Конкистадор. Часть 2

Часть 2. РАЗДАЧА КАРТ

 

Глава 1. «Мне не хватает философии…»

19 декабря 2140 года.
Орбита планетоида Пушкин в системе звезды Солетта.
Александр Сомов, возраст перекрывается образом жизни.

Саша Сомов считал себя нетребовательным человеком.

В самом деле, ему всегда было наплевать, во что он одет. Ел он мало и нерегулярно, и до одиннадцати лет именно в этом заключалась главная проблема его жизни. Мать ужасно любила семейные обеды, Отец, когда бывал дома, поддерживал ее. И Сашу выводили за стол под конвоем. Всякого рода воспитатели и родня также требовали от него постоянства: «…но Сашенька, мы же всегда ужинаем в восемь!» Иногда он отказывался от еды, говоря, вот, мол, вы еще сэкономите на мне. Но подобная тактика оказалась малопродуктивной. Чуть погодя он разыграл карту хворей, и целых полгода наслаждался покоем: ведь кто станет напрасно беспокоить болезненного, слабого мальчика… Ему, бедняге, кусок в горло не лезет, да и общаться ему, наверное, тяжело. Однако любому счастью когда-нибудь приходит конец. Медицина в третий раз со всей категоричностью сообщила: «Здоров, как бык!» – и родителей стали посещать некоторые сомнения; дабы не доводить дело до открытого конфликта, Саша свернул проект «Мнимый больной».

Именно тогда он крепко задумался о способах радикального решения проблемы. В итоге ему открылась простая истина: начинать надо не с тактики, начинать всегда следует с верхнего уровня, то есть, с философии. Именно так он и подумал в секунду озарения: «Мне не хватает философии…» Саша разработал глобальную систему приоритетов – чем и ради чего он может поступиться. Выходило, что ради спокойной обстановки, столь необходимой для интеллектуальной работы, ему следует пожертвовать материальной базой старого образца.

Саша готовился на протяжении нескольких месяцев. Он еще в девять лет завел себе тайный банковский счет, в десять научился регулярно пополнять его, отыскивая разного рода работу в Сети, а к одиннадцати отыскал профессионального посредника, занимавшегося такой ерундой как выплата налогов, общение с государством и т.п. за соответствующий, конечно, процент с доходов. Этого человека Саша никогда не видел, да и не стремился к личному знакомству. Он просто нашел его офисный сайт в Сети, навел справки о надежности, потребовал рекомендации и заключил контракт. Разумеется, не стоит прятать все извилины в одну голову; он повторил процедуру еще трижды, и только после этого счел себя финансово независимым. Саше оставалось написать краткое сообщение для родителей и снять для себя номер в гостинице.

…Мама плакала в течение двух часов, когда он честно сказал родителям, что опять «убудет»; но если они вновь вытащат его домой насильно, то в третий раз уже просто не найдут. Он позаботится.

Папа долго молчал, обдумывая ситуацию, а затем сказал: «Катенька, должно быть, мы его плохо слушаем. Мы чего-то не знаем. Давай не будем торопиться…» Но мама заливалась слезами и поносила проклятый, отвратительный, никому не нужный флот, из-за которого дети остались без отца и выросли такими психами (фырканье Варьки). Папа принялся осторожно расспрашивать: какого-такого меда в мармеладе сыну не хватает дома? Саша объяснил. Папа поинтересовался значением словосочетания «интеллектуальная работа». Саша постарался выбрать пример попроще. Тогда его как раз занимала возможность применить тактовую корреляцию для составления динамической системы зависимостей появления одних и тех же понятий в работах историков, антропологов и социологов от половозрастного состава их учителей. Занятная, кстати, была идея, впрочем, совершенно не серьезная. Баловство, по большому счету. «А я-то думал, ты у нас, скорее гуманитарий…» Так оно и было… просто папе в тот момент нечего было ответить. Между прочим, папу следует считать исключительно конструктивным индивидом, хотя и сугубым практиком. Логики в его действиях Саша не находил ни малейшей, интуицию иногда расшифровывал, а в целом, не мог понять: как отец приходит к верным выводам при сомнительных начальных посылках и кашеобразности мыслительного процесса в целом; тут была некая тайна. Этот странный человек, причем явно хороший, думал не головой, а всем телом; в итоге получалось занятно, и, обыкновенно, достаточно здраво… Но каков алгоритм? В тот исторический день Саша опять упустил суть отцовского способа думать. Тот неожиданно заявил: «Живи дома, мы тебя трогать не станем. Только вовремя говори, когда и почему тебе неудобно. Слышишь: старайся объяснять нам заранее». Саша высказался в том духе, что он, мол, не первый год пытается объяснить, но они все никак не хотят его услышать. Отец опять помолчал, и лицо его приняло выражение озадаченности. Саша и не надеялся на что-либо умное и эффективное. Папа, однако, высказался не умно, не глупо, а странно: «Предлагаю особую технологию. Если тебе приспичит опять удрать из дому или совершить иной переворот в нашей жизни, подойди ко мне и назови цифру 88. А после этого объясни все так, будто перед тобой полный дебил, а не я. Разжуй, упрости. Одним словом, как ребенку». Саша крепко усомнился в отцовой технологии, но в течением времени выяснилось: она функционирует. Применять пришлось четыре раза. Причем в первый раз Саша говорил два с половиной часа; речь шла о некоторых следствиях из категорического императива кантовской этики. Отец понял правильно и дал денег на апгрейд. Таких денег Саша не мог еще заработать самостоятельно… Во второй раз его интересовали современные теории коммуникации. Отец показал, как пользоваться презервативом и дал три-четыре практических совета. В третий раз хватило одной минуты: стоило лишь заикнуться о вредных последствиях эмоционального перенапряжения, как папа пообещал: «Сейчас не можем, но через месяц-другой мы вас с Варенькой непременно расселим по разным комнатам». Что ж, удовлетворительное решение… Наконец, три месяца назад Саша завел разговор по вопросам тактики ударных соединений. Папа долго чесал в затылке, а потом привел несколько аргументов по поводу того, почему не надо торопиться с подготовкой в военное училище. По зрелом размышлении, Саша пришел к выводу о правоте Сомова-старшего. Действительно, подобный ход может неоправданно рано сузить поле его возможностей…

Итак, он считал себя нетребовательным человеком. Больше всего ценил покой, уединение и, до некоторой степени, комфорт. Пожалуй, его можно было считать полноватым и неповоротливым. Но не толстым. Обжорство здесь вообще ни при чем. Просто Саша не любил подвижности; как раз напротив, он любил неподвижность, глубокое понимание происходящих вокруг процессов и уверенность в завтрашнем дне.

Как раз сейчас он лишен был и того, и другого, и третьего.

Саша стоял посреди пустынного коридора на третьем – жилом ярусе и лихорадочно прикидывал, куда пуститься в бега. Кажется, коридоры на космических кораблях и станциях называют «маршами»…

Мамин план изначально обрекала на неудачу непродуманность. Когда они с Варькой добежали до шлюпочного ангара, Саша придержал сестру за локоть и сказал:

— Варька, сгорим.

— Там что, засада, Сашка? Тебе-то откуда знать?

И он хотел было рассказать ей о теории равновесно коммуницирующих систем; исходя из некоторых положений ТВКС, можно было сделать абсолютно обоснованный вывод: тут их будут ждать. Отсюда им не дадут уйти. С очень высокой вероятностью. Но не захотелось Саше тратить драгоценное время на тупую Варьку. У сестрицы, как известно, всего одна извилина, да и та бантиком натерта… Поэтому он попросту сообщил ей:

— Ты как хочешь, а я туда не пойду. Нас там встретят.

— Мозжечком чуешь?

— Чую.

— Ах, какой ты у нас Сашенька умненький, а все остальные – полное дурачье, по извилине на рыло, да и та шляпой натерта.

— Варька…

Она его перебила, — а голос у сестрицы ужасно громкий, высокий, да еще со всякими подъелдыкивающими и сверлящими интонациями; никогда никому ее не переспорить! — и Саша понял: начинать разговор следовало иначе. Теперь эта хрюшка просто так не успокоится. Обоих ловцам подставит, а сделает все равно по-своему. И еще потом повернет дело так, будто не она виновата, а он. Уже бывало.

— Теперь ты меня послушай! Мама уж наверное поумнее тебя будет. Раз она сказала: «Бегите к шлюпам!» – значит, так и надо сделать. Я знаю, как будет! Ты подставишь нас обоих, а потом еще так все повернешь, словно это я во всем виновата! Я, а не ты! А ну-ка полезай, куда велено!

Раз двадцать они дрались. Он был старше и тяжелее. Зато она – ловчее и подвижнее. Гимнастикой видите ли занимается, вся такая… такая… в общем, сильная. Раз на раз не приходится. То он ее, то она его… Правда, вот уже целый год как ни разу не сцеплялись всерьез. Вроде, взрослые люди, неудобно. Ну да, видишь ли, повода основательного не было. Взрослые люди – они ведь какие? — еще хуже маленьких, им только дай повод!

Вот он и появился. Но сейчас ссориться было совершенно не ко времени. И Саша ответил Варьке без затей:

— Хочешь туда – сама и лезь, дурища.

Повернулся, пошел в другую сторону, принципиально не оборачиваясь. Из-за спины донеслось:

— Да ты-то кто… шмакозябр недозрелый!

«Боже, какое детство голозадое!» – обреченно отметил про себя Саша.

— Эй, ты куда? А ну возвращайся! Я кому сказала!

— Иди за мной, — дал ей Саша последний шанс.

Варька, конечно же, за ним не пошла. Она тыркнулась к шлюпочный ангар. Саша потом еще минут десять врачевал себя утешениями, мол, ну, отловят Варьку, все равно же не сделают ей ничего худого. Не посмеют и шлепка по попе дать… А стоило бы, между прочим.

Теперь ему следовало всерьез и по-настоящему удариться в бега, а не в игрушки играть.

А куда лучше всего бежать из пустынного марша на жилом ярусе? Куда угодно, по большому счету, кроме тех мест, где тебя будут ждать. Отпадают галереи скафандров, шлюпочные ангары, любые зоны, так или иначе связанные с оружием… конечно, к стрелковым арсеналам, артпогребам и артрубкам полезет один только патентованный псих, но он будет как раз в том диапазоне психоза, который очень тонко и нервно секут в ОАБ…

Саша запустил предельную скорость логических расчетов, на какую только был способен. Кожей чувствовал: задерживаться на открытом месте нельзя, а где спрячешься посреди корабельного марша, когда тебя видно, как избушку на голом бугре? Врасти в межъярусное перекрытие? Заползти в электронную начинку дверного замка? Стать радикально прозрачным?

Опасность холодом текла по пальцам, опасность ласково ерошила волосы.

Трюмы? Его станут искать там если не в первую очередь, то уж во вторую – точно. Безлюдные складские помещения очень удобны и для тех, кто прячется и для тех, кто идет искать… Ни в коем случае.

Прятаться надо там, где много людей, где люди бывают постоянно, где никто ни к чему не присматривается, поскольку вся обстановка давным-давно знакома. Нужны вода, пища и выход в компьютерную сеть. И еще там должно быть достаточно места, чтобы спать, не превращаясь в спелеолога-экстремала…

Когда-то Сомов-младший мечтал о карьере флотского офицера… в смысле, конечно, адмирала. А потому знал, где на терранских орбитальных станциях технические сектора, где административные, где жилые и где боевые. В общих чертах, конечно. «Бялы Палац» в этом смысле не представлял собой ничего диковинного. И Саша имел представление, куда ему следует сунуться, но… все эти райские местечки были под запретом. Их наглухо запирало отсутствие идентификационной карты. Любой из тысяч людей, постоянно обитавших на станции, обладал счастьем свободного перемещения. И никто, наверное, не задумывался, какое это великое благо – перемещаться свободно… С помощью игрового ключа, за два года навороченного так, что иногда Саша сам побаивался этой железяки, он мог поставить на уши всю станцию двумя дюжинами способов — если не думать, разумеется, а если задуматься как следует, то на репетицию Армагеддона потянет… Но при всех супер- мега- гигавозможностях игровой ключ пасовал перед простыми тупорылыми реле свой/чужой, в которых электроники с гулькин нос, либо же просто нет. Более того, пропускные реле установлены в таких местах, где люди ходят круглые сутки. Одним словом, в очень бойких местах. И появиться там в гражданских тряпках – значит спалиться в один момент.

Время уходит. Уходит проклятое время.

Оп-ля! В сущности, лучшей подсказки ему и не требовалось. У флотских идентификационные карты вшиты прямо в форму. Нижняя часть рукава, раньше куда-то туда вставлялся архаический механизм под названием «запонки», — о нем Саша знал из художественных программ, и назначения его так и не понял.

Дальнейшая последовательность операций выстроилась сама собой.

Саша действовал без промедления. Он метнулся в сторону жилого сектора, где должны были располагаться каюты и кубрики комендоров. Ну… эти? нет… эти? да нет же… Время, время! Во-от они, миленькие. Два длинных марша – одни сплошные комендорообиталища. И все те, кто тут живет, разумеется, по тревоге засели в артиллерийских рубках. Нет их тут. Нет, слава Богу, нет никого…

Он вскрыл игровым ключем одиннадцать дверей.

Так-так-так. Тут… можно взять голопласт с полуголой девицей… попка у нее обнажена… совершенно неортодоксально. Тут… деньги прямо на столе… извини, незнакомый друг… Тут… пара вечных микроаккумуляторов… Тут… о, наконец, как раз то, что и требовалось. Большой кубрик. Шкаф с парадной формой на целую батарею… ну, не только с парадной, еще кое-какие одежки… но сейчас здесь висели в основном парадки, поскольку комендоры, как им и положено, разбежались по своим постам в повседневной форме. Отлично. Саша выбрал ту, которая, на взгляд, подходила ему по размеру, вытащил из шкафа еще три комплекта, набил карманы разнообразной мелочью, как будто имевшей некоторую ценность, и был таков.

«Господи, услышь меня! Прости мне это дурацкое воровство, пожалуйста! Ты, знаешь, мне вся эта дрянь совсем не нужна, я без нее обошелся бы. Верну деньгами, как только… как только… в общем, как только все встанет на свои места. Прости, Господи, хорошо?» С этою молитвой Сомов-младший загрузил бытовой утилизатор тремя комплектами парадной формы, голопластом с попкой, да кое-какой иной дребеденью. Управившись, он втопил клавишу «Сброс».

«Вы действительно хотите утилизировать полный объем предметов, которые…»

— Да! — крикнул Саша и втопил клавишу «Подтверждаю».

«Утилизировано».

