть целую кучу проглоченного, я закрывал заведение на технический перерыв или на обед — у меня было такое право. И ластился, подлизывался к этому аппарату, допаивал его из собственных сбережений.
— Ты что, братан, — вдруг словно начинал возмущаться он, зыркая свинячьими злыми глазками, — ты что, хочешь меня напоить и поиметь?
— Нет, — отвечал я с наивным взглядом, продолжая накачивать его по полной программе, — я просто хочу тебя угостить. Имею я право угостить своего друга?
— Угостить друга?.. Ты что, думаешь, у меня денег нет, и я сам не могу тебя угостить? Братан, ты за кого меня держишь? Ты что, совсем меня не уважаешь? — И он хвастливо доставал из своих раздутых карманов целую кучу монет, пускаясь в раз-
гул. — Вот, смотри: для такого, как ты, братан, мне ничего не жаль. А свои гроши оставь при себе, сегодня я за все плачу.
Обычное бахвальство для подкрепления авторитета — ничего более. Но именно оно поддерживало меня на плаву. Я ведь устроился на эту работу не только потому, что мне, студенту, лишние карманные деньги не в тягость. Скорее, я хотел разобраться в психологии самих аппаратов. Сблизиться с ними. Вступить в сговор и стать самому их капитаном. У меня были гораздо более честолюбивые планы: открыть казино под названием “Фрегат «Санта-Мария»” и уже с помощью его объездить весь мир, все и вся посмотрев и примерив.
И на первом этапе, с гордостью спешу сообщить, я справился со своей задачей. Я разобрался в их системе изнутри, просчитал все с самых низов. Главное было подвалить в момент сытости и “пьяного благородства”. Cosa nostra forever. Мафия бессмертна.
5
Можно ли сказать, что я был вором? Скорее разбойником. Раз уж попал в компанию к таким сорвиголовам. С волками жить — по-волчьи выть. Кстати, о сорвиголовах. Ходил к нам один ненормальный игроман. Этот придурок являлся почти каждый день, вновь и вновь проигрываясь в пух и прах. И каждый раз он приходил со все более горящими глазами, а уходил все более удрученный. Такой контраст не заметить было невозможно.
Однажды я сжалился и сказал:
— Не ходи сюда. Не надо тебе.
— Да, я брошу. Но обидно же. Уже столько проиграл! — И он продолжал играть с маниакальным упрямством обреченной на близкий конец жертвы. Мученика, идущего на костер собственных страстей ради веры в “банк”. Иногда его взор пугал меня чрезмерной фанатичностью.
Впрочем, я сейчас не о нем. А о другом, да еще неожиданно разбогатевшем человеке: о себе любимом.
Куда я тратил прикарманенные бабки? Да прогуливал: на кино-пирожное, на дискотеки-мороженое. Но аппетит приходит во время еды, и стекающиеся ко мне небольшим ручейком из одного аппарата денежки превратились в могучую реку из тридцати с лишним аппаратов-источников. Эта страшная сила-река, поначалу лишь слегка подпитывавшая мои амбиции, в конце концов снесла мне голову. Я сорвался вместе с этим потоком еще и потому, что долгое время бедности держал себя в узде. А теперь, наверстывая упущенное, я бросился посещать увеселительные заведения: ночные клубы, бильярдные, боулинги. Подолгу засиживался в ресторанах и в результате поздно возвращался в общежитие, точнее сказать, ноги сами несли меня туда. Я шел, а в голове звенели монеты, щебетали девушки в бикини, шумело море шампанского.
6
Первым звонком, что это добром не кончится, была ссора с комендантом общежития. Ссора — это мягко сказано. Мы разругались вдрызг. Не знаю, что я там перчил по пьяной лавочке, но ребята на следующий день, помогая мне собирать вещи, заметили, что я переборщил и что с женщинами так нельзя. В итоге мне пришлось снять квартиру. И снял я ее, на зависть пацанам, в самом центре, в районе между ночным клубом “Берлин” и университетом. Чтобы они из окон аудиторий видели, как я на такси подъезжаю к парадной ковровой дорожке ресторана и прохожу мимо колючих кактусов и шелковистых швейцаров, всем своим видом показывая: учись, студент!
Второй звонок прозвенел, когда я увидел его глаза. Его изумрудные глаза, искрящиеся мужественностью, делали его безумно красивым, то есть безумным, а значит, красивым своей грозностью. Кому принадлежали эти глаза?
Мне неприятны мужчины с длинными, зачесанными назад волосами. Их собранные в хвостик липкие, жирные патлы напоминают хвосты ящериц. Безусловно, лысые мужчины в этом смысле тоже похожи на пресмыкающихся обитателей пустынь. Но вот что делать с теми, кто лыс, но у кого борода своей непокорной курчавостью заменяет волосяной покров, сравнимый с десятком так называемых хаеров?
— Ой, — сказал он так, будто ошибся дверью, его шепот был похож на перезвон деревянных китайских бирюлек, а сбивчивый, извиняющийся тон никак не соответствовал его внешности, — не подскажете, где здесь вход в кинотеатр?
— С торца здания, — подсказал я, а сам подумал: что делает этот мавр в толпе, среди делегатов всемирной ассамблеи, да еще на неделе японско-корейского кино, что может быть менее сочетаемым, чем японско-корейское, чем мавр с европейскими манерами?
К слову, мы с моей очередной пассией тоже собирались на этот фильм новомодного японского режиссера.
— Хорошо, — кивнул головой мавр, а сам, еще раз взглянув на автоматы, наверное, подумал, что на самом деле ничего хорошего нет. И этот его грозный взгляд показался мне тяжелым, как гроздья винограда. И как же он не сочетался с красными корсарскими шароварами, пестрой жилеткой, малиновым кушаком, татарской тюбетейкой. Не хватало разве что вазы в японско-китайском стиле.
Второй раз я его увидел в толпе у открытых дверей кинозала. Я уже кажется говорил, что был с девушкой — студенткой Института искусств. Мне было удобно пригласить ее на свидание в кинотеатр, где я, можно сказать, работал, — пусть она считает себя интеллектуалкой и искусствоведкой, но я тоже не дурак и бегать за ней по консерваториям не намеревался.
— Смотри, — сказал я, — самый настоящий мавр.
Мы всегда садились в последнем ряду для поцелуев, чтобы, оставаясь незамеченными, иметь возможность обсуждать других.
— Да, похож, — сказала девушка.
— Надо будет подойти к нему после фильма, и непременно в тюбетейке.
— Зачем?
— Увидишь, — шепнул я, и тут свет погас и начался фильм.
Это был скучный фильм под названием то ли “Шум моря”, то ли “Старик и море”. Сплошная лирика при полном отсутствии действия. Как и положено в высоком японском искусстве. Фильм был построен на диссонансе длинных, тягучих медитативных сцен и таких же медитативных, красивых, но максимально коротких сцен, промелькнувших после смерти героя. Мол, цените жизнь, пусть даже она кажется вам скучной, умейте наслаждаться, ибо после смерти вам мало что останется.
Вот я и старался наслаждаться. После фильма поравнявшись с мавром и сжав ладонь в кулак, я вместо “Но пасаран” громко выкрикнул “Аллах акбар”. Мавр посмотрел внимательно, как смотрит доктор на пациента с клинической патологией. От его взгляда мне опять стало не по себе, зато моя очередная безумная выходка понравилась девушке-интеллектуалке. Она даже прыснула в кулачок от смеха.
7
За любое сумасбродство молодости приходится платить. Даже походы в ночные клубы не проходят даром. Они затягивают тебя в свой круговорот, и в какой-то момент ты понимаешь, что “подсел” и уже не можешь без этой транс-попсы, без световых рыбок, скользящих по твоему телу, без яркого луча всевидящего ока, вдруг пронзающего глубины танцпола и высвечивающего глубочайшие инстинкты, темную сторону человека. И что тебе это нужно еще и еще.
Когда же настало время сдавать экзамены, я ровным счетом ничего не знал. Поистине, лучше бы уж я “подсел” на знания.
На что я надеялся, не на логику же, идя на экзамен по логистике? Лекции по этому предмету я за семестр не посетил ни разу. А может быть, я надеялся на вечное русское “авось” и пиратский “абордаж”. Но когда я увидел профессора логистики, у меня от неожиданности побежали мурашки по спине.
Это был тот самый мавр — случайный гость моего игрового зала. Так уж получилось, что после инцидента я встречал его где только мог. Он попался мне на глаза в День города, идущий один против толпы. Как упрямый челн против волн. Такого на абордаж не возьмешь.
Его белая свободная рубаха до пят колыхалась, как борта парусника на волнах. Я видел его в казино, где он высокомерно улыбался острыми, как кривая сабля, зубами и презрительно рассматривал окружающих. В ночном клубе он шел, расталкивая могучими плечами беснующуюся молодежь. И его глаза в темноте сверкали, как узумруды на рукояти этой сабли.
Где-где, а здесь, на собственном экзамене, да еще в качестве профессора логистики я его увидеть не ожидал. Похоже, он специально искал своих студентов в увеселительных местах, чтобы потом их наказать. И для исполнения сурового приговора оделся подобающим образом: красные штаны, белая полотняная рубаха, кожаные “казаки”.
— Аллах акбар, — тихо сказал он, раскрывая мою зачетку и обращаясь явно не ко мне. А когда в его руке лезвием кинжала блеснула рукоять авторучки, всякая надежда рухнула.
Да, экзамен я провалил. Но я слышал от знакомых, что с Мавром вполне возможно договориться о переэкзаменовке. Желая скорее проверить, не возненавидел ли он меня, я подошел к “логисту”.
— Что тебе? — надменно спросил он.
— Хочу попросить у вас личное задание, чтобы получить зачет и допуск к экзамену.
Профессор подумал и сказал:
— Хорошо, ты получишь задание, ибо шанс дан каждому. Завтра, хотя нет, лучше в воскресенье ты позвонишь мне, и мы договоримся, когда я передам тебе книгу, которую ты должен будешь внимательно прочитать.
— Хорошо, — обрадовался я. Нет ничего проще, чем прочитать одну книгу за неделю, а потом пересказать ее. Память у меня неплохая, да и читаю я достаточно быстро.
— Рано радуетесь, молодой человек, — улыбнулся Мавр.
— Уж не Коран ли это? — вырвалось у меня.
— Нет. Но не проще, чем Коран, — заметил Мавр. — Эта книга — художественная история жизни одного из финикийских пиратов эпохи великих халифов, она очень похожа на вашу незатейливую историю жизни. И если вы думаете, что это чтиво — легкая прогулка под парусом при попутном ветре, то глубоко заблуждаетесь.
— Я ничего такого не думал, — промямлил я в свое оправдание.