Теперь весь сектор будет искать ушлого мерзавца, обокравшего боевых товарищей, покуда они куковали на постах. Мелкое подлое ворье, оно найдется всегда и везде… «Слава Богу, на Терре уже давно никого не линчуют. Лет тридцать как… Или сорок?» Кто станет вдумываться в факт исчезновения одной парадки, когда их пропало четыре, плюс целая фаланга инакопострадавших?

…На Сашу никто не обратил внимания, когда он прошел в пищеблок жилого яруса не далее чем в двух переходах от кубрика, где их с мамой и Варькой содержали. Невысокий комендор в лейтенантском звании… да мало ли на станции малорослых лейтенантов?

Он устроился на продовольственном складе при пищеблоке. Кому положено, заходили туда круглые сутки. Но если пораскинуть мозгами, то на складе нетрудно было отыскать закутки, абсолютно не-посещаемые в определенные часы. Саша справился с этой задачей быстро, хотя вначале пришлось побегать, и побегать резво. Он возносил Богу и всем святым слова горячей благодарности, за то, что на Терре-2 отменили принудительную чипизацию детей. Отец вот, носит чип, говорит, мол, привык, а у Саши его уже нет. Разумеется, он не видел и не знал, что творится на станции, но это не беда: игровой ключ в любой момент позволит ему соединиться со станционной сетью… Зато и станция не видела Сашу.

Пищи и питья у Сомова-младшего теперь было хоть отбавляй. Времени для спокойных уединенных размышлений тоже хватало. Некоторые сложности просматривались по линии… мм… вторичного продукта… но сведущий человек всегда сумеет договориться с со штатным утилизатором… А что еще нужно нетребовательному человеку? Молока птичьего? Так не сезон доить страусов… Одним словом, Саша залег как надо, можно сказать, фундаментально. И теперь, когда удалось занять комфортабельный плацдарм, где он мог бы предаться аналитической стихии, у него появилась возможность разработать философию ситуации. Философию сопротивления, если угодно. Ибо тактика без философии – ничто. Дом на песке.

Собственно, философия напрашивалась сама собой. С детства Саша представлял себя летящим на космическом корабле. В полном одиночестве. Разумеется, он был обеспечен всем необходимым, однако сумел бы, выйдя за пределы корабельного пространства, восполнить любого рода запасы, если они исчерпаются. Кстати, Саша не находил для себя иных причин для выхода. Более того, он не находил ни малейших причин кого бы то ни было пускать на свой космический корабль. Были, конечно, некоторые исключения. Это мама, папа, сестра и Данута Охманьская, располагающая неопровержимыми достоинствами. Одному мужчине и трем женщинам следовало все-таки обеспечит доступ внутрь… По трем причинам. Во-первых, они располагали данными о ситуации за бортом; у самого Саши имелась аппаратура наблюдения, однако, она не была совершенной; между тем, скоростное изменение забортных условий потенциально могло привести к аварии или иной угрозе; логично, таким образом, было иметь своих агентов по ту сторону корабельной брони. Во-вторых… это совершенно нелогично, однако ему было бы больно отрываться от этих людей. Возможно… возможно… люди внешнего мира подобные чувства называют любовью… Впрочем, сфера любви нуждается в дополнительном анализе. Наконец, в-третьих, и, наверное, главное, Александр Сомов имел принципы. Когда ему было одиннадцать, и даже когда ему было двенадцать, он был лишен принципов. И вся его жизнь, если брать по большому счету, была метаниями бесплотной души в воздухе. Ничего твердого, ничего достаточно прочного, помимо, быть может, стен корабля, но они не в счет. Из готовых стен ничего построить уже невозможно. А он желал построить нечто… нечто свое. Нечто, способное быть фундаментом для Я. На протяжении нескольких лет он как будто загребал невидимыми руками воздух и пытался лепить из него… дом? статую? овеществленную абстракцию? Да хоть что-то! Воздух иногда искрился, словно горсть самоцветов, иногда по нему пробегали радужные разводы, а иногда невидимая субстанция на миг принимала образ тверди; напрасно. Все напрасно. Воздух не держит смысл, смысл тяжелее воздуха. Интуиция подсказала Саше: надо нечто принять на веру, и это будет первопринцип, незыблемая отправная точка. Ему нравилась экзистенциальная философия ХХ века, эсхатологический романтизм XXI-го, классический скептицизм и христианство. В течение года Саша анализировал, чему правильнее было бы отдать себя. В конце концов он принял как данность, что Бог существует, и существует он именно в таком виде, в каком представляет его христианство. Иными словами, он додумался до Бога. Потом он открыл для себя принцип иерархии правил. В сущности, очень простой принцип: если существует строго определенная высшая точка, под ней непременно образуется длинная лестница логично подчиненных и соподчиненных смыслов. Одно тянет за собой другое.

Простейшие производные от христианства сами собой пришли на ум: родителей, сестру и девушку, с которой время от времени спишь, надо любить. Производная посложнее: надо, положась на Бога, делать дело, и дело это хорошо бы тоже любить. А без любви ничего порядочного не выйдет.

Отец как-то произнес фразу, подаренную ему самому много лет назад неким Вяликовым, видимо, военачальником исключительно высокого качества: «Для вас важнее всего должны быть три вещи: Бог, семья и служба». Вяликовская формула — в сверхсокращенной форме, разумеется, — содержала в себе ключ к весьма сложной системе. А Саша очень любил сложные системы и знал толк в ключах к ним. Этот ключ определенно был хорош… Вот и выходило совершенно точно: перед некоторыми, самыми близкими существами не надо задраивать люки.

Некто наверху – и Сашу не интересовало лицо, имя и звание – исказил систему фундаментальной ошибкой. Ради того, чтобы Сомов-старший успешно исполнил свою службу, его семью заставили страдать. Выходило очевидное искажение: семья против службы. Так не должно быть, это преступно, это даже хуже, чем преступно… это… нелогично! И главный смысл философии сопротивления, разработанной Сомовым-младшим состоял в исправлении ошибки, в возврате всей системы к нормальному режиму функционирования. Сформулировав для себя генеральный принцип: «возвращение к норме», Саша вздохнул спокойно. Теперь главное было сделано – теория охватила реальность и придала ей жесткий каркас. Оставалась ерунда. Меньшая и наименее важная часть работы. Изменить самое реальность.

Саша был совершенно уверен: когда достигнуто адекватное понимание генерального принципа, все прочее нетрудно исправить несколькими точечными ударами. Тут и беспокоиться-то особенно не о чем…

На философию у него ушли сутки. Для тактики потребовалось втрое меньше. Впрочем, как обычно. Стоило Саше отыскать концепцию чего угодно, лишь бы это «что угодно» всерьез интересовало его, и он всякий раз чувствовал, как распахивается в нем полузапретный шлюз, запиравший чудовищную, беспощадную энергию действия. Да, он пребывал в том благословенном возрасте, когда двенадцать давно за кормой, а до семнадцати еще плыть и плыть. Кому в таком возрасте не кажется, будто море – по колено и горы – по плечу! Однако годы тут были ни при чем. Просто таков уж был Сашин внутренний механизм: верно найденное решение перестраивало его, превращая в необратимо падающий топор.

Итак, Сомов-младший считал себя нетребовательным человеком; но когда он выходил на курс атаки, прощаясь с обычным состоянием полуоцепенения, у него отпадала необходимость во всем, кроме препятствий… обреченных на ликвидацию.

…Он сидел на горе продуктов – чуть ли не в буквальном смысле, — но мог не есть на протяжении нескольких дней. Ему не составляло труда работать по двадцать часов в сутки. И еще он был способен не спать два дня, три, четыре – столько, сколько понадобится для подготовки прямого действия…

Глава 2. Четыре червовых дамы

21 декабря 2140 года.
Борт штабного корабля «Аргентина».
Виктор Сомов, 44 года.

Адмирал Сомов не спал четвертые сутки.

Давным-давно, когда он был еще маленьким, бабушка от нечего делать показала ему старинный земной способ тратить время напрасно, а именно эквилибристику с картами. Пасьянс. Гадание десяти видов. И самую простую девичью считалку с загадом на любимого — бубнового короля. Ну, или червового, если девушка втрескалась в зрелого мужчину… Насчет трефового и пикового королей бабушка ничего рассказывать не стала, мол, не твоего, Витенька, ума дела. Мол, когда подрастешь. Но стоило Сомову подрасти, и у него совершенно пропала охота раскрывать королевские тайны…

Все гадания забылись. Но когда Сомов хотел сосредоточиться на чем-нибудь важном, он брал карты в руки и машинально раскладывал пасьянс. Или вынимал карты из колоды, бесконечно прокручивая считалку с загадом… на червовую даму. На Катеньку.

«Любит – не любит — плюнет – поцелует – к сердцу прижмет – к черту пошлет – любит искренне – сомневается – ждет таинственно – насмехается – любит – не любит — плюнет – поцелует – к сердцу прижмет – к черту пошлет – любит искренне – сомневается – ждет таинственно – насмехается – любит – не любит — плюнет – поцелует…»

Вот и сейчас он сидел в адмиральской каюте сверхсовременного штабного корабля «Аргентина», каковой пришлось отобрать у командующего объединенным терранским космофлотом, чуть было не утратившего от такой наглости здравое разумение, и задумчиво тасовал карты.

«Любит…»

Итак, в системе Терры-9 находилось целых восемь поисковых эскадр: во-первых, собственно терранская, во-вторых, женевская, в-третьих, Латинского Союза, в-четвертых, Российской империи, в-пятых, Поднебесной Империи, в-шестых, Аравийской Лиги, в-седьмых, Нового Израиля и, в-восьмых, Нью-Скотленда. Даже восемь с хвостиком, если считать один легкий крейсер и четыре корвета под флагом Новой Швеции – единственного государства на конечной планете Лабиринта…

«Не любит…»

Силы Терры-2, подчиненные теперь ему, получили длинное условное название «чрезвычайный поисковый контингент группа флотов А». Терранская эскадра по суммарной артиллерийской мощи превосходила латино, новых шотландцев, евреев и, разумеется, новых шведов. С аравийцами – примерно поровну. Женевцы, китайцы и Российская империя – сильнее.

«Плюнет…»

По десантным ресурсам выходили совсем иные расклады. Тут сильнее всех были китайцы, женевцы и Терра-2. Один-единственный раз показали всему свету, что может терранский десант – когда умиротворяли Совершество – и надолго впечатлений хватило… Всем.

«Поцелует…»

Латино не хватает дисциплины, впрочем, как и арабам. У евреев перевооружение в самом разгаре: раньше пересадить штурмовые отряды на современные челноки не удосужились, видно, денег пожалели, а теперь поздно переучивать личный состав. Евреи, не жалейте денег… Парни с Нью-Скотленда все больше техникой норовят взять, для хорошей штурмовой драки у них куража не хватает. Новые шведы – вообще не в счет. Самый лучший и верный союзник – Российская империя – всем хороша, только не десантниками. Сто лет назад она богата была энергичным и необузданным безумием. Потом самых энергичных, самых необузданных и самых безумных тихо-мирно отправили на Венеру, на Рею, на Европу, а кое-кого и на Терру. Так что теперь природные русские с планеты Земля – народ, состоящий из спокойных и очень спокойных людей с прагматичным складом характера и созерцательным подходом к миру… Сомов припомнил, как разъяснял ему тонкую науку футуроисторию Хосе Лопес: «…амиго, ты пойми, развиваться можно по-разному. Быстро, например, или медленно… Причем если быстро, амиго, то обязательно – неведомо куда. Как полтора века назад, например. Они там коллективно посвихивались всею планетой и летели галопом, не думая: зачем? — и не глядя, куда… Или вот как сейчас Женевская Федерация… В смысле, сами не знают, куда, но зато медленно и осмотрительно, продумывают каждый шаг, амиго. Мы все сейчас медленно развиваемся, Витя. Медленнее, чем полтораста лет назад, медленнее, чем сто лет назад… Либо заселять космос, либо… это самое быстро. Я правильно по-русски сказал, Витя? Аха. Вот как… Ну, дальше слушай. Медленно тоже можно по-разному, амиго. Можно вширь. Как мы, чумовитые. Тоже правильно? Аха. Вот как… Иди-ка ты, амиго, подальше со своими советами. Нет у меня способностей к языкам, так что всегда говори мне, что я правильно говорю… Ну, дальше слушай. Можно развиваться медленно и вглубь. Нью-Скотленд полез вглубь, в науко-технику… Правильно я сказал по-рус… Аха. Вот как… Я, значит, пошел со своими вопросами. До чего вежливые у меня друзья в Русском секторе! Ладно, ты дальше слушай. Российская империя развивается медленно и вглубь. Но не как в Нью-Скотленде… Мы рвемся во все стороны, нам звезды нужны. Они там, в земной России, тоже очень крепкие и правильные ребята, но идут они не к звездам, а в монастыри. Говорят, душа важнее звезд…» Нет, такие насмерть драться, жизни класть за землицу – не полезут, не та у них повадка. Очень уж там человеков ценят – каждого по отдельности и всех скопом – поэтому тратить людей оптом не станут. Да и перенаселения в Российской империи не было никогда, сплошное там у них недонаселение… Так чего ради подданным Его Величества императора и самодержца всероссийского Даниила IV понапрасну головы на кон ставить? Это у нас народ погрубее, да и погорячее тоже.

«К сердцу прижмет…»

Выпала червовая дама. Сомов прикоснулся к атласному ее лику губами – так, как поцеловал бы Катеньку… как прижал бы к себе Катеньку…

Не думать!

Поехали с начала:

«Любит…» Конечно, любит. Как же ей не любить?

…понапрасну головы на кон ставить? Но зачем-то они пришли, ведь так? Не нужна им территория у черта на куличках… или, скажем так, не очень нужна… но ведь пригнали же они самый цвет своего ударного флота. Чего ради? Да, десанты их, может, и не лучшего качества, а все ж целых сто двенадцать тысяч: четыре корпуса и три имперских штурмовых бригады, легион с Русской Венеры и еще одна бригада с Русской Европы – единственная, пожалуй, по-настоящему сильная, с опытом боевых действий… 1-я, Шматовская… Значит, собираются драться всерьез.

«Не любит…»

Сомов мысленно сотворил закладку: крепко поразмыслить о господах россиянах. Как будет сподручнее действовать с ними заодно…

«Плюнет…»

Техника поиска и перехвата чужих поисковых сведений лучше всего была у Нью-Скотленда. Тут и думать нечего, абсолютный лидер.

«Поцелует…»

Женевцы, китайцы, евреи, терранцы родимые и все та же Российская империя делят места со второго по шестое, идут дышло в дышло, и синезоб его знает, кто кого обгоняет на полкорпуса. Новые шведы тоже сильны, но их мало. Они, сказать по правде, вообще не в счет. Новые арабы и латино по технической части особых заслуг не имели никогда.

«К сердцу прижмет…»

Трефовый туз. Печальная казенщина.

…Если честно «отработать номер», то есть искать, как искали до него Мендоса и Бахнов, а потом с открытым забралом полезть в общую свалку, надеясь успеть к выносу пирога, уцелеть при его дележе и отхватить нестыдный кусок, шансы на успех – более чем сомнительные. При прочих равных условиях тактические аналитики сулят вероятность выполнения задачи от 24 до 45 % из ста.

«К черту пошлет…»

Очень хотелось выпить. Впрочем нет, хотелось не выпить. Хотелось надраться в дым, до потери памяти, чтоб душа оглохла и ослепла, потеряла чувствительность к боли и свернулась калачиком, наподобие спящей собаки.

Нет для мужика пытки горшей, чем ощущать собственное бессилие.

Не думать!

«Любит искренне…»

Еще раз перебрать все мыслимые и немыслимые варианты коалиций. Собственно, в последний момент каждый будет за себя и очень, очень не хочется лезть в драку со старыми добрыми союзниками. С той же земной Россией или, скажем, с Латинским союзом… Да Поднебесная врагом Терры никогда не числилась; с китайцами можно иметь дело… если, конечно, ты силен. Это все свои или почти свои. Скажем так, в большей или меньшей степени свои… Ладить с ними надо бы, искать союза и поддержки, самим поддержать, если потребуется.

Одна подлая мысль никак не умещалась в голове у Сомова. Ну хорошо, завоюют они что-нибудь вместе с российской эскадрой, или, скажем, с эскадрой Латинского союза, а потом потребуется найти подходящий момент и перерезать глотку вчерашнему другу… Потому что главная тонкость науки космополитики такова: места под солнцем на всех никогда не хватит. Господи, научная, конечно, мысль, но до чего же грешная! Вроде бы у одного английского дипломата была любимая поговорка: «Нет друзей, нет врагов, есть интересы». Как же так? Чего ради русский православный мужик из Ольгиополя будет наводить арткомплекс на русского православного мужика из Москвы? Чего ради добрый католик-латино из Рио-де-Сан-Мартина будет стрелять по такому же доброму католику-латино, родившемуся на Церере или, скажем, где-нибудь в Чили?

Сомов не умел смириться с отсутствием благородства в политике. Это какая-то неправильная политика, если нет в ней благородства. Не нужна ему была такая политика. И выходило до того нехорошо, что хоть святых выноси: либо сделаться вторым Масловым, только поменьше размером, либо провалить дело и погубить семью…

Давным-давно, полтора десятилетия назад, еще в училище, он высказал все это двум другим курсантам. Один ответил ему: «Да ты, брат, наивный как девица до первой постели. Нельзя быть таким наивным». А второй задумчиво прокомментировал: «Что за житье, когда нельзя позволить себе быть наивным! Скотское житье». С тех пор Сомов не высказывался на эту тему, но думал совершенно так же, как тогда. И теперь он положил себе молиться каждый день, прося у Всевышнего ту узкую и тесную щель, по которой можно проползти между поражением и предательством.

«Сомневается…»

Блоки, на которые могли пойти враги старые и патентованные или нейтралы, в общем, тоже были ясны. Женевцы когда-то вырастили покорного голема в виде Аравийской Лиги. Голем разросся и обрел подобие самостоятельной воли, но прежним хозяевам, хотя и взлаивая порой, и даже покусывая, остается все-таки верным. Эти будут вместе. И, может быть, аравийскому псу достанется кусочек хозяйской добычи… если, конечно, женевцам будет, чем делиться.

Новые шведы ни взять новую территорию, ни, главное, удержать ее, разумеется, не смогут. Силенки не те. Терра Эсхата – приз не для слабых. Год назад женевцы разбили в щепы маленькую эскадру греко-балканского царя Георгия Карамаякиса. Полгода назад Бахнов вежливо предупредил адмирала Центральноафриканской республики, сунувшегося было со своими калошами к серьезным людям. Исключительно вежливо. Всего тремя залпами. Месяц назад сердитые парни под флагом Латинского союза расстреляли королевский индонезийский крейсер, а ноту протеста его величества Али V Непобедимого послали подальше. Новых шведов не прогнали до сих пор по одной только причине: некуда. Они же хозяева на Терре-9, можно сказать, местные… Не нужны новошведские корветы никому, и никто не поделится с их владельцами. На что они вообще надеются? На счастливый случай?

«Ждет таинственно…»

Две независимых державы: Новый Израиль и Нью-Скотленд… А вот эти, пожалуй, могут договориться. В Старом Израиле, то бишь, просто Израиле, правит раввинат и царь, им же, раввинатом избранный. Это государство по-иудейски очень благочестиво. И там иудеев считают душой мира, а главной целью всего народа – сохранение древних традиций в неприкосновенности. Для чего, разумеется, соблюдают строжайшую изоляцию и полное невмешательство в чужие дела. В Новом Израиле – президент, парламент о двух палатах и полный государственный атеизм. Тут иудеев считают разумом мира, а разум должен быть свободен от всяческих религиозных бредней… Главная цель – экспансия. Один народ и два столь непохожих друг на друга государства! Благочестивый отец и блудный сын… Прежде Сомов удивлялся: как возможно такое? А потом додумался: один Господь ведает, когда «папа» и «сынок» решат слиться в одну семью. В сущности, понадобится всего один день – для голосования новоизраильского парламента… И тогда на политическую арену выйдет сверхдержава во всем блеске. Может быть, «сынок» только притворяется «блудным», а на самом деле просто ушел на заработки? Впрочем, это все догадки. А пока атеистам Нью-Скотленда совсем нетрудно будет договориться о взаимной помощи с атеистами Нового Израиля.

«Насмехается…»

Выводы неутешительные. Даже если получится объединить усилия Терры-2, Российской империи, Латинского союза и Поднебесной (что вряд ли), это не даст перевеса над женевско-арабским тандемом. Да и перевес над нейтралами также не выглядит решающим…

«Любит…»

Кабы можно было разделить Великое Искомое на восемь равноценных частей и на том успокоиться! Ан нет. Так мало никому не нужно. Каждому из восьми главных интересантов требовалась вся планета. На худой конец – половина. И уж самый край – треть.

«Не любит…»

Сомов за трое суток со времен памятного разговора вбил в себя столько всего по Терре-10, что порой ему казалось: вот… вот… скрипнуло что-то… ай-яй-яй… уж не чип ли родной, вмонтированный еще во младенчестве, выгибает переборки под давлением информационных потоков? Первым номером во всей этой многотомной пестроте стоял секретный протокол Афинского саммита «большой восьмерки» от 11 августа 2139 года. Там четко зафиксировано: хозяев у конечной станции Лабиринта будет не более трех. Все прочие, менее проворные, отказываются от любых претензий на Терру Эсхату.

«Плюнет…»

Всем страшно не хотелось новой серьезной войны. В 60-х, восемьдесят лет назад, когда начались первые войны в космосе, многим казалось: если действовать быстро и слаженно, можно кое-чего достичь. Постепенно пришло осознание – средства защиты несоизмеримы со средствами нападения. Атакующий в девяти случаях из десяти наносит на порядок более серьезный урон, нежели обороняющийся. В 2128-м женевский стратег Петер Вальд разработал концепцию «выпада возмездия», и все с ним согласились: в сущности, это возможно… Слабый, явно проигрывающий противник доставляет на орбиту вражеской метрополии «брандер», то есть судно с особенной начинкой. Любой вид современного ОМП. Или хотя бы детонатор ЭМИ-цунами… Одного взрыва хватит, чтобы похоронить целый континент. Год спустя новые арабы опробовали идею на Русской Европе и одним только чудом Божьим не добились успеха. Три года спустя секта новых левых с Совершенства подорвала одновременно три брандера. «Молодой хищник», буквально нашпигованный синтезаторами антиматерии совершил аварийную посадку в космопорте Дэ на Терре-3. В результате Поднебесная улучшила свою демографию на пятнадцать миллионов человек… «Забриски Пойнт» с тем же грузом посетил женевскую факторию Свамивиль на Обероне. Один из эвакуаторов как-то поделился с Сомовым впечатлениями: «В страшном сне не привидится, как выглядит человеческая плоть, вплавленная в литоморф…» «Одинокий волк» с детонатором ЭМИ-цунами вырубил информационную сеть на астероиде Интерамния, принадлежащем Российской империи. Там отключилось девять десятых техники. А ведь астероид это такая штука, где воздуха нет, воды нет, пищи нет, дров нет… И удрать с него нельзя, потому что корабельная техника тоже отключилась. Спасатели успели эвакуировать не более трети тамошнего населения. Совершенство считалось самым беззаконным местом во всем Лабиринте, однако героев Тройного инцидента, всех до единого, отыскали там в течение двенадцати часов, предали казни через… через…лучше не думать, через что именно, а кусочки тел, поделив на три равные части, выдали правительствам пострадавших держав. Петер Вальд, узнав о блестящем подтверждении своей концепции, незамедлительно застрелился.

«Поцелует…»

Лучшие, самые надежные системы слежения за космическим пространством (женевские, по правде говоря) на пике эффективного функционирования способны фиксировать не более 17 % необходимого для полной гарантии от «выпада возмездия»… Для терранских сил противокосмической обороны предел – 11 %. И если Вальдова стратегия в полной мере удалась жалкой террористической группке в триста человек, то у любой сколько-нибудь значительной державы в тысячу раз больше возможностей организовать все то же самое, только в другом месте и в другое время. Именно поэтому ни одна из таких держав не стремилась к серьезной войне.

Именно поэтому сын Петера Вальда, Франц Вальд, специально для ситуации вокруг Терры-10 предложил концепцию «игрушечной войны». С некоторыми оговорками, именно на ней строится афинский протокол.

Основную идею Сомов усвоил отлично: «игрушечная война должна быть строго ограничена во времени и пространстве. Тот, кто не соблюдает принцип номер один, становится изгоем, врагом для всех. В полном соответствии с этим условием, сразу после того, как будет открыт ОП на Терру-10, проникновение любых военных кораблей в систему Терры-10 рассматривается как нарушение протокола. ОП закупоривает внушительная международная эскадра, набранная примерно в равных долях во флотах восьми главных интересантов. Дабы не было даже чисто теоретического соблазна нарушить общую договоренность. Эскадра подчиняется гражданину Белой Южной Африки, вице-адмиралу Максиму Лескинену, полумакедонцу-полуфинну, англиканину. Его соединение с сентября 2139 года живет на сборные деньги. И существует оно с одной единственной целью: отгонять от ОП’а на Терру-10 всех, пока «игрушечная война» не закончится. Иными словами, война будет вестись исключительно силами поисковых эскадр, которые будут присутствовать на момент открытия ОП’а. Ни кораблем больше! Лескинен, по идее, должен пропустить соперников внутрь и, далее, организовать работу ОП’а по схеме нулевой вход – неограниченный выход. Соответственно, из «большой гонки» постепенно выпадут те, кто исчерпает боевые ресурсы быстрее прочих.

Второе условие выдумали теоретики российского Генштаба. Концепция «второго тура» – ее Сомов знал не хуже принципа номер один. «Сохранность «приза» – прежде всего», — заявил представитель Российской империи в Афинах. А если за планету начнут не на жизнь, а насмерть драться восемь десантных армий, из которых пять должны быть с течением времени вчистую выбиты, они одним лишь конвенционным оружием обезобразят «приз» до состояния полночного кошмара. Итак, во «втором туре», то есть операции на поверхности Терры-10, участвуют не восемь, а только пять конкурентов. А именно те, кому удастся раньше остальных высадиться на планете, установить стандартный маячок и отправить с поверхности сообщение об этом. Проще говоря, «застолбить» участок. Опоздавшие могут сразу отправляться домой. А дальше… кто останется в живых, тот и прав.

«К сердцу прижмет…»

Червовая дама скромно потупила очи.

Сомов от изумления машинально выложил еще одну карту. Червовый король. Точно. Точнее не бывает: эта пара не должна расставаться. Ни при каких обстоятельствах. Когда червовая дама и червовый король расстаются, это может означать только одно: в мироздании завелись черви… Они просто обязаны быть вместе, потому что иначе весь мир вывернется наизнанку.

Да не думать же… Давай-ка начнем сначала.

«Любит…»

Звездная экспансия… как же бюрократия вся эта ваша звездная экспансия!

Сомов сделал несколько совершенно очевидных с его точки зрения ходов. Удивляясь, отчего они не столь очевидны с точки зрения Мендосы, Бахнова и командования флотом.

«Не любит…»

Во-первых, он прямо с Терры отдал приказ четырем устаревшим кораблям отправляться назад. Во-вторых, он именем Маслова вырвал для поискового контингента 1-ю и 3-ю крейсерские эскадры. Начштаба космофлота кричал на него, почти визжал. Мол, оголяешь Терру-2, ради карьеры своей оголяешь, сволочь, у твоей, мол, гад, родной метрополии обороноспособность теперь будет не к едреням… И мог бы ему Сомов объяснить, что соседям просто нечем всерьез ударить по Терре, так как они сами вытащили все, что можно, в состав поисковых соединений. И мог еще сказать, что карьера тут ни при чем. И мог бы спросить, какой дурости для Терра до сих пор не выперла эти эскадры в… Но он был слишком военным человеком, чтобы опускаться до разъяснений, и вместе длинной тирады произнес два единственно необходимых слова: «Это приказ». В-третьих, новоиспеченный вице-адмирал заполучил в свое распоряжение этот штабной корабль. Чудо-корабль. Корабль-сказку. Рассчитанный на командование всем терранским флотом и снабженный такими средствами связи, какие простому линейному крейсеру подходят не больше, чем взрывчатка подходит удочке — вместо крючка с червяком, или, скажем, блесны. Комфлота и Сомов долго играли в гляделки, и опять-таки можно было напомнить: флот-то на три четверти ударных соединений теперь будет именно там… «Это приказ». В-четвертых, Сомов забрал две бригады рейдеров, предварительно распорядившись увешать их поисковой аппаратурой. Начальник оперативного отдела флотского штаба вежливо, очень вежливо, как буйно-помешанному маньяку с послужным списком особо опасного рецидивиста, задала вопрос: «Какого… (пауза) зачем тебе… (пауза) господин вице-адмирал, понадобились эти… (пауза) корабли? Они ведь предназначены для… (пауза) работы на коммуникациях противника». И посмотрела на него, глазами заполняя все паузы до отказа. «Вы правы. Но это приказ». В-пятых, Сомов пополнил поисковый контингент огромной непрошибаемо-толстобронной станцией противокосмической обороны. Очень старой. С чудовищно маленьким запасом хода. Когда-то у Терры-2 на вооружении состояла целая серия броненосцев ПКО: «Люнет», «Редан», «Флешь», «Куртина», «Бастион», «Редут»… и так далее, всего двенадцать штук; остался один «Бастион», на котором теперь впору музей оборудовать… Вместе с ним пошел в систему Терры-9 транспорт-дозаправщик. Тут никто ничего не спрашивал, быстро сообразили: имеется какая-то особенная задумка у новенького вице-адмирала; а станция… да проку в ней немного, пускай забирает. И верно, задумка имелась. А для начала он набил станцию и транспорт штурмовиками из 4-й бригады. Наконец, в-шестых… В-шестых ему пришлось объясняться с самим Масловым. Общий смысл беседы: «Я сквозь пальцы смотрел на все ваши… хотя руководство флота считает… и лишь мое доверие к… но откуда вы узнали о существовании проекта ДДК?» — «Откуда узнал, не скажу… поверьте, надо… не просто так… готовлю сюрприз…» — «Да черт с вами… забирайте». Откуда он, бывший полноправный член гильдии терранских корабелов, сохранивший там целую кучу друзей, знает о постройке на верфях Русского сектора сверхсекретной серии десантно-диверсионных капсул? Пусть угадают с трех раз…

«Плюнет…»

А ведь, наверное, шеф ОАБ, которому подчинялось соответствующее подразделение (да-да, именно ему, а флот о таком и слыхом не слыхивал!), впал в меланхолическую задумчивость, узнав, что более проект ДДК не в его власти, и утащил драгоценных спецов и не менее драгоценные капсулы некий паршивый вице-адмиралишко, которого и разглядеть-то без увеличительного стекла невозможно. А паршивый вице-адмиралишко цапнул ДДК, не имея точного плана, как оное подразделение использовать. Так, брезжила одна идейка, да и то… в общем, на крайний случай.