— Ровно через неделю я назначаю вам переэкзаменовку. Можете считать, что это ваш последний шанс. Конечно, формально вы еще можете пересдавать с комиссией, но будьте уверены, что это вам мало поможет. Наша кафедра очень дружна, и члены возможной комиссии многим обязаны мне, впрочем, как и вы за еще один предоставленный шанс… — профессор углубился в бумаги, что означало: аудиенция окончена.
8
Ничего, я справлюсь, думал я, подходя к дому Мавра в воскресенье. Конечно, на какое-то время придется отказаться от походов в кино, отменить все свидания, если, конечно, книга будет толстоватой.
И вот я уже стою у двери Мавра и давлю на звонок. И звонок, как ни странно, звенит.
— А, это вы, — сказал профессор, — к сожалению, я не могу уделить вам и пяти минут. Держите книгу и помните: я буду спрашивать по всем морским путям, по всем городам и предместьям, посещенным корсаром, и спрашивать, почему он выбрал именно этот пункт в каждом конкретном случае.
— Хорошо, — как можно более покорно и скромно, потупя взор, соглашался я: мол, исправляюсь потихоньку.
— Кроме того, на вас накладывается и нравственная сторона. Вы должны будете внимательно прочитать все споры корсара с философом-богословом.
Значит, все-таки Коран, мелькнуло в голове.
— Итак, ровно через пять дней, как мы и договорились ранее, я вас жду в восемь часов утра в аудитории номер тринадцать.
— Хорошо, — продолжал я соглашательскую политику, а сам подумал: черт, не слишком ли это рано для меня?
— Но еще раз напоминаю — это ваш последний шанс.
— Вот козел! — выругался я, выйдя на улицу. Врученная мне книга оказалась не просто увесистым фолиантом некоего безумного пирата-путешественника, а еще и толстенной энциклопедией с экзотическими названиями и словечками, которых мне прежде никогда не доводилось встречать.
Вечером, забравшись с ногами на кровать, я стал читать. Первые двадцать-тридцать-сорок строк шли благодарственные речи Аллаху за наставление на правильный путь всех правоверных, затем уже двадцать-тридцать-сорок страниц перечисления городов и местечек, материков и островов, морей и океанов, по которым сновал этот благородный пират. Их я пытался запомнить, как-то систематизируя. Чертил маршруты, выискивал созвучия. Копался в словаре, отыскивая современные названия старинных городов. Ползал с лупой по карте. Лупу с десятикратным увеличением я купил в оптике, карту в “Канцелярских товарах”. Но как ни интересны были мои передвижения, как ни необъятны получаемые познания, к трем часам утра сон сморил меня.
А на следующий день на мою долю (теперь мне уже хочется говорить не на полукриминальном жаргоне, а языком старой книги) выпали тяжкие испытания, посланные рукой Всевышнего.
Дело в том, что к нам в город пожаловали люди в черных кожаных куртках. Из их разговоров я понял, что это очень большие люди, приехавшие из города М. брать под контроль наш маленький миленький К. Не путать со злым Козельском.
Остановившись в только что построенной гостинице напротив кинотеатра “Мираж”, ребята вышли на улицу осмотреть город и, увидев местный аналог казино, глазам своим не поверили. Культурная программа с осмотром местных достопримечательностей была отложена. Было решено развеяться, просидеть весь день на крутящемся стуле, напротив таких же дебильных наркоманов с глазами, выпученными, словно две сливы.
Если честно, эти люди мне сразу не понравились. Такие и в страшном сне не привидятся. Но, увидев, какие объемистые портмоне у новых гостей, я решил забить на инстинкт самосохранения. Любовь к деньгам погубила не одну светлую голову.
— Короче, — достал пушку старший после трех часов беспрерывного поражения. Ох, как не любят пацаны, когда их мордуют несколько часов кряду!
— Короче, мы укшуйники-разбойники из города М., ты понял, — он говорил нечленораздельно, да еще растягивая букву “м”. — М-мы проиграли здесь только что очень м-много, м-много денег, ты видел? — словно у него жвачка склеила все зубы.
— А теперь посмотри сюда, лох, видишь, у м-меня в руке три м-маленькие
м-монетки. А теперь смотри на мои пальцы, как я буду их загибать. Первая монетка —
я передергиваю затвор. Вторая м-монетка — навожу на тебя ствол, третья — да-да, если я ничего не выигрываю, я стреляю тебе в пах. Или, говоря доступным языком, отстреливаю тебе яйца. М-можно, да?!.
Никогда еще мне не приходилось работать под дулом пистолета. Занятие не из самых приятных. Я струхнул еще до выстрела, совершив поступок, о котором потом долго сожалел.
— Да нет, — сказал я, — эти м-машины скоро отдадут деньги. Смотрите, я взял из кассы сумму и подошел к самому заполненному аппарату и стал кидать туда бабло. Ребята в коже наблюдали за моими телодвижениями с каменными лицами, наблюдали за тем, как я каждый раз с трудом пытался попасть в щель аппарата, про себя приговаривая: ну давай, милая, ублажи нас всех, все ведь ради тебя. Тряслись не только мои губы и руки, но и коленки.
И вдруг — чудо, на которое в страхе я уже перестал надеяться. Иногда такое
бывает — идешь вроде знакомой тропой по знакомой местности, а приходишь не туда. Словно тебя ведет нечистая сила. Есть у нас в Маури лесная речушка с крутым порогом. Мы почти каждое лето ходили по ней на катамаранах с одной целью — посмотреть на золотой водопад под названием “хвост рыжей белки”. Водопад, к которому я сейчас полз на четвереньках, перебирая дрожащими руками и ногами и поджав хвост. Так он мне, заблудившемуся в темном лесу собственных страхов, был необходим. Я в какой-то момент даже подумал: вот, сбился с пути, заблудился. Но когда все-таки к нему вышел, не остались не пораженными и ребята. Монеты, захлебываясь друг другом на порогах, потоками хлынули в ненасытные наши ладошки.
— Ты что, Сусанин? — поинтересовался плечистый крепыш с пистолетом. — За лохов нас здесь держишь! Кинуть нас всех, что ли, хотел, я никак не пойм-му.
— Не хотел. Честное слово не хотел. Даже не дум-мал.
— Короче, за то, что ты водил нас битый час за нос, мы ставим тебя на счетчик. Завтра на этом же самом месте отдашь нам десять тысяч баксов.
— Но где мне их взять?
— Наскребешь, — ухмыльнулся здоровяк. — А если нет, я продам тебя в бордель для м-мальчиков — в Тунис. Счетчик включен, — сказал он, обернувшись у двери. — Кстати, кто тут тебя крышует?
— Боцм-ман, — сказал я, надеясь произвести впечатление, — очень порядочный пацан.
— Этот недоносок опять взялся за старое? — хмыкнул белобрысый. — Передай ему, что встреча с адмиралом состоится в назначенном месте в назначенный час. Потому что я уже в городе.
9
Они ушли, а я стал думать, как мне залечь на дно: все рассказать боссу и попроситься в недельный отпуск? Тогда у меня еще оставалась надежда, что крутые ребята брали меня на понт, желая, поглумившись, напугать несмышленого юнца.
Я, к сожалению, не учел чувство юмора этих ребят, весьма своеобразное, никак не пересекающееся с разговорами о деньгах. Вечером того же дня наивная иллюзия полностью развеялась. Как известно, беда не приходит одна. Вот и мой босс пришел “на точку” не один, а со своими неуступчивыми телохранителями.
— Ну что, — начал он с порога, — допрыгался? Мне парни рассказали, чем ты тут занимаешься. А я-то, дурак, думаю, почему вдруг месячные показатели стали гораздо ниже. Проверял вроде машины сам — все чисто. Подумал, значит, клиенты стали удачливы. Короче, я не дам тебе уволиться и паспорт оставляю, пока не отдашь десять штук баксов и мне.
Оказалось, что ребята из города М. приехали на разборку с ребятами из города К. И вот в одном из ресторанов, договариваясь на салфетках о сферах влияния над злачными высокодоходными местами, вспомнили об утреннем проигрыше и как “аргумент-факт” предъявили “Боцману”, что, мол, его заведение их кинуло.
— Давай выворачивай карманы, — сказал босс. И телохранители грозно сделали шаг вперед. Забрав всю наличность, они вместо карманов попытались втолкнуть внутрь мое бледное лицо и впалый вялый живот.
— А паспорт и трудовую с военным вернем, когда принесешь деньги, — сказал “Боцман”. А не принесешь — пеняй на себя. Напишем на тебя заявление за воровство в милицию. И отправишься в места не столь отдаленные. Или ты хочешь на
Тунис? — он так и сказал: “на Тунис”. — Ребята из города М. просили отдать тебя в рабство.
— Не хочу в рабство, — выдохнул я.
— Выплатишь мне годичную неустойку в размере десяти штук — и гуляй. Большего я от тебя не требую.
Вот так в одночасье я потерял поддержку грозных друзей, к тому же меня выкинули с работы, “повесив” десять тысяч. Что оставалось делать? Без паспорта, без военного билета. Но документы еще можно восстановить в деревне. Здесь обращаться в милицию бесполезно. Всем же известно, что тесть “Боцмана” — капитан РОВД. От одной этой мысли сердце мое ушло в пятки.
В таком удрученном состоянии я подходил к квартире. И тут меня ждало еще одно разочарование: из Берлина, словно она все это время жила не в Германии, а ошивалась в ночном клубе по соседству, нагрянула хозяйка квартиры.
И не то чтобы у меня не было денег, еще час назад их было предостаточно. Просто за всеми этими гулянками я забывал класть их на ее счет. К тому же чужую квартиру я превратил в настоящий свинарник.
— Срок договора истек, — набросилась на меня хозяйка. — А ты не выполнил его условий. Не вносил денег за аренду, я сегодня проверяла счет.
— Я был занят.
— Я вижу, — она кивнула на бутылки с запиханными внутрь презервативами. Будто я их пытался законсервировать на черный день.
— Но я обязательно найду деньги.
— Когда?
— Да хоть сейчас.
— Поздно. Забирай свои вещи и катись в общежитие!
— Но сейчас уже поздно, — моя реплика выглядела как издевательство, — общежитие закрыто.
— Это меня не волнует. Квартиру ты загадил. Срок аренды истек. А я пока возьму вот это, — она потрясла перед моим носом зачетной книжкой и студенческим
билетом. — Как залог, хотя я понимаю, он не существенен. Но я надеюсь, долг ты вернешь. А если деньги не принесешь, я напишу заявление в милицию. У меня в договоре есть твои паспортные данные.
— Да пошла ты, — пробормотал я себе под нос, — зачетку можно восстановить.
10
“Думай, думай, — твердил я себе, шлепая по шпалам, — думай, что делать”. Как продержаться несколько дней до зачета? Уезжать, не сдав экзамены, было нельзя. Мама этого не перенесет. Они с отцом уже такие старенькие. Я их единственная надежда.