«Поцелует…»

…Что ж, корабли, союзы и кое-какие подковерные возможности он, можно считать, перебрал. В первом приближении. И теперь надо перебрать людей. А это тебе не корабли, это тебе не железки, так что простой считалки с загадом точно не хватит. Тут, знаешь ли, пахнет гран-пасьянсом и колодой в 54 карты…

«К сердцу прижмет…»

Сомов почти ждал ее появления. Но в последний момент почему-то забыл о своем ожидании…

Бо-о-ом-м-м! Здравствуйте, милая госпожа, с лицом, закрытым вуалеткой и алым сердечком, плавающим в воздухе у самого носа. Неужто болит, неужто кровоточит ваше сердечко?

Крепко выругавшись, Сомов перетасовал колоду и заложил новый вираж, не пытаясь одновременно размышлять над тактикой и стратегией: «Любит—не любит — плюнет – поцелует – к сердцу прижмет…»

Ба! Червовая дама.

Еще разок: «Любит – не любит — плюнет – поцелует – к сердцу прижмет…»

Червовая дама…

Не может быть! Просто не может быть… Тщательнее тасовать надо! «Любит – не любит — плюнет – поцелует – к сердцу прижмет…»

Она, родная!

«Любит – не любит — плюнет – поцелует – к сердцу прижмет…»

Она же…

«Любит – не любит — плюнет – поцелует – к сердцу при…»

Червовая дама улыбалась ему с печальной загадочностью, нюхала неопределенного рода цветок, вроде терранской тигровой ромашки с шевеляшейся бахромой на лепестках, и упрямо не позволяла кому-нибудь другому прижать адмирала Виктора Сомова к самому сердцу.

— Ты с ума сошла, любимая…

…действительно подмигнула или это ему показалось? Когда не спишь трое суток с хвостиком, глаза могут впасть в чувство юмора. Одна мысль тревожила Сомова: кто сим шуткам виновник? Бог его ободряет или бес морочит? После краткого размышления адмирал выбрал первый вариант. Бес обязательно придумал бы что-нибудь гадкое, злое, а гадкое и Катя никак не вязались в один узелок.

Но карты он все-таки отложил. От греха подальше. А то ведь, неровен час, машинально прочитает над простецкой колодой простецкую считалку четыре раза подряд, опустит взгляд и увидит на столе четыре червовых дамы…

Глава 3. Королева штурмовиков

21 декабря 2140.
Борт штабного корабля «Аргентина».
Виктор Сомов, 44 года, и Маргарита Бондарь, 40 лет.

Боже, как она заходит в каюту! И ведь, мерзавка, уже двадцать лет на флоте, а к начальству всегда заходит именно так.

Шаг вперед. Шаг в сторону. Длинные ресницы – хлоп. Каблуки – щелк… Впрочем, нет, эта форма одежды не предусматривает каблуков, которые – щелк, это на поверхности они щелк, а в космосе всякий флотский будь добр носить полусапоги с магнитной начинкой, от которых щелчка не дождешься, не для шумовых эффектов проектировались… Просто нога бьет о ногу, да и все тут. Еще один шажок в сторону, несколько неуставной, прямо скажем. Впрочем, этот шажок, наверное, единственное, что осталось в ней неуставного… Она никогда не хотела быть на виду. Она всегда старалась не привлекать лишнего внимания к собственной персоне. Поэтому шажки в сторонку делала инстинктивно, пытаясь избегнуть прямого начальственного взгляда. Нет, она не боялась начальства, просто чувствовала себя не в своей тарелке. Существует особая порода людей, наделенных от природы щеголеватой ловкостью в общении с боссами любого сорта. Так вот, она относилась к прямо противоположной породе… А потому неизменно стремилась сократить общение с командирами до естественно необходимого минимума. Форма на ней сидела, как влитая, пуговки-кантики-шеврончики на своих местах, того размера, цвета и материала, какие требовались по инструкции; никакой флотской вольницы. Впрочем, чужой выпендреж она обыкновенно прощала. Власть ей давалась легко: она просто всегда соответствовала месту, которое занимала. Никогда не пыталась думать выше своей компетенции, но в то же время, не бралась делать работу своих подчиненных. Поднявшись на ступень выше, она в самом скором времени опять находила точное соответствие новой должности… Она не считалась безумно храброй и уж конечно не подавала ни малейшего повода для разговоров о какой-нибудь там нерешительности или, избави Боже, трусости. Ее храбрость и осторожность каждый раз бывали четко отмерены. По службе она всегда считалась безупречной и безотказной, как оружие старой, проверенной и отработанной марки, доведенное до совершенства доброй сотней модификаций. Никто не видел в ней особенного огня, блеска, инициативы, но ее необыкновенная, фантастическая надежность ценилась высоко.

Потому и карьеру Маргарита Бондарь делала ровно, без взлетов и падений, не задерживаясь в чинах, и не прыгая через ступеньку. Она во всем была честна, тверда и спокойна.

— Здравия желаю, господин вице-адмирал. Полковник Бондарь по вашему приказанию прибыла.

Сказано совершенно не по-военному. Не звонко, не быстро, не отрывисто. Напротив, тягуче, тихим голосом, низким грудным контральто, черт побери, каким Господу лучше бы одаривать певиц, а не специалистов по десантно-штурмовым операциям… даже с легкой робостью сказано.

— Марго, не рехнулась ли ты часом? Тренинги эти ваши – опасная штука, приложат разок головкой, тут и конец всей романтике… Заодно со здравым разумением. Садись, старая перечница. Сейчас тебе чаю дадут. Очень хороший чай, адмиральский, ноль синтетики, сплошная натура.

Про тренинги Сомов загнул по собственному опыту. Очень ему хотелось считать себя Мужчиной-с-самой-большой-буквы. Поэтому восемь лет назад он по собственной охоте дважды прошел малую штурмовую полосу на Чарноожельском полигоне. Дурная голова — она мослам покоя не дает. На кой понадобилась ему эта проклятая форсированная выброска в условиях степного пожара? На кой? За две войны не навоевался, пожелал новых сокровищ духа. Но, как говорится, не все то золото, что выловишь из пруда… Первый проход он сделал, сжав зубы, отбив себе все, что только можно отбить, заработав растяжение в ступне и чуть не обделавшись от ужаса. Второй проход, под кодовым названием «Спелеолог», вроде бы дался чуть легче, и Сомов уверовал в свою звезду. С третьего… кажется, третий называли «Пингвин», то ли какая-то дрянь в том же роде… его сняли с закрытым переломом и обморожением все той же ступни. Плюс легкое сотрясение мозга – как закономерный результат участия в рукопашной. Нет, мало ему тогда было, он бы и на четвертый пошел, но инструктор вышиб его с полигона, лаконично прокомментировав ситуацию: «Води, блин, свои корабли. Мы тут не нанимались придурков на салат пускать».

— Как мне к вам теперь обращаться? Мне следует уточнить…

— Марго, да как обращалась, так и обращайся. При посторонних и при подчиненных, понятно, придется по-уставному, не обижайся. А в остальное время – по-всегдашнему.

— Витя? Э? М-м?

— Вот и м-м. Сподобилась, наконец.

Села. Улыбнулась.

А улыбалась сомовская старинная знакомая чудесно. Как вечная девочка. Открыто, застенчиво и с легким оттенком изумления. Скорее всего, ее улыбка сложилась лет в пятнадцать, и с тех пор ничего не прибавила в своем развитии. Оно и хорошо. Развитие улыбки – чаще всего регресс.

— Мы друг друга знаем сто лет, Марго. Я без финтов объясню тебе, для какой мясорубки вытащил твою милость со всей нововладимирской десантно-штурмовой бригадой. Ты знаешь генерал-майора Лусиана?

— Хорхе-Альварес-Мария-Пабло Лусиан, бывший командир 3-й десантно-штурмовой дивизии? Тот, под кем сейчас десантники поискового контингента?

— Другого Лусиана я не знаю. Какого ты мнения о нем?

Сомов отметил тень недовольства на лице Маргариты. Злословить она не любила, вне зависимости от того, о ком.

— Грамотный командир. Самостоятельный. Храбрый. Очень храбрый.

«Очень» было явно на грани злословия.

— Верно, Марго. Но мне не нужна храбрость. Мне нужна безупречность. Поэтому десантом он командует еще двое суток. А потом ты примешь у него дела. Кстати, с послезавтрашнего дня ты — генерал-майор. Подумай о том, кого оставить за себя на бригаде. Не знаю, вернешься ли ты.

— Я не хотела бы занять чужое место без причины. Вернее, только потому, что мы с тобой давно знакомы, Виктор.

Она сказала это твердо. И готова была отстаивать Лусиана до последней крайности. «Вот уж чего так не хватало моей гвардейской команде…» – устало подумал Сомов.

Тем временем ординарец принес чай в стаканах с магнитными подстаканниками, кружочки лимона на блюдечке и чернослив в конфетнице. Молчал Сомов, подавливая ложечкой лимон о бортик стакана. Он слишком хорошо знал характер полковницы, а потому, не торопясь, обдумывал продолжение разговора. Молчала и Маргарита, изготовившись к обороне. Сомова она тоже изучила совсем неплохо и ждала неизбежного продолжения.

Вице-адмирал вздохнул. Ох, как ему не нравилась перспектива таранить стену ее молчания…

Так сидели, не глядя друг на друга два очень разных человека.

Он – худой, невысокий, спортивного покроя. И лицо такое же, спортивное, точь-в-точь как у победителя в навороченном экстремальном турнире, вставшего на пьедестал и думающего о двух вещах одновременно: во-первых, как бы поскорее привести дыхание в норму – все-таки выложился сегодня на двести процентов… во-вторых, что жена потом непременно скажет, мол, жеребячья у тебя, милый улыбка, точно-точно, жеребячья, ну просто сил нет… а какая же она жеребячья? — она счастливая. Когда-то, лет десять назад Сомова всюду считали своим парнем, веселым бодрячком. С тех пор он малость отяжелел: складки вертикальные на лбу прорезались, да и вся бодрость – по глазам что ли ее вычитывали? — из «чемпионской» превратилась в тренерскую… Одним словом, правильное лицо… крупной лепки. Подбородок тяжеловат, зато скулы упрямые и дерзкие. Впрочем, упрямства в Сомове было вообще много, и оно с недюжинным бесстыдством проступало во всем его облике. Что там скулы! Тут и упрямо сжатые губы, и глаза с ироничным прищуром упрямца по природе, и волосы, упрямо лезущие на лоб. Волосы он, сто лет как военный человек, не умел смирять. Супруга оценивала стиль сомовской прически во все сезоны одним словом: «партизанщина». И, верно, он заботился лишь о том, чтобы вовремя стричь светло-русый газон и зачесывать его назад, а дальше каждой травинке предоставлялось право партизанить, как ей вздумается… Сомов, вечно подтянутый и аккуратный, выбритый до ледяной гладкости, на голове своей пестовал живописный романтизм.

Она – с комплекцией штангиста, убийственными кулаками, тяжкая, мощная, настоящая йотунша, но ничуть оттого не медлительная и напрочь лишенная неуклюжести. Ее тело было слишком тренированным, чтобы неуклюжести оставлена была хотя бы тень шанса… А лицо как будто отнято у другого человека — нежного, ранимого, с тонко организованной душевной конструкцией, — и по ошибке приставлено к телу профессионального громилы. Высокий лоб, пухлые маленькие губы, взгляд… обращен куда-то внутрь, словно госпожа полковница рассматривает собственные мысли и не смеет оторваться от их полноводного потока ради пестрой суеты мира… длинные, фантастически длинные ресницы, на зависть всем тем, кому приходится удлинять их специально, призвав на помощь опытных косметологов, и – короткие каштановые волосы, густые, шелковистые, ни на вершок не преступающие лаконичную моду штурмовых стрижек. Она не была красавицей, но от нее исходило обаяние ясной, спокойной силы.

Маргарита Бондарь любила честность и ясность. С ее точки зрения, порядочный человек это прежде всего прозрачный человек. Зачем ему темнить? Зачем окружать себя тайнами и недоговоренностями, если он добр и честен? Другое дело, что у любого могут быть слабости, и слабости эти следует преодолевать ожесточением воли. Собственно, Марго всю жизнь преодолевала собственные слабости. В основном — мнимые. Какой-то воздыхатель больше двух десятилетий назад вбил ей в голову, будто она ужасно нерешительна и даже труслива… Марго за три года превратила себя в образцового сержанта штурмовиков. Другой осел вякнул ей: мол, девочка, начальник из тебя никакой, склад характера не тот… И девочка сделала карьеру, ненужную и счастья не принесшую, искренне считая, что если не можешь чего-нибудь, то надо себя заставить, «закалить булат», и все получится. Вот, заставила… В госпоже полковнице умер гениальный детсадовский воспитатель – так считал Сомов, — и родился лучший штурмовой комбриг на Терре. Такое сплошь и рядом случается у людей ее склада. Сомов никогда не мог понять их до конца, но спинным мозгом чувствовал: надежная, работящая порода; любить таких трудно, уж очень многого они от тебя требуют; зато и не продадут никогда…

Марго была для Сомова тем, кем он сам был для Маслова. Инструментом высшего класса. Но еще и другом или почти другом… После того, как они вылезли из самого пекла на Зеркальном плато, это «почти» истончилось до ничтожных величин, которыми не зазорно пренебречь… Когда грянет решающий этап поисковой операции, Марго станет его правой рукой. Станет. Иначе и быть не может.

Итак…

— Последние несколько суток я очень часто говорил: «Это приказ». И я был прав. Сейчас я имею право… да черт подери, я просто обязан сказать те же слова…

Глаза у адмиральской собеседницы начали стекленеть от бешенства, и Сомов поторопился с продолжением:

— Но я не отдам такого распоряжения, пока ты сама не согласишься.

Маргарита медленно кивнула: мол, валяй, слушаю.

— Так вот. Первое: он уйдет на повышение. В штаб десантно-штурмовых сил.

В ответ полковница лишь брезгливо прищурилась. Мол, худая карьера – боевого командира в штабные сидельцы. Вряд ли парень будет в восторге.

— Что ты тут гримасы мне строишь! Нашелся же пентюх, назначивший этого петуха комкором поисковых штурмовиков… За его дурь Лусиан расплачивается! За его, Марго, за его!

Женщина пожала плечами. Понятно, за штабных пентюхов она не отвечает, и по их вине мараться ей неохота. Сомов понял: заходить надо было совсем с другого конца.

— Хорошо. Вот тебе во-вторых. В двадцать втором и двадцать третьем годах ты в чине сержанта стажировалась на Русской Европе и участвовала в двух инцидентах: подавление мятежа индонезийских гастарбайтеров и ликвидация незаконной аравийской колонии на Рее. Так? В двадцать пятом ходила со мной в глубокие рейды на «Бентесинко ди майо» — против тех же новых арабов. Уже как старшина. В двадцать шестом участвовала в ликвидации женевского десантного корпуса на Терре. И ведь крепко участвовала: тебя ж тогда в офицерское училище приняли без экзаменов. В тридцать шестом штурмовала Зеркальное плато на Совершенстве. Ты тогда была уже майоршей… и я точно помню: именно твой батальон первым ворвался на космодром «Гермес». Плюс две спасательные операции. Я ничего не забыл?

— Почти. Кое-чего даже тебе знать не положено.

— О том, как мы в двадцать первом помогли Латинскому союзу? И о том, сколько оттуда извещений о смерти пришло? Я и не знаю. Неважно. Марго, суть вот в чем: я читал личное дело генерал-майора Лусиана, а ты нет. И там, в этом самом деле нет ни единой пометки об участии в боевых действиях. Ни единой, Марго! Вообще ничего рискованнее общих российско—терранских маневров… Это на маневрах он действовал, как истинный храбрец. Еще за ним числится эвакуация города Алая Долина на Южном континенте – когда там заподозрили вторую пандэмию трясучей лихорадки, да Бог милостив, обошлось. Все. Все, Маргарита!

— Это не значит, что он плох, Виктор…

По голосу ее Сомов понял: подалась, подалась! Надо только доделать дело.

— Марго, я тебе не о всей Терре скажу, и не о всем контингенте. Я тебе скажу о твоей собственной бригаде. Если их поведет вниз человек, не нюхавший пороху, скорее всего, он положит больше народу, чем командир с опытом. Подумай о своих людях, Марго.

— Я не знаю, Виктор… Я не знаю… Как-то это все же нехорошо…

Сомов отлично понимал: Марго будет колебаться бесконечно долго, если ее сейчас отпустить и оставить наедине с размышлениями на тему что правильнее и что честнее. Этого он допускать не собирался.

— Вспомни лица своих ребят, ты, живая костедробилка! Вспомни, и скажи, кто из нас прав.

Бригаду она приняла год назад и, по ее характеру, непременно успела полюбить тамошних чудовищных охламонов.

— Ладно, уговорил. Хоть и не нравится мне все это…

Такова была этика штурмовицы: если нечто важно для дела, значит, все остальное менее важно, в том числе ее собственные желания и предпочтения…

Они помолчали, сосредоточенно тестируя чернослив.

— Ты помнишь, Марго, как это было? Меня тогда пробрало страхом до самых печенок…

Она вновь заулыбалась. Конечно. Самое неприятное миновало, а о десанте на Зеркальное плато Маргарита могла вспоминать бесконечно. Никогда Сомов не видел, чтобы она хвасталась собственными подвигами, способностями, да чем угодно. И только один раз он застал ее в баре, на том градусе пьянства, когда человек чувствует себя совершенно просветленным, мало того, вынырнувшим из кущ нирваны, дабы учить малых сих тому же, и в течение блаженного часа или двух (смотря какой у кого технический ресурс) играет роль бодхисаттвы белой горячки; так вот, Маргарита Бондарь не проповедовала о вечных ценностях запоя, она безудержно гнала волну о том, сколько геройства ей понадобилось, чтобы… дальше строилась хаотичная серия нецензурщины, причем по некоторым косвенным признакам сведущий человек мог бы сделать вывод: речь идет об операции на Совершенстве, в районе Зеркального плато. Она тогда заливалась соловьем, пока не въехала в бессловесное состояние, но и тогда глаза ее источали истинное счастье.

— …Да, Виктор. Я, признаться, испугалась не меньше твоего. Ведь еще немного, и съели бы нас, как мышат.

Сказать «страх» – ничего не сказать.

***

…Первый приступ раскаленного ужаса, вогнавшего крючья в самые потроха, настиг его на полу. Сомов еще не совсем пришел в себя, сознание возвращалось медленно, он уже отключался сегодня – то ли раз, то ли два… К горлу подступала удушливая тошнота. Сомов сглотнул кислинки, те поганые кислинки, которые всегда приходят перед неприятным моментом выворачивания наружу. Он хотел было встать, но голова отозвалась на его тщетную попытку тысячью звенящих болей. Лицо облеплено было теплой субстанцией двух сортов: с левой стороны – сухой, а с правой – мокрой. Наконец, он открыл глаза. Встал, схватившись за виски. Вся комната плескалась в клубах метацементной крошки… Здесь, на Совершенстве, каждый второй дом построен был из дешевого метацемента. Мельчайшая взвесь одуряюще пахла, лезла в ноздри, в уши, каждые три секунды приходилось смаргивать… Так вот, левая сторона лица облеплена была именно ею, облеплена глухо, как высокосортной мукой, неожиданно принявшей серый цвет. «На пот она мой, что ли, налипла…» – подумал Сомов, пытаясь до конца сообразить, где он и что с ним. Зато правая сторона… Он потер щеку ладонью… алое. Кровь? Он ранен? Тут Сомов взглянул под ноги и зашелся в крике. Нагнулся, выпрямился, опять нагнулся, не переставая орать. У самых его ступней валялась нижняя половина туловища. Осколки последней пары ребер пропарывали плоть, а все, что должно было наличествовать выше, превратилось в огромный кровавый брызг, и не поймешь сразу, что там где: рванина штурмового скафандра, мясная рванина, осколки костей, темные комья внутренностей… И кровь, очень много крови, целый пруд крови; неужели в человеке ее так много?! Именно в этой тепловатой кашице Сомов только что лежал, и щека его измарана была остатками чужого тела.

Дом тряхнуло. Все, кто оказался с ним рядом, в одном помещении, попадали, и сам он покатился по полу. Ударился локтем. Неожиданная боль заставила его опомниться. Тошнота на время отступила.

— С-суки… От с-суки…

— Наловчились…

— Где Альваро?

— …с антигравов малая артиллерия лупит…

— От с-суки…

— Полста шестой, полста шестой! На перекрестке огневая точка. Слева на двести семьдесят. Полста шестой, как слышишь меня?

—…в соседнем доме… первые три этажа… закрепились…

— От с-суки…

— Не видишь огневую точку? Полста шестой, рылом сейчас в нее упрешься, мать твою! Дистанция триста. Рылом. Слышишь? Ры-лом! Рылом.

— Это Михаленка… из отделения тяжелого оружия…

Кто-то вполголоса ругался по-испански.

Сомов носом к носу столкнулся с Маргаритой. Она тоже стояла, согнувшись в три погибели и терла виски. Вернее, терла бы, но вместо этого поглаживала штурмовой шлем: пальцы рефлекторно пытались добраться до головы, а мозг не позволял им сдернуть «головной убор». Сомов огляделся в поисках собственного шлема. Вон тот большой осколок рядом с… рядом с кровавой лужей… остальное, наверное, разлетелось по комнате.

Его ощутимо толкнули. Двое отволакивали в коридор тяжеленную установку орбитальной связи. Сомов, наконец, вспомнил, что ему надо бы работать.

— Форцает? — спросил он.

Никто из двоицы связистов не откликнулся. Сомов схватил одного за плечо и крикнул еще разок, погромче:

— Форцает дура?

Тот молча кивнул.

Сомов осторожно подобрался к окну, от которого его отбросило при взрыве, и пошарил рукой у подоконника, в упаковках дешевой пищевой дряни, — склад тут был, обычный коммерческий склад, пока сюда не въехал штаб 14-го штурмового батальона… Есть! Трехкилограммовый зеленоватый ящичек из огнеупорного пластикона… цел, родной. Даже экран не вырубился, хотя штучка эта, говорят, капризная. Стандартный армейский агрегат координатного подбора для орбитальной и атмосферной артиллерии. Так. Хорошо. Где Стась? Вот и Стась…

Молоденький офицер с комендорскими шевронами лежал на груде пищевых брикетов в неестественной позе: согнув ноги в коленях и выбросив руки вперед, словно пловец, прыгающий в бассейн. «Мертв? Без сознания?» – Сомов потянулся было проверить, но тут его ударило: а ведь комендора убило давно, в самом начале…

Пованивало тухлой рыбой. Газ… как он бишь? — Маргарита сказала: «Зефир-111 или вроде того, старье, общеотравляющий». Изоляционисты забросали десант газовыми кассетами, и это никому не принесло вреда… пока штурмовые комбинезоны и шлемы были целы. Теперь газ почти рассеялся, но какая-то малость все еще витала в воздухе, и от нее Сомова клонило в сон.

Он покрутил настройку. Агрегат воспроизвел на плоскости Миррор-сити, а также мелкие пригородные поселки, поля, шахты и пустоши за чертой города… одним словом, недомегаполисный пейзаж на тринадцать километров во все стороны от дома, приютившего батальонный штаб. После десятка ракетных ударов с орбиты и штурмового боя, развивавшегося по нарастающей вот уже четвертый час, Миррор-сити превратился в кашу из строительных материалов. Разобраться в ней Сомов не мог. Он включил режим трехмерного воспроизведения. Над агрегатом возникла голограмма – где-то четкая, а где-то совсем размытая: как видно, электронные мозги тоже не во всем могли разобраться, и целые кварталы были на голограмме представлены в виде клочков бурой ваты. Сомов совместился с режимом работы батальонного гиперсканера. Голограмма расцвела синими и алыми крапинками… Вот офис концессионеров – смотри-ка, еще держится, и «алых», наших, то есть, там осталось немало… А вот левый фланг 2-й бригады, она высаживалась ближе к центру. И то же, вроде бы, есть кому драться… Наконец, широкая подкова их собственной, 4-й бригады и заветный дом примерно посередине. Здесь в расположение штурмовиков глубоко вклинились «синие» — изоляционисты и, наверное, регулярная армия Совершенства, которая, как стало известно полтора часа назад, поддержала своих придурков по полной программе. То ли отказавшись подчиняться приказам сверху, то ли, напротив, очень точно и своевременно выполнив особенные приказы… Впрочем, как знать, кто тут в кого вклинился: «синие» в «алых» или «алые» в «синих»? Примерно в километре от маленького роя 14-го батальона вспухал настоящий синий «нарыв». Еще один – чуть дальше. Третий – не синий, а черный, этим колером электроника метила подразделения местной мафии, вооруженной не хуже регулярных войск и бившей как по «алым», так и по «синим», утверждая свое исконное право «держать» и «доить» город…

Он засек координаты «нарывов», записал их себе на чип и подключился к установке орбитальной связи. Раз она еще функционирует, пусть поработает на поддержку.

Вдруг все помещение наполнилось непереносимым воем. Словно целая армия великанских плакальщиц закатила на небе истерику. Вой усиливался, переходил на немыслимо высокие ноты, закручивал беспощадную спираль, стремясь к ультразвуку, немилосердно вспарывал барабанные перепонки. Сомов заткнул пальцами уши, но это не спасало. И тогда он опять закричал, инстинктивно пытаясь заглушить один звук другим…

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Все… все… вроде бы все… пропал вой. В голове – дюжина маленьких дребезжащих радуг.

— …бронебот наши свалили…

— …как резаная свинья…

— …с-суки! С-сучары!

— …поддержка будет?

— …вколи обезболивающее…

— …поддержка, твою мать, будет?!

Маргарита трясла его, взяв за грудки.

— А? Что?

— Где твоя поддержка? Спишь, летун?

— Я…

В эту секунду на Миррор-сити обрушился ракетный дождь. Штурмовики – все разом – легли и постарались отползти подальше от оконных проемов. Виктор последовал их примеру. Дом трясся, словно копилка, которую какой-нибудь великан мотает из стороны в сторону у самого уха, желая по звону определить сумму наличности.

Наконец, все затихло, каменная твердь успокоилась, только с потолка прыскали вниз жиденькие струйки штукатурной пыли.

— Охренеть… – негромко прокомментировал кто-то.

— О Господи… – откликнулся Сомов.

Штурмовики вставали, отряхиваясь.

Помимо оружейного звяканья, тихих матюков, едва слышного зудения аппаратуры, издалека доносилось погромыхивание взрывов, шум перестрелки, но все пространство между здесь-в-этой-комнате и где-то-там-через-несколько-кварталов молчало. Боязливо молчало, вылезая из-под обломков.

— Не расслабляться! — гавкнула Маргарита.

Сомов ухватился за скобы и понес агрегат в коридор: позиция рядом с окном уже не казалось ему столь безопасной, как в первые минуты боя. Полюбоваться захотел, барбос безмозглый…

Тут соседняя стена взорвалась каменным крошевом. Сомов опять – в который раз за эти несколько часов – обнялся с полом. Маргарита удержалась на ногах. Агрегат выскочил из рук, грянулся, подпрыгнул, ушиб себе другой бок и, наконец, угомонился. Рядом кто-то застонал… Пищевые брикеты занялись зеленоватым химическим пламенем, по коридору пополз, мешаясь с ароматами пороховой гари, метацементной муки и тухлой рыбы, густой черный дым. Сомов поднялся и его моментально замутило, только теперь он уже не смог удержать рвотный спазм. С утра ничего не ел, вырвало желчью.