Самое важное сейчас — сдать экзамены и на летние каникулы кануть на дно, уехать в деревню к дедушке. А там, восстановив документы, попросить перевод в другой вуз. Главное — не залететь в армию. Я решил переждать ночь на вокзале. Благо он находился неподалеку. Просить помощи у бывших соседей по общежитию не позволяла гордость. И потому, расположившись на железной лавочке зала ожидания, я стал ждать своей участи на переэкзаменовке, то и дело заглядывая в книгу.
Пока еще не все потеряно, надо читать книгу. Книгу о бесстрашном моряке, лучшем в своем пиратском ремесле финикийце. Страницы с семидесятой начал проглядываться сюжет, который поведал мне о том, что этот “Синдбад” рос в добропорядочной семье. Окончив мектебе и медресе, он отправился в город Челны заниматься более серьезным изучением Корана и Тафсира. Учителя предрекали ему как смышленому юноше большое будущее. Но, связавшись с уличной шпаной, наш герой стал постепенно забрасывать учебу. Улица манила его.
Читать было забавно, фабула почти как у меня. А впереди еще ждали лихие пиратские приключения. Ведь с какого-то момента наш Синдбад стал промышлять воровством и грабежом. Разбой, пиратство, женщины, алкоголь. Путешествия по тысячам ночных злачных мест. Чем дальше лес, тем больше вес.
И вдруг меня осенила страшная догадка, что эта книга попала мне в руки не случайно, а путем сложных комбинаций. И Мавр не просто так подсунул ее мне. Ибо эта книга — книга моей судьбы. Все, что происходит со мной, уже написано кем-то и когда-то. Мне же остается лишь подтверждать изложенное на страницах книги судьбы. Идти уготованным путем. Катиться вниз. Открытие было настолько ужасным, что сердце мое, вздрогнув, покатилось как снежный ком с горы, поднимая лавину пропащих мыслей.
Давно известно, что уныние — страшный грех. Но каждый раз, впадая в уныние, ты вновь и вновь понимаешь, насколько это страшно и плохо. То есть подтверждаешь данную аксиому. Так же и с жизнью. Все уже написано, и нам только остается собирать готовую картину мира из отдельных событий и ощущений, как разбитую на пазлы мозаику.
Усугубляло положение то, что в тот раз я ночевал на вокзале. В месте, которое предполагает дорогу в неизведанное. Дает надежду, вызывает особое радостное и тревожное чувство. А тут все уже заранее решено. Даже неинтересно. Люди собираются. Строят планы, пытаются изменить свою жизнь — и все без толку. Чему подтверждение я — ворочающийся от бессилия и беспомощности. Совершенно опустошенный, без планов, без надежд, без иллюзий на будущее.
Дальше книгу я отказался читать наотрез. Не хотел знать, что со мной будет. А еще очень боялся плохого конца. На экзамен тоже решил не ходить. Лучше неведение, чем знание своей судьбы. Решив так, я положил книгу о жестоких приключениях в кожаном мягком переплете себе под голову.
Но спать мне не давали милиционеры постоянными проверками. К тому же они открыли фрамуги огромных окон, и ветер, словно ядреный веник в душной бане, то и дело хлестал меня по щекам. Лежать было ужасно неудобно. Болели и ребра, и ягодицы. Но идти было некуда. Я словно был привязан к мачте, чтобы во время шторма наблюдать за бессмысленным, но опасным барахтаньем судна. Я зажмуривал глаза, но заснуть не давало внутреннее смятение. Буря то и дело толкала меня на рифы отчаяния.
Пару раз я вставал, чтобы в привокзальном буфете выпить горячего чаю.
— Что будет? Что будет с ними? — сонно шептал я, пытаясь согреться. — Я просто не имею права провалиться. Проиграть свою жизнь. Потерять все сразу.
И почему эти несчастья свалились именно на мою голову? Нет, такого не бывает. Бред какой-то. В чем я так провинился? И как искупить свою вину?
Упасть в ноги, молить о пощаде, думал я под утро в полусне. Ползать в пыли, рассказать все как есть. Но в глубине души ползать в пыли мне не хотелось, уж лучше остаться независимым бродягой, чем всю жизнь унижаться перед начальством. Так, гордыня не дала мне проснуться, и я проспал назначенное время экзамена.
11
Утром в пятницу, в день переэкзаменовки, понимая, что безнадежно опоздал, я в обрезанных старых джинсах и кроссовках развязной походочкой, не спеша двигался к университету. Приняв половинчатое решение, я хотел взглянуть в глаза странному человеку, которого уже стал опасаться. Ведь с тех пор, как у меня появилась книга судьбы, моя жизнь начала разрушаться, а, говоря по-другому, складываться по книге со стремительной скоростью. Я даже не буду рыпаться, я лишь верну ему то, что мне не принадлежит: на, мол, забери. И подавись!
Когда я поднялся на кафедру узнать о профессоре логистики, лаборантка растерянно заметила: уже ушел.
— А вы тот самый Туарегов?
— Да.
— Ну и влипли же вы. Доктор с коллегами уже уехал в порт. У них симпозиум в Венеции. Теперь вам нужно готовиться к аттестационной комиссии. Выучить все до единого слова. Впрочем, это вряд ли вас спасет.
— Знаю, — ответил я, воспринимая все случившееся как очередное подтверждение, как знак. Но перед тем как распрощаться с милой сердцу кафедрой, я спросил у девушки: — А правду говорят, что профессор живет один, без семьи?