Его требовательно дернули за локоть. За проклятый локоть, отбитый десять минут назад. Сомов взвыл и немедленно разогнулся.

— Эй! Эй, Виктор, давай отсюда. Быстрее. Уходим. Потарапливайся. – Марго показала рукой, куда отходить.

— Сейчас.

Сомов протер запыленными руками запыленные глаза. Куда девался агрегат? Щурясь, он наклонился, вгляделся в мусорный хаос на полу. Нашел. Изделию «повезло». Оно преодолело катастрофическое падение без видимых разрушений; жаль только, вороненый зазубренный осколок, способный запросто снести голову, отыскал хитрую электронную начинку и вошел в нее до половины…

— Все. Мандратий арткорректировке… – известил Сомов штурмовицу.

Но она не расслышала. Ей было некогда, страшно некогда. Маргарита одновременно пыталась вывести остатки штаба из-под огня и через шлем отдавать команды всему своему батальону. Командный штурмовой шлем – жутковатое приспособление, настроенное на гиперсканер точно так же, как и покойный арткорректировочный агрегат; штурмовица видела всю окружающую обстановку в виртуальной форме, а могла бы снять настройку, и тогда шлем превратился бы в незамысловатую солдатскую каску со встроенной связью; по ее желанию передняя часть шлема могла стать прозрачной, и тогда Маргарита видела бы виртуальную реальность внакладку на реальности текущей… правда, от подобных игрушек и свихнуться недолго. Сомов воспринимал происходящее вокруг как полную неразбериху, разгром, крушение. Она, судя по всему, видела какую-то логику и свободно ориентировалась в обстановке. Впрочем, штурмовиков как раз натаскивали на «высокодинамичные боевые действия», — иначе говоря, когда все летит кувырком…

Что ж, сейчас майорше придется крепко огорчиться. Минуту назад в ее распоряжении было страшное оружие – главный калибр линейного крейсера «Изабелла». Теперь, после того, как агрегат вышел из строя, чудовищную крейсерскую мощь заменял один-одинешенек капитан первого ранга Виктор Максимович Сомов с простеньким табельным «Марьиным» и тремя запасными обоймами к нему. Никто там, наверху, не станет лупить ракетами по городу без корректировки, рискуя угробить своих.

Штаб переходил на запасную позицию. Маргарита вела их по подземным тоннелям, потом пришлось перебраться через улицу под открытым небом, потом они задержались возле чадящего десантного челнока, сбитого изоляционистами, вытаскивали кого-то, потом брели через развалины, один штурмовик со старшинскими шевронами поднял с земли тяжеленный десантный «Прокопчик-32С», — очень действенную и очень громоздкую машинку – и протянул Сомову, потом сунулись в амфибийный гараж, снаружи обшитый сверкающими плитами металлизированного литоморфа, там оказалась огневая точка изоляционистов или, как они себя еще называют, «великорассов», потому что считают свой народ, плод всесмешения, абсолютно очищенным от этнических предрассудков, величайшей расой во всей ойкумене, началась пальба, Сомов стрелял, вжимался в стену, изо всех стараясь стать меньше, меньше, меньше… потом ему ужасно хотелось пить, потом начались сумерки и вроде бы утихла перестрелка, и он никак не мог вспомнить, попал ли хоть раз, хоть в кого-нибудь… потом все слилось в клубах буроватой мути.

…проснулся глубокой ночью, потому что заостренный осколок каменного блока впился ему в бок.

Рядом сидела Марго. Она жевала пищевой концентрат, побулькивала время от времени флягой и ладонью отирала капли на подбородке. Ужинала… Или завтракала?

Сомов изменил позу, и все его тело сейчас же отозвалось залпом боли. Болели мышцы рук, ног и, почему-то, шеи. Болела, разумеется, голова, ее сегодня раз десять пробовали на прочность. Болел локоть. Болел бок. Побаливала ссадина на щеке. Господи, за один день, за один-единственный день он превратился из крепкого здорового мужика в свиную отбивную…

— Впрысни себе «санитара». Полегчает. И еще – таблетку антидепрессанта.

Марго даже не повернула голову, даже не поглядела в его сторону. Наверное, тоже чертовски устала.

Сомов полез в пакет первой помощи, выгреб его содержимое, разложил на земле и беспомощно уставился на упаковки и капсулы-шприцы… когда-то он помнил всю эту дребедень наизусть. Еще в капитан-лейтенантах помнил. И теперь бы определил… кое-что. Если бы не было так темно.

Штурмовица спиной почувствовала неладное и сказала, все так же, не поворачивая головы:

— Длинная двойная капсула и квадратная пачка. Не прямоугольная, а квадратная. Нашел?

— Да, спасибо.

— Пожалуйста.

Пока он возился, Марго, поразмыслив, соизволила добавить:

— А ты ничего. Молодец.

— Да иди ты… – беззлобно откликнулся Сомов.

Майорша пожала плечами: мол, хрен с тобой.

— Марго, почему местного населения нет? За целый день я никого не видел.

— Вон оно, у твоего правого бока. Смотри, ворочайся поосторожней.

Правый бок и вправду пригревало…

Два глаза, два фиолетовых круга с золотистыми ободками жутко светились в ночи. Виктор вскочил с воплем.

— Что за тварь?!

— Мяу?

— Он спрашивает, чем ты, дурак, недоволен.

— Сама ты дура.

Он скормил коту половину пищевого концентрата. Кот благодарно заурчал. Марго прокомментировала с удовлетворением:

— Как движок артиллерийского бота на малой высоте.

Сомов сцапал кота и посадил себе на ноги. Кот его успокаивал. Впрочем, зверь сидел на сомовских ляжках совсем недолго: встал, сгорбил спину, потянулся, обнажил когти, неопределенно муркнул и отправился искать другой ночлег.

— Виктор, здесь мирное население ученое. Оно заварухи прямой кишкой чует и загодя прячется по норам.

— Ученое?

— Они и без нас тут собачатся круглый год.

Сомов долго катал на языке следующий вопрос. Очень неудобно задавать подобные вопросы. Наконец. решился:

— Марго, каково наше положение? Мы разбиты?

Она фыркнула и все-таки развернулась к нему:

— Да ты, парень, белены объелся! Какое там разбиты! Мы наворочали за целую армию. Ты хоть понимаешь с кем нам пришлось драться?

— Не томи, Марго. Ты как баба.

— Мы планировали столкнуться с тремя тысячами изоляционистов, разоружить их и на том закончить дело. А по наши души явились два армейских корпуса. Аэромобильный и танковый. Плюс поддержки накручено по самое не могу. Осознал?

— Я не видел танков.

— Они были на участках 1-й и 3-й бригад. Шагающие танки «Доместик линкс-21» — старье допотопное, женевской поставки — и немного новейших GMV.

— И..?

— Наши передают, что от всего танкового корпуса осталось не больше батальона. Аэромобильный, который мы весь день пялили, тоже на ладан дышит. Все было бы ничего, просто лучше не придумаешь… если бы не два поганых обстоятельства.

— Арткорректировка… у других… тоже?

— Тоже.

— А второе?

— Еще один танковый корпус будет здесь через несколько часов. Так что давай, выспись как следует, Виктор. Отпустило тебя?

Сомов вслушался в ощущения многострадального своего тела и с удивлением отметил: действительно полегчало.

— Мне лучше, Марго. Но я одной вещи понять не могу…

— Какой?

— Хренозвонской. Сегодня я видел банду из нескольких десятков штурмовиков, которая маненько постреливала, не пойми в кого попадала и потеряла каждого третьего из своих. Эта банда штабом твоим называется, Марго…

— Я поняла, умник.

— Теперь мы сидим невесть где, побитые и размочаленные, никого кругом нет, батальон как корова языком слизала, связи с орбитой нет, а ты мне вкручиваешь, как хороши наши геройские дела… За дурака держишь или за труса?

Майорша тяжело вздохнула.

— Не был бы ты хорошим правильным мужиком, не спасал бы ты нас сегодня огоньком, так и врезала бы тебе промеж глаз… Будь со мной повежливее. Хоть я и не злюсь на тебя.

— Объясни.

— Ты – флотский, летун. И, наверное, там, в своем хозяйстве, ты дока, но в нашей тактике не понимаешь ни рожна. Основной боевой единицей терранских десантно-штурмовых войск считается что? Боец. Не батальон и не бригада, а всего-то один боец. Нас учат драться по одиночке. В батальоне шестнадцать ударных отделений по десять человек. Ни взводов нет, заметь, ни рот. Потому что один боец – сам себе и связь, и огневая мощь, и разведка. Десяток становится отделением тоже только в административных и учебных целях. А в батальон эти шестнадцать отделений собраны потому, что на моем уровне есть дополнительная огневая поддержка – два отделения тяжелого оружия. И еще обеспечение кое-какое. Связь я держу через шлем со всеми командирами отделений, и знаю, кто, где и что…

— И… что?

— Батальон потерял пятнадцать процентов личного состава, в основном убитыми. Он боеспособен и занимает сильную позицию.

Сомов застонал. Тактика штурмовиков не укладывалась у него в голове. Все сказанное Маргаритой можно было резюмировать несколькими фразами: с утра драка начнется с удвоенной силой, и все три терранских десантных бригады продолжат прорыв к офису концессионеров. А регулярные войска будут подтягивать новые корпуса, чтобы цементировать ими фронт на острие терранского прорыва.

Разумеется, они будут отдавать за жизнь одного штурмовика по три, по пять, а может быть, и по десять своих солдат. Но задавить массой, численностью, все-таки могут. Еще шесть дней подобных боев, и батальон Маргариты Бондарь превратится в отрицательную величину… Как флотский, как «летун», Сомов прекрасно представлял себе, что подкреплению требуется совершить прыжок от самой Терры, а на него шести дней никак не хватит. И даже восьми дней. В лучшем случае подмога появится на девятые сутки…

… на этот раз проснулся от холода. Совершенно окоченел. Мышцы — будто деревянные. Кожу стягивала корка засохшей грязи. Сомов приподнялся на локте, огляделся. «Прокопчик» звучно тенькнул о металлическую плашку на литоморфовом блоке, вывороченном из стены.

— Шшш!

— А?

— Ляж, дурень. Тихо.

Виктор постарался слиться со строительным мусором. Раннее утро, по развалинам ползает густой туман, и за ним не видно, кто там шипит и от чего предостерегает.

Послушался отдаленный шум. Клацанье, лязганье, вроде бы человеческие голоса.

— Шлем, дурень!

Сомов ответил почти шепотом:

— У меня нет.

Из тумана выкатилась штурмовая каска, содранная, видимо, с трупа. Сомов надел ее. Оказалось: не по размеру, покойный хозяин шлема был пугающе большеголов… Ладно. Виктор закрепил каску, как умел.

Слева цвиркнул «Прокопчик». Еще раз. Ни воя, ни грохота – сверчок, помноженный на два, только и всего… Сомов уже привык за вчерашний день к этому оружию. И отдачи никакой… Но куда они стреляют, никого ведь не видно… На звук?

Цвирканье доносилось со всех сторон, а он по-прежнему не понимал, где враг, куда стрелять… Как бы не влупить по своим… Потом резче: Баг-ташшш… баг-ташшш… баг-ташшш… Батальонный тепловой излучатель «Алексеев-СВ», не иначе. В гуще тумана Сомов различал только отдаленные вспышки. Совсем рядом защелкала металлическая дробь. Ответный огонь?

И тут прямо перед ним, метрах в пятнадцати, из белесой дымки вышел бронированный великан. Металлическая чушка пятиметровой высоты покачивалась на шести металлических лапах. Верхняя часть ее усажена была порослью антенн. Эти антенны шевелились, раскрывались шире, трансформировались в выпуклые экраны, становились похожими то на тараканьи усы, то на фасеточные глаза стрекоз, то на собачьи уши, жадно ловящие каждый подозрительный звук, поворачиваясь то так, то этак. Все перечисленные метаморфозы происходили с чудовищной быстротой, и на протяжении нескольких секунд Сомов неотрывно смотрел на бронированного монстра, завороженный страхом. Его ужасала неестественная скорость движений стального зверя. Шагающий танк ни секунды не стоял на месте. Прыжок в сторону. Плевок огненной массой. Шаг назад. Еще один плевок. Три шага в сторону. Разворот. Полное изменений конфигурации всех антенн. Ракетный залп. Пять шагов вперед. Поворот…

В мозгу у Виктора тупо билась одна-единственная мысль: «Так это новой или старой модели?»

И тут танк принялся поливать позицию штурмовиков изо всех штатных видов вооружения. Вокруг Сомова все рвалось, горело и визжало. Прямо над ним, кажется, пролетел изувеченный солдат…

Сначала он даже не решался поднять голову. Потом, когда волна огня и разрывов ушла чуть в сторону, он все-таки решил не быть безмозглым расходным материалом и дал несколько очередей в ту сторону где, по его мнению, должны были находиться неприятельские пехотинцы. В ответ на его позицию обрушился град разъяренного свинца. Позднее Сомов не единожды ставил свечки в церквях за чудесное спасение. Истинное чудо, что его тогда не задела ни одна капля горячего металла. Зато каменной крошкой рассекло подбородок…

Танк бил и бил, не переставая, не экономя боезапас. Наконец, на месте антенной поросли выстроился единый шит из четырех выпуклых «тарелок». Огонь утих. Танк теперь напоминал экзотическую ящерицу, раздувшую шейный щит, чтобы напугать врага… Тарелки начали медленное круговое движение, и в десятке метров слева от Сомова кто-то завыл. Сейчас же он сам почувствовал, как впиваются в виски две раскаленных спицы, выронил от боли оружие, сжал зубы, скорчился, задрыгал ногами… Во рту хрустнуло.

Баг-ташшш!

Боль пропала. Сомов услышал собственный стон… и перестал стонать. Кажется, это райское блаженство называют волновым ударом. Виктор рискнул приподнять голову, вгляделся в туманную дымку. Танк лежал неподалеку бесформенной грудой металла, антенны его беспорядочно раскрывались и сворачивались, подобно гигантским веерам, а на борту распускался, играя оттенками, раскаленный малиновый цветок. Виктор не позволил себе думать о судьбе экипажа. Ведь экипаж не захотел подумать о его, сомовской судьбе…

Весь день с небольшими перерывами прошел в перебежках и стрельбе по противнику, — то совершенно невидимому, то появлявшемуся под самым носом. После полудня Сомов четырежды собирался отлить, но все никак не удавалось: то начинался жестокий обстрел, то Маргарита срывала их с места и переводила на другую позицию. Требовалось пошевеливаться, иначе он безнадежно отстал бы от остальных, а это верная гибель. И он пошевеливался, тупея с каждым часом. К вечеру Виктор пребывал в состоянии бездумной апатии. Отступали они или наступали? Поддерживали кого-то огнем или сами требовали поддержки? Разгромлены или побеждают? У Сомова не было ни малейшего представления на этот счет. О еде он и думать забыл. Все его достижения за второй день операции сводились к одному отрадному факту: он выжил.