— Да, он нелюдим, — сказала лаборантка, — это правда.
В квартиру к Мавру я шел не спеша, чтобы быть уверенным: доктор уже точно отчалил от берегов. И никто не сможет мне помешать покопаться в его личных вещах. Нет, я не собирался ничего воровать. Я лишь хотел узнать — кто этот страшный человек. Но если вдруг он окажется дома, посмотреть ему в глаза и наверняка удостовериться, что он знающий, что он — маг, волшебник, что все далеко не случайно. Нет, я ни в коем случае не собирался просить о переэкзаменовке. Разве что перед уходом самому задать пару вопросов, попросить совета.
Я помнил, что дверь логова профессора хлипкая. Замки не надежны. Сигнализации никакой. Это я странным образом успел разглядеть в первый свой приход. И вот теперь мне не составило труда сорвать дверь с петель, навалившись на нее всей тяжестью тела.
Ароматы мускусной старины ударили мне в нос, как только я переступил запретный порог. Такого количества антикварных вещей, старинных книг и рукописей, коллекции кальянов и картин в стиле венецианских мастеров мне и во сне не могло присниться. Не дом, а музей с табакерками, рубка с рубиновыми украшениями, трюм, полный сказочных сокровищ, пещера Али-Бабы, галерея антиквариата.
Здесь было все. Янтарные табакерки, отполированные, казалось, самой природой, морем, с его приливами и отливами, светом солнца и луны. Изящные ящики из-под сигар и пряностей. В ящиках — золоченые шкатулки, в шкатулках — инкрустированные коробочки, в коробочках — серебряная фольга, в фольге — самый драгоценный товар торговцев: табак и корица, за которыми столько человеческих жизней и страданий… И все это словно поднято со дна морского, захвачено с разграбленных и потопленных кораблей. Модели фрегатов ручной работы в бутылках, словно стекло — захлестнувшая их и застывшая волна. И книги, книги, описывающие злодеяния человеческие и подвиги духа с триумфом высоких чувств… а между стеллажами на свободных пространствах стен развешаны ятаганы и сабли, мушкеты и кремневые ружья.
Я даже взял одну из змеевидных (или огненноподобных) сабель, чтобы понять, настоящая ли она, хорошо ли заточена. Потрогав остроту лезвия и крепость дамасской стали, я решил потрогать и плоть золота, которое было везде: на глобусах, на рукоятях сабель, на секретерах, на инкрустированных чашах, на тисненых книгах — словно лишний раз напоминая о слабости человеческой.
И ища подтверждения этой слабости, я прикасался к коже старинных переплетов. Не человеческая ли она — такая нежная и шелковистая? И вдруг я заметил на стенах залы среди множества барометров несколько старинных часов. Взглянув на них, я так и обмер с саблей в руках, ибо все они показывали отраженный в стеклянной крышке человеческий лик. Почувствовав неладное, я оглянулся и увидел Мавра. Никуда он, оказывается, не уехал. А все это время скрывался в потайной комнате и, возможно, наблюдал за мной через потайное отверстие.
— А, это вы, — сделал шаг мне навстречу Мавр. — Я предполагал, что вы придете. Только не так рано. Вы оказались намного смелее, чем я думал.
— Скорее покорней и сломленней, — заметил я, — потому что мне нечего терять.
— Намерения не важны. Важны действия, — заметил Мавр, — надеюсь, вы не будете отрицать, что вас уже посетила мысль набрать побольше золота. И с его помощью откупиться от преследователей или бежать на Канары.
— Это потому, что в книге, которую вы мне подсунули, написано, что ученик медресе, пустившись во все тяжкие, начал грабить? — спросил я.
— В том числе, — заметил Мавр. — К тому же первое убийство наш пират совершил, убив и ограбив своего учителя, отчислившего его из медресе. Не так ли? — спросил профессор таким тоном, словно это был первый вопрос на экзамене.
— Я еще не дошел до этого места, — с чувством собственного достоинства ответил я.
— Вот как, — с интересом посмотрел на меня профессор, — как же вы тогда собираетесь сдавать экзамен?
— Я не собираюсь его сдавать, — чуть было не прокричал я, сделав непроизвольный шаг к профессору, так меня разозлила его надменная улыбка экзаменатора. Какое он имеет право издеваться надо мной?!
— Тише, тише. Вы не будете возражать, если я сяду? Как я уже сказал, я не ожидал столь раннего визита, предполагая, что еще успею подготовиться к вашему приходу.
— Ну и как вы собирались подготовиться? — на этот раз пришел мой черед ерничать. — Собирались разложить на столе экзаменационные вопросы?
— Может быть, вопросы, а может быть, и шахматы. У меня есть отличные индийские шахматы. Кстати, вы играете?
— Перестаньте надо мной издеваться, иначе я и в самом деле отрублю вашу светлую голову.
— Вот видите, не дойдя до этого места в книге, вы все равно как бы дошли до него.
— Но почему? Почему, — взмолился я, — за что мне уготована такая жестокая участь? Почему вы подсунули мне эту книгу?
— Видите ли, — начал Мавр, — дело в том, что вы решили обмануть судьбу. Вам была уготована одна жизнь, жизнь обычного студента, в меру бедного и счастливого, в меру свободного и в меру загруженного учебой, хотя согласитесь, учеба — далеко не самый тяжелый груз ответственности для вашего возраста.
Я промолчал, потому что не спешил соглашаться.
— Итак, вы были вполне свободны и амбициозны, а значит, довольно счастливы от одной перспективы открывающихся возможностей. Но из-за своей гордыни и желания возвыситься над сверстниками уже сейчас вы решили изменить уготованный ход вещей, — говоря это все, профессор уселся за необъятный шахматный стол и стал доставать из ящичка и расставлять точеные костяные фигурки.
— То есть вы решили обмануть свою судьбу и выбрали наиболее дерзкий способ. Вы догадались, что выигрыши, выпадающие в автоматах, не случайны. Что они заложены, то есть записаны в программу, и тогда вы решили, что их можно предугадать, то есть заглянуть в книгу судьбы.
— Да, и что в этом плохого?
— Уж сколько раз я говорил, что свобода, даваемая студентам в выборе пути, чрезмерно вредна, — профессор вздохнул так тяжело, словно в очередной раз удивляясь тупости людей. — Она их заводит в тупик. Плохо в вашем поступке то, мой друг, что вы не покорились своей судьбе, а с помощью тайных знаний попытались изменить ее. Гордыня, мой друг, — страшный грех. Как и азарт, и алкоголь, и гашиш, и женщины, — мне ли вам говорить, что это такое! Вы уже это все вкусили, несмотря на столь юные годы.
Профессор говорил, а его глаза сверкали, как два изумруда, да так, что не терпелось срубить эту голову и достать изумруды. Я поймал себя на мысли, что здесь, на фоне всей этой старины, Мавр выглядел очень естественно в своей пиратской средневековой одежде.
— Считается, — продолжал Мавр, — что все эти грехи пришли с Востока. Алкоголь и гашиш — арабские слова, культ женщины и вина пришел из восточной поэзии. Вот и азарт — от арабского “азар”, или “зар”, что означает игральные кости. И все эти вещи связаны с эйфорией. Человек, прикоснувшийся к ним, испытывает такой прилив эмоций, что хочет вновь и вновь их ощущать. Войти в женщину легче, чем ее оставить, начать игру проще, чем ее остановить, опьянить себя — быстрее, чем достичь трезвости духа и ума. И вообще, вступив на дорогу порока, так трудно последовать учению Пророка. Вас будто блокирует раз выбранный путь, не давая шанса переиграть жизнь.
— Зачем вы мне все это говорите? — не понимал я. — Ведь у меня все равно не было выбора, мне все равно, даже при всем желании, не удалось бы отказаться от выпавшего жребия. Ведь в моей книге судьбы уже записано, что я пройду весь уготованный мне путь от начала и до конца. Разве не так?
— Вот именно. Но раз уж вы такой азартный человек, — профессор пожал плечами, — раз вы уж такой азартный человек, — повторил он, — предлагаю вам выбор: мы сыграем с вами в шахматы. И если вы победите или даже продержитесь более двадцати четырех ходов, то заберете столько вещей, сколько сможете унести. А также получите зачет. И я обещаю, что не стану предпринимать ничего против вас и даже не подумаю заявить в милицию…
— А второй вариант? — мне не терпелось приступить к развязке. Я действительно был азартен. К тому же я неплохо играл в шахматы — где-то на уровне кандидата в мастера спорта. Двадцать четыре хода уж как-нибудь выстою.
— Второй вариант таков. На основании каждой фигурки указан номер, соответствующий экзаменационному билету, которые сейчас спрятаны у меня в грудном кармане. Вы берете одну фигурку и называете номер билета.
Если вы успешно сдаете экзамен, то я ставлю вам зачет. В противном случае мы с вами расстаемся навсегда. Под “мы”, мой юный друг, я подразумеваю весь наш вуз.
Я крепко задумался, потому что не имел права на ошибку. То, что мне предложил профессор как второй вариант, было то, с чем я шел к нему, — то есть покорность судьбе. Я должен был бы и дальше подтверждать уготованную мне участь через убийство профессора после отчисления.
Воображение так и рисовало картину: я правой рукой беру билет и понимаю, что не знаю ответа. И тогда левой рукой я срубаю голову профессору.
— Думайте, думайте хорошенько, — вернул меня на землю профессор, — но помните, что великий султан Гарун-аль-Рашид считал, что нарды лучше шахмат, ибо в шахматах победа зависит от изворотливости человеческого ума, а значит, от гордыни, а в нардах — от того, как лягут кости, то есть от судьбы.
Кстати, о шахматах. Я ведь тоже могу срубить ему голову, если пойму, что не удерживаю оборону в двадцать четыре хода. И что мне делать?
— Ну же, решайтесь, — проявил нетерпение профессор.
И тогда я взял пешку с Е2 и, посмотрев на ее основание, поставил на Е5. По реакции профессора я хотел понять, что же для меня в данном случае лучше. Я опять пытался хитрить.
— Это что, — взглянул исподлобья Мавр, — что это значит?
— Это мой ход, — сказал я, и вдруг это неприятное ощущение, что я опять ввязываюсь в авантюру, опять пытаюсь юлить, опять ищу путей полегче, остановило меня.
— Давайте ваш вопрос, профессор, — сказал я, решив больше не юлить. А раз и навсегда принимать решения и отвечать за них. — Номер экзаменационного билета Е4, можете проверить.
— Я знаю, — кивнул Мавр, одновременно проникая рукой в карман, но вместо билета вдруг вынул кривой старинный мушкет.
Но я даже не шелохнулся.