Ближе к ночи бой сам собой прекратился. Сомов лег там, где стоял, не разбирая места, и забылся тяжелым черным сном. Заполночь его разбудили: Маргарита опять куда-то перетаскивала штурмовиков. Разбудили его аккуратно, даже ласково. По этой заботливой аккуратности Виктор понял, что кое для кого здесь он уже стал своим. Пытаясь разлепить очи, он проклял страшным тройным проклятием свое решение трехдневной давности. Тогда он, капитан линейного крейсера «Изабелла», прикидывая со всех сторон будущую боевую задачу, а именно поддержку десанта огнем с орбиты, уверился в одной неприятной мысли: великорассы неплохо подготовлены к нападению извне. Противокосмическая оборона Совершенства прекрасно умела ставить помехи и сбивать прицел у новейших арткомплексов. Командующий эскадрой, адмирал Мендоса, отдал приказ: вниз, на поверхность, вместе с десантом отправляются по два офицера от каждого крейсера — специалисты, разбирающиеся в арткорректировке. Распоряжение единственно верное, поскольку корректировка наводки с поверхности планеты позволяла забыть об искусственных помехах. Сомов должен был назначить двух специалистов с хорошими нервами. Первым номером безусловно шел капитан-лейтенант Станислав Гомонай, старший комендор крейсера. А вторым должен был стать старпом… но старпому было шестьдесят, самый старый офицер на такой должности во всем терранском флоте. Старпом собирался через неделю в отставку… в общем, Сомов нашел для себя предлог сунуться вниз вместе со штурмовиками.

Ка-аким же он был ослом!

Впрочем, даже ослы хотят жить.

…Марго в ту ночь опять оказалась рядом с ним.

— Ну что, госпожа майорша, победили мы всю местную регулярную армию?

— Армию – нет… А вот корпус их, второй танковый корпус, утратил боеспособность. Корпусной генерал О’Нил у нас в плену. Начштаба аэромобильного корпуса убит. Ты сегодня утром перешагнул через его тело. Чуть на лицо не наступил. Что, не заметил?

Утро, а заодно и весь день, превратились у него в голове в пеструю мешанину с туманом, дымом, пламенем и прочими отвратными обстоятельствами, в окружении которых человек жить не может.

— Нет… не помню… А мы? Как мы?

Она вздохнула. В темноте Сомов не видел ее лица, но, скорее всего, Марго нахмурилась. Обычно люди хмурятся, когда вздыхают столь тяжко.

— Что, Марго, большие потери?

— Каждый четвертый убит. Но не в этом проблема. Мы можем драться, Виктор, мы еще можем отлично драться. Мы еще можем долбать и долбать.

— Если не в этом, тогда в чем? Я не понимаю.

— Мать твою! Нас тоже делали не из железа. Дня через два-три мы устанем до такой степени, что будем работать вполсилы. Ты хоть врубаешься, как это: работать вполсилы в нашем-то положении?

— Уж как-нибудь врубаюсь.

— Плюс проблемы с боезапасом. Мы его можем пополнять за счет… этих… мурзиков… но нам не все подходит…

Сомов знал штурмовицу давно, еще с двадцать пятого года, когда они ходили в глубокие рейды на «Бентесинко ди майо». Черта с два она стала бы плакаться из-за усталости и нехватки боезапаса. Да, это все важно, но майор Маргарита Бондарь не стала бы с ним разговаривать на такие темы, справилась бы своим умом. А сейчас Виктор чувствовал: ей требуется совет, но она колеблется, не решаясь сообщить ему крайне неприятную новость.

— Давай, Марго. Я уже сам догадываюсь.

Марго мялась.

— Догадывается он… – Тут ее голос приобрел совершенно официальное звучание. – Господин капитан первого ранга, связь со штабом бригады утрачена. Высока вероятность гибели центра управления бригадой во главе с полковником Зайцевым. Связь с орбитой утрачена. Комбриг-1 полковник Малец убит. Комбриг-3 полковник Эредиа убит.

Виктор не сразу понял, почему штурмовица заговорила с ним таким тоном. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать сверкающую военную истину: в настоящее время изо всех офицеров, с которыми Маргарита могла связаться, именно он, каперанг Сомов, оказался старшим по званию. А поскольку они подчинялись одному штабу – штабу адмирала Мендосы, возглавлявшего всю десантную операцию на Совершенстве, теперь Сомов, сам того не желая, оказался командиром Марго. Более того, интуиция подсказывала ему наличие еще одной сверкающей военной истины: ей было бы плевать на это обстоятельство, если бы она знала, как действовать дальше. Марго требовался приказ. Но какой приказ ей следует отдать? Он все-таки «летун», а не штурмовой офицер, откуда ему знать…

— Вольно, Марго. Кто возглавляет весь наш десантный корпус?

— Зайцев.

— Но он же…

— Ты еще не понял.

— ???..

— Флотский Каперанг соответствует полковнику, если считать по-нашему, по-пехотному.

Вот теперь он почти понял. Для полноты картины не хватало мелочи. Сущей ерунды.

— Марго, другие флотские корректировщики… те, что спустились с десантом… они…

— В живых еще четверо. Старший в чине – капитан второго ранга.

Она с необыкновенной выразительностью выделила голосом слово «второго».

«Не нашлось ни одного придурка в моем звании, который захотел бы сунуть жопу в самое пекло…» – мысленно прокомментировал Сомов. Что ж, теперь все встало на свои места. Для порядка он поинтересовался:

— Есть у кого-нибудь соображения, куда подевался полковник Зайцев?

— Если бы! С сегодняшнего утра никто не знает, где он, какая хрень с ним стряслась.

— В плену?

— По данным радиоперехвата – нет. Пропал. Сгинул. Провалился. По бригаде я теперь за него.

— Комбригша?

— Вроде того.

— Марго… может, я чего не понял, ты поправь… Я… что, выходит… по праву старшинства командую… всем терранским десантом на Совершенстве?

— Да, Виктор. Да, дорогой.

— И сколько народу это знает?

— Пока ты спал, мы тут провели нечто вроде совещания… Знаешь, есть такая конфигурация связи – «карусель-оптима». То есть когда переговаривается одновременно до двадцати человек…

— Короче.

Сомов начал приходить в себя. До сих пор он был здесь никем. Обыкновенным стрелком. Куском расходного материала. Чем раньше он перещелкнет мозги на новое свое положение, тем лучше. И ему самому, и делу.

— Знают все комбаты и замещающие их офицеры. Еще знают начштаба-1 и начштаба-3.

— Эти, значит, живы…

Сомов задумался. В тактике штурмовых соединений он не понимал ровным счетом ничего. Это Марго показала ему прошлой ночью как дважды два – четыре. И все офицеры-десанты прекрасно осведомлены о том, сколь редкий он спец в области тактических операций на поверхности… Но до сих пор Марго – а она ведь, по сути дела, представляет сейчас всех остальных, — ненавязчиво показывала ему: мол, мы дожидаемся приказа. Значит, есть варианты. Или нет единства… А ведь верно, у них нет единства насчет завтрашнего дня. Точно. И должен отыскаться некто, способный выбрать один из возможных вариантов и отдать распоряжение всем: делай так!

— Госпожа майор! Я принимаю командование десантным корпусом, пока не будет установлено местонахождение полковника Зайцева. Первое. Немедленно сообщите об этом всем старшим офицерам, принимающим участие в штурмовой операции.

— Давно бы…

— Как положено.

— Есть, господин каперанг.

— Хорошо. Второе. Мне нужен офицер связи. Чтобы круглосуточно находился при мне.

— Понимаю. Лейтенант Нуньес в вашем распоряжении.

— Одного раза достаточно.

— В твоем распоряжении, Виктор…

— Третье. Если будет найден Зайцев, я должен узнать об этом незамедлительно.

— Разумеется.

— Когда сообщишь всем, выкладывай, какие у нас есть варианты.

Марго отвернулась, надела шлем и глухо забормотала в микрофон. Через несколько минут она доложила: старшие офицеры оповещены.

— …Так какое у нас на завтра меню?

— Первый вариант: продолжать выполнение боевой задачи, не меняя тактики.

— То есть тупо прорываться к офису концессионеров…

— Да.

— Сколько нам осталось?

— Самая короткая дистанция – тринадцать-четырнадцать километров.

— А вчера было?

— Семнадцать.

— Когда мы лишимся боеспособности? Суток через трое-четверо?

— При сохранении нынешней динамики боев – через двое суток. Если очень повезет, через трое.

— Если очень повезет, с концессионерами соединяться остатки корпуса… И вместе с ними погибнут. Сценарий не проходит, Марго.

Она ничего не ответила. Терранским штурмовикам вбивали в голову две установки. Во-первых, задачу надо выполнять так, как она поставлена. Любой ценой. Вы хотели как лучше? Не надо как лучше, надо как надо… Во-вторых, тактика должна быть гибкой. Гибкой, остолопы, а не то, что вам первое в голову придет. Эти установки боролись между собой, и штурмовица, как видно, не была уверена, какую из них надо преодолеть… Кто лжет: инстинкт самосохранения или желание выглядеть твердым человеком, железным, неуклонным? Здравое разумение указывало ей на правоту Сомова, но она не решалась позволить себе нечто, напоминающее слабость.

— И, кстати, чтобы ты знала… подмога будет позже, чем нам придет конец. При таком сценарии. Не раньше, Марго, это я тебе как летун говорю. Ну, что теперь?

Она по-прежнему молчала. Потом медленно кивнула. Почти незаметно. Просто Сомов увидел, как ее подбородок на секунду опустился чуть-чуть ниже, а потом вновь поднялся.

— Опять забываешь, госпожа майор: сейчас ты обязана повиноваться. И ты обязана продолжить перебор вариантов.

Но она, кажется, все еще колебалась.

— Виктор… в таких ситуациях мы можем перейти к тактике радикальной агрессии… тоже не сахар.

Тут было из-за чего колебаться! О том, какой смысл вкладывается в слова «тактика радикальной агрессии», Сомов знал понаслышке. Не флотская специализация… Однако его знаний хватало для понимания: Марго есть о чем подумать. Только ему трудно будет работать с ней так. А трудно быть не должно. Не сейчас. Потом. В каком-нибудь другом месте. Где смерть не чувствует запаха из твоей подмышки.

Повинуясь внезапному импульсу, он взял Марго за руку и прикоснулся к ее пальцам губами.

— Девочка, я здесь старший, и я беру ответственность на себя. Все. Кончай. Нам надо заняться делом. Надо, девочка моя. У нас есть шанс сделать дело и выбраться отсюда, если будем пошевеливаться.

Он вложил в голос всю свою решительность, хотя, по правде говоря, ни в каких шансах не был уверен. По большому счету, он не имел ни малейшего представления, куда им ринуться теперь… Но она знала. Должна была знать. И все, что ему требовалось, — убедить Марго, настоящего специалиста, пораскинуть мозгами и действовать. Действовать, черт побери!

— Давай, Марго, давай. Я – стена за твоей спиной!

Это, как ни странно, подействовало.

— Виктор. Виктор. Виктор… Короче, мы должны нанести удар по голове.

— Президент Совершенства? Министр обороны? Начальник объединенного штаба вооруженных сил планеты? Энергетический узел? Есть тут энергетический узел, без которого нельзя обойтись? Какой-нибудь управленческий центр высшего звена?

— Ага. Вот оно как. Я рада, что ты все понимаешь. Так нам легче будет разговаривать.

Еще бы он не понимал. Сколько слухов было в двадцать втором, то ли еще в двадцать первом… Кажется, только потому новые арабы и не прихлопнули Латинский союз навсегда и окончательно, что несколько особых специалистов терранского происхождения угнали у них эскадренный флагман с адмиралом Саидом… Саидом… Саидом-хаджи… или ходжи?.. какая хрен разница! в общем с хаджи Саидом-чего-то-там на борту.

— …К делу, Марго.

— Отлично. Лицо не подходит. Президент доступен. Даже в нашем состоянии, даже с нашими силами. Министр обороны и штаб-шеф находятся на другом континенте, и охраняются намного лучше, чем президент. Но они, если подумать, тоже доступны, хотя со штаб-шефом придется повозиться…

— Тогда в чем дело?

— Во-первых, они ждут подобной попытки. Во-вторых, Виктор, это Совершенство. И здесь любой человек дерьма собачьего не стоит. Президент в том числе. Его быстренько заменят, да и все тут. Да и министра, конечно. Для нас такая атака — потеря времени, людей и боеприпасов. По большому счету.

— Энергостанция?

— Их тут целая куча. Маленьких, больших, старых, новых, на разных источниках. Захватим одну, а потом придется работать еще две дюжины.

— Центры…

— Я скажу тебе, что тут есть… прошу извинить. Перебила.

— Дальше, дальше, Марго!

— Арсенал ОМП в Сент-Алистере, семьдесят километров отсюда.

— Это все?

— Это оптимально.

— Потом мы будем их шантажировать, мол, снести к чертям собачьим треть планеты – для нас как сопли подтереть… Так?

— Так. Хоть всю планету. И не один десяток раз.

— А есть нечто менее оптимальное, но тоже… подходящее. Пойми меня правильно, Марго, я вижу немало возможностей наломать дров с этим арсеналом…

— Остальное на порядок хуже.

— Например?

— Ну, например, стационарные армейские центры связи. Оттуда мы могли бы опять установить связь с орбитой…

— И долбать, долбать, долбать…

— Но только там нас ждут с утроенным вниманием.

— Хуже того, Марго, там вряд ли найдется аппаратура для огневой корректировки. Им здесь это ни к чему.

— Тогда… – и она перечислила еще несколько вариантов.

Сомов понимал ее с полуслова, они работали толково и быстро. Объектом за номером семь оказался космодром «Гермес» в пригороде Миррор-сити, не более двадцати километров от места их сегодняшней ночевки. Штурмовица сказала: «Ну, может быть еще космодром…» – с оттенком сомнения. Мол, космодром-то нам зачем? И Сомов посмотрел на нее непонимающе. Какую блоху давленую искала милая барышня в сотне мест, когда под самым, можно сказать, носом, такое сокровище? Разумеется Виктор не стал все это воспроизводить вслух. Для начала он осторожно осведомился:

— И что… там? На «Гермесе»?

— Вторая флотилия противокосмической обороны. Скопище старых дешевых тихоходов.