— Это и есть ваш вопрос? — спросил я, ухмыльнувшись. — Неужели вы меня пытаетесь напугать этой игрушкой после того, как я стоял под дулом сорок пятого калибра. Неужели вы сами хотите изменить судьбу, хотите спастись, хотя знаете: в книге моей судьбы вам уготована другая участь.
— Ну, положим, — сказал профессор и тоже ухмыльнулся, — спастись может каждый.
— Да, но только если он покорится судьбе, то есть воле Всевышнего.
— Ну так покоритесь, рубите мне голову с плеч, несмотря на то, что я держу вас на прицеле. Ну что же вы стоите — испугались?
— А разве у меня есть выбор? — спросил я. — Если за меня уже все решено. Если вы меня гоните по прописанной дороге с пистолетом в руках.
— Выбор есть всегда. Даже под дулом пистолета. Аллах дает нам право выбора, дает возможность выбрать то, что соответствует душе. Так что выбирайте.
Я стоял, не зная, что еще сказать. Мне и не хотелось ничего говорить. Я был абсолютно спокоен. И вот тогда, вспомнив бандитов с их пистолетами, я пожалел, что испугался тогда смерти, цеплялся руками за жизнь, которая — всего лишь игра, эйфория, азарт.
— В противном случае, — продолжал толкать меня на преступление профессор, — я вызываю милицию и вас сажают в тюрьму за проникновение в чужой дом. А еще вас выставляют из института, — угрожал пистолетом Мавр и уже доставал мобильный телефон.
— Не может быть, — сказал я, глядя на всю эту несуразную картину. Мобильный аппарат и французский пистолет девятнадцатого века в руках самого настоящего Мавра. — Не может быть, чтобы все это было со мной в реальности.
— А кто вам сказал, что это реальность? Это не реальность. Это сон. Все, что вы сейчас видите, — это сон. Вся наша жизнь сон, калейдоскоп абсурдных событий, выбор из двух зол или двух радостей, разве нет? А реальность наступит после пробуждения. Так что рубите, не бойтесь. Выбирайте меньшее зло или то, что вам доставит большую радость. Вы ведь так хотите отрубить голову своему учителю. Угадал?
— Нет, — прошептал я, поддаваясь какому-то внутреннему порыву, — нет, убийство это не покорность, — прошептал я еще раз, поднимая руки вверх. — Все, я сдаюсь на милость абсурду уготованной мне жизни.
— Но почему?
— Чтобы не усугублять абсурд, профессор.
— Совершенно верно, — сказал профессор, — и как вы только догадались? Можете считать, что вы сдали экзамен. Давайте вашу зачетку.
— Может, прекратим этот фарс, — сказал я, — хватит надо мной издеваться. Вы же знаете, что у меня нет никакой зачетки.
— Разве? А что это у вас в руке?
Я взглянул на свою руку и увидел, что сжимаю не рукоять сабли, а зачетку.
— Что это? — испугался я.
— Не беспокойтесь. Это всего лишь сон. Все, что с вами приключилось, все лишь сон. И однорукие бандиты, и одноногие автоматы. Дело в том, что по ночам наши души, повинуясь нашим просьбам и нашим намерениям, отлетают на небеса, где имеют возможность проникнуть в книгу судьбы и попытаться изменить написанное там. Мы просим Всевышнего, и ангелы на своих крылах доносят наши просьбы. Но этого мало, мы должны подтвердить наши просьбы, закрепив изменения в книгах судьбы собственными деяниями. Наши деяния — как несмываемые чернила. Как печать в зачетке. Помните об этом, когда проснетесь.
— Все это как-то невероятно, — попытался было возразить я.
— А нет ничего вероятного, — сказал профессор, ставя в зачетку оценку, — разве вам мой наряд и мой старинный мушкет не напомнили атмосферу книги? Да-да, потому что сейчас ваша душа проникла в книгу вашей же судьбы, чтобы попытаться изменить ее.
Пораженный, я стоял возле профессора как школяр. Ни стереть запись в зачетке, ни ущипнуть себя, ни попытаться проснуться я по собственной воле не мог.
12
Проснулся я, как и всегда, в своем общежитии, среди других товарищей по несчастью, лежащих на таких же неудобных кроватях и уставившихся на обшарпанный потолок. Я лежал и вспоминал сон и речи мавра. Как же я долго спал! Сейчас уже, наверное, восемь часов, но азарт борьбы, гордыня и любопытство не давали мне проснуться раньше.
А теперь то же любопытство заставило меня вскочить с постели в поисках собственной зачетки. Разумеется, в ней не было никакой оценки по логистике, что лишь подтверждало смысл увиденного сна.
— О, ты еще не проснулся? — в комнате появился мой товарищ. Он застал меня за маниакальным рассматриванием собственной зачетки, чего за мной ранее не наблюдалось. — Вставай, ты что, забыл, мы сегодня по направлению студенческого профсоюза идем устраиваться на работу в казино.
— Да, — сказал я, что-то вновь припоминая, и, подумав, добавил: — нет, я не пойду.
— Почему? — Сел на кровать удивленный сокурсник. — Мы так долго искали такую хорошую работу. Прошли столько собеседований. Нам так нужна эта работа, чтобы выбиться в люди. Такая жизнь, девочки, бесплатное шампанское, хороший заработок.
— Знаешь, мне только что приснилась удивительно абсурдная история.
— История? — удивился мой друг. — Какая еще история?
— Послушай, брат, — я подозвал его поближе, собираясь поведать сон, явившийся мне свыше.
1 Аттендант — работник казино.
Ильдар Абузяров