— Мы космодром обстреливали? Все равно, с орбиты или с поверхности? А?

— Нет. Смысл? Они даже побоялись подняться в воздух.

— И вот эти лохани стоят на приколе, а ты молчишь? Что там у них? Что там есть вообще? Стоят они? Марго, какие данные?

И штурмовица заразилась его куражом. Не зря ведь шельмец залепетал так бойко, знать придумал какое-то лукавство.

— Виктор… а что такое? То есть, стоят. Точно стоят. Даже крейсер ПКО есть, старый, как печень моей бабушки… А… что такое… господин каперанг?

— В задницу каперанга, Марго! Арткомплексы везде устроены одинаково. Если мы поднимем хоть одну стоящую лохань с поверхности, она выдаст нам полный набор координат для арткорректировки. Душа моя, ПэКаОшные суда могут вести бой в атмосфере… это наши линейные дылды никогда не взлетают и не садятся… это только для них планетоиды с атмосферой закрыты… Работают исключительно в открытом космосе… И связь космическая там уж точно имеется. Ты хоть понимаешь, корова штурмовая, какой там клад заякорен? Должна понимать!

Майор Маргарита Бондарь посмотрела на него во-от такими глазами, без единого слова проглотила «штурмовую корову», помолчала с полминуты, переваривая услышанное.

— Что тебе понадобится, Виктор. Говори.

— К утру отбери всех, кто смыслит во флотской навигации, корабельной ходовой части и комендорском деле. И пусть их берегут как зеницу ока во время захвата. Если мы приберем к рукам космодром, если мы поднимем эту рухлядь, тут будет ад. Обещаю.

Она задумалась. Попросила его подождать и начала переговариваться с другими комбатами. Как мол, идея. Спорила с кем-то, шипела… Потом повернулась к нему и четко сказала:

— Осуществимо. Ты отдаешь нам такой приказ?

— Я отдаю вам такой приказ. Действуйте.

Марго перекрестилась. Губы ее зашевелились, беззвучная молитва полетела к Богу. Только сейчас, глядя на молящуюся женщину без малого в центнер весом и в тяжелом штурмовом вооружении, Сомов понял до конца, не головой, а потрохами понял, сколь серьезно их положение.

Закончив, она повернулась к нему и протянула флягу. Там была не просто водка, там был чудовищный коктейль «труп звезды», секрет приготовления которого терранские штурмовики не выдавали никому. Когда Сомов закрыл рот и перестал трясти головой, Марго заговорила. Тихо. Трагично. Проникновенно.

— Виктор… Я хочу сказать тебе очень важную вещь. Постарайся отнестись к ней серьезно. Я считаю себя виновной в настоящем положении дел. Полагаю, следовало проявить побольше предусмотрительности. Мне нестерпимо стыдно, что мои люди в двух шагах от разгрома. Ты веришь, я бы все отдала, я бы жизнь отдала, чтоб только вернуть то время, когда мы начинали операцию… и начать ее иначе. Ты веришь?

— Верю, Марго. – Сомов действительно верил ей: Марго была из породы каких-то древних подвижников, постников и бессребренников. Последние двое суток она половину своего рациона отдавала раненым. С нее сталось бы и голову отстегнуть, если б можно было такой ценой вытащить ее солдат из пекла.

— Так вот… я буду тебе по гроб жизни благодарна, ты только сделай все как надо на космодроме. Ты понимаешь?

— Да понимаю я, Марго, понимаю! Только не надо драму делать из тактической операции! Драму – к чертям собачьим! — Сомов почувствовал нарастающее раздражение. Он устал, как ломовая лошадь, все болит, в башке сонная одурь, а в целом самочувствие не лучше, чем у дерьма в жопе у покойника на четвертый день после похорон. И тут такая умная тютя заговорила о высоком! Самое, блин, время. Виктор заставил себя смягчиться. — Короче, нам надо сделать простое дело, оно хоть и рисковое, но простое, Марго, давай не будем болтать лишнего, давай, Марго!

— Извини.

— Не за что. Завтра… пусть меня разбудят на четверть часа раньше общего подъема. От пайков этих говенных второй день запор… пусть поднимут пораньше, надо отосраться как следует… Иначе я тут навоюю.

— Поднимут.

Сон ударил его наотмашь.

…Утром Нуньес спросил Виктора:

— Вы когда-нибудь совершали марш-бросок в полной б/выкладке?

— Нет.

А Сомов-то думал: сядут они в челноки, взлетят и через несколько минут обрушатся на охрану «Гермеса»… Ан нет, боеспособных челноков не нашлось. Он посмотрел на лейтенанта, и, наверное, столько содержалось в этом взгляде разочарования, что Нуньес выдавил из себя ободряющую, с его точки зрения, фразу:

— Ничего… у вас ведь неполное снаряжение…

Где-то в отдалении уже шел бой. Как потом выяснилось, Марго от его имени оставила 3-ю бригаду имитировать активность в районе прорыва, и ребята старались вовсю.

Сомов считал себя тренированным человеком. И сначала он чувствовал себя неплохо. Потом начал выдыхаться. Сжимал зубы. Молился. Ругался. Опять молился. Сбавлял темп. Опять нагонял. Через час или полтора началась стрельба. Пришлось прыгать, вертеться, падать, вставать, играть в догонялки… Нуньес был неизменно рядом. Нагрузил кое-что из сомовского снаряжения на себя. Подталкивал. Поддерживал. В конце концов, просто тащил. Вокруг рушились стены, падали убитые десантники, рвались заряды, и вскоре Виктор уже ничего не соображал.

За всю вторую половину марш-броска он сделал три осмысленные вещи. Во-первых, выпустил половину магазина по артиллерийскому боту, зависшему на высоте не более ста метров и нещадно поливавшему штурмовиков кассетами с пластиковым горохом, который медики не могут высветить в живой плоти никаким рентгеном. Попал? Не попал? По боту стреляли многие, бог весть, чем его достали, но через минуту он разлетелся на мириады осколков, почти что в пыль… Во-вторых, господин командующий десантно-штурмовым корпусом попытался воспользоваться офицерским шлемом, выданным Марго и отлаженным Нуньесом. Обстановка его ужаснула: океан великорассов со всех сторон, и маленькие искорки терранских отрядов, упорно просачивающихся сквозь позиции противника; бой идет повсюду и везде… кажется, совершенно беспорядочно… Больше он на такие аттракционы не отваживался. В-третьих, Сомов несколько раз запрашивал Марго о ходе операции, и та докладывала ему по всей форме. Сомов столь же серьезно приказывал ей приступать к очередному этапу развертывания. Она отвечала: «Есть, господин каперанг!» Разумеется, он ничего не видел в этом хаосе, не понимал и уж тем более не способен был отследить этапы операции… если у нее, конечно, были хоть какие-то этапы. Всем заправляла Марго, и заправляла, как в итоге выяснилось, очень умело. Но подчиненным следовало знать: командир жив, командир боеспособен, командир доволен ходом дел…

Однажды Сомов увидел прямо перед собой два солнца одновременно. Это автоматический модуль – шарик-антиграв, размером с человеческую голову – лупил сверху управляемыми ракетами, полыхая нестерпимо ярким пламенем вспышек… Господи, куда он делся-то потом? Ведь не подбили его, кажется… Чуть погодя из переулка вылез черепахообразный танк с пустыми ракетными подвесками на бортах, и Марго плясала у него на броне, отыскивая уязвимые места и расстреливая их из «Прокопчика». Виктор слышал раньше, как спокойную и солидную госпожу Бондарь за глаза называли «Бешеной Марго». Теперь узнал – почему. Ей удалось «завалить» бронированную махину, хотя «Прокопчик» в принципе не предназначен для борьбы с танками… Потом им встретилось несколько кварталов, полузатопленных едким фиолетовым желе, и Виктор не смог вспомнить, что это за оружие тут поработало… или вернее, все еще работало… его этому не учили. На последних километрах Сомов только матерился и хрипел, иногда Нуньес волок его на себе, и выволок-таки, выволок к «Гермесу» без единой царапины, целым и невредимым.

Марго дала ему передышку: пока шел штурм космодрома, Сомов и несколько драгоценных спецов по флотским делам отсиживались в подвале полуразрушенного дома. Впрочем, передышку весьма недолгую. Полумертвого командующего внесли на борт великорасского крейсера ПКО «Максимилиан Робеспьер», протащили мимо тел, мирно отдыхающих от жизни во всех отсеках корабля, вкололи ему допинг и передали бразды правления: объект чист, дело за вами, господин каперанг! Нуньес сказал тогда: «Название у посудины плохое. Похабель какая-то», — не очень, как видно, понимая значение русского слова «похабель». И Сомов, почувствовавший себя на борту крейсера в родной стихии, коротко ответил ему: «Переименуй сам. Распорядись. Мне некогда башку загружать». Точно, Виктору было очень, очень, очень некогда. Среди спецов оказались в основном комендоры и техники, навигаторов – ноль. Сомову пришлось, поднимая крейсер, работать за трех-четырех офицеров одновременно. До того дня он вообще никогда так не работал. Только потом ему сказали: штурмовая группа захватывала «Робеспьер»… а взлетал уже «Да здравствует Гондурас!». Историческая родина лейтенанта Нуньеса, распротак его тупую головизну…

Крейсер был загружен полным боекомплектом. Поэтому Сомов первым делом заложил круговой маневр на высоте в три километра и отгондурасил изо всех арткомплексов батареи ПКО, способные до него дотянуться. Ни одна сволота не успела открыть ответный огонь. Затем – соседние космодромы. Ни одна сволота не успела взлететь. Вызвал орбиту. Доложил коротко. Адмирал Мендоса смотрел на него с экрана широко открытыми глазами, как на выходца с того света… Сомов попросил огневой поддержки. Выдал координаты для коврового накрытия: тут весь город полон был славными представителями вооруженных сил Совершенства – кроме пятачка, где окопалась 3-я бригада, и офиса концессионеров.

Ад не заставил себя ждать.

На что Сомов рассчитывал в лучшем случае? «Зачистить» путь к офису терранской Концессии, подвести туда несчастный «Гондурас», зависнуть на малой высоте, отгрузить челноками всех концессионеров, кто остался в живых, потом десантников из 3-й бригады, набить корабль до отказа, как набивают консервные банки солеными груздями, и в конце концов эвакуировать их оптом на орбиту, — пока великорассы не очухались…

Получил он гораздо больше.

Больше, чем мог представить себе в самых смелых мечтах.

Больше, чем могло присниться в первом, эфирном сне, самом воздушном и приятном за ночь, поскольку в это время душа человеческая, если она не одеревенела от усталости, обращается в ребенка и плещет дивными грезами…

Совершенство – планета с торгово-гангстерским внутренним устройством. Здесь можно все купить и все продать. В странных местах разные люди и организации устраивали тайники с любыми ценностями и товарами вплоть до самых экзотических. Говорят, когда-то женевские администраторы нашли в местном бандитском схроне живого огнедышащего птеродактиля; давно они тут жили, эти женевцы, и удивились только тому, что тварь вдобавок не говорящая. Зверушка скоро сдохла от научного с ней обращения.

Терранский десант ворвался в это паутинно-тонкое устройство, как слон в посудную лавку…

Через час после начала массированной бомбардировки с орбиты новый президент Совершенства связался с Мендосой, сообщил о том, что он не контролирует ситуацию в регионе, более того, не представляет себе положения войсковых частей и соединений, откомандированных на Зеркальное плато. Потом обещал отвести войска за периметр окружности с радиусом в сто двадцать миль, если центром считать офис терранской Концессии. Разумеется, когда он сможет найти тактических командиров и восстановить порядок в войсках… Приказ прекратить огонь уже отдан, сейчас его пытаются довести до всех задействованных в операции военачальников… Более того, весь район, который в ближайшее время покинет армейская группировка, через 24 часа перейдет в собственность – он подчеркнул – не в концессию, а в собственность Независимого государства Терра… Всех виновников нападения на терранский офис публично линчуют в течение недели… Всех гражданских выселят… Мендоса сначала просто не поверил ушам своим. Затем осторожно осведомился, что от него потребуют взамен. Президент хотел взамен две вещи: во-первых, прекратить бомбардировку. Хотя бы на несколько часов. А лучше — совсем. Во-вторых… эээ… вернуть крейсер… эээ… «Максимилиан Гондурас»… то есть… эээ… «Да здравствует Робеспьер». Мендоса насторожился. А, чем собственно, так ценна старая гондурасская лохань? Эээ… президент нуждается в маленькой консультации… Пока президент консультировался, резидентура ОАБ на Совершенстве доложила Мендосе: господин контр-адмирал, только что транссистемный фонд «Фортификатор будущего» перевел на счет штаб-шефа Даниэля Фридлянда сумму, с точки зрения здравого смысла просто невозможную. На эти деньги штаб-шеф за сорок пять минут сместил министра обороны, выкупил пост президента для своего человека и организовал убийство трех ключевых фигур, способных воспрепятствовать его планам. Фонд живо интересовался целостью и сохранностью крейсера «Гондурас»… Президент прервал доклад оабовских специалистов с поверхности на самом интересном месте. Собственно, секрет перестал быть секретом. Вооруженные силы Совершенства взяли подряд на транспортировку некоего миниатюрного груза, созданного в местных лабораториях… пункт назначения находится на обратной стороне Луны, точнее определить президент затрудняется… это, так сказать, информация конфиденциальная, в сохранении тайны заинтересованы его добрые друзья… так что… нда. Мендоса прямо спросил: «Какого рода груз?» Президент, видимо, получивший полномочия от «добрых друзей», ответил уклончиво: мол, маленький контейнер с восемью пикограммами трансформированной кварковой материи, пребывающими в энергетическом коконе. Мендоса не понял. Тогда с президента слетела вся вежливость и лощеность, ему и так осточертело облизывать вонючего чужака, потому что Фил Кадык из Блэк-Энджелз ни одной суке в жизни отчета не давал, и зачем он будет давать отчет импортной суке? Он так и сказал: «Рожа, блин, адмиральская! Ты думаешь я секу это дерьмо? Я те химик? Я те физик? Я те очкарик? Если вскрыть – рванет, если рванет, половине планеты – хана. Всосал?» На это контр-адмирал Хосе-Родриго-Альваро-Мария-Карлос-Хуан-Энрике-Фердинанд Мендоса-Медина, происходивший по прямой от испанских грандов, гордившийся превыше всего на свете каменным гербовым щитом своих предков в соборе каталонского города Жирона на планете Земля, отмеченный наградами четырех правительств, фундатор двух музеев, одного театра и знаменитой школы-студии «Вензель-Модерн» в Рио-де-Сан-Мартине, безупречный семьянин и заслуженный военный педагог ответил краткой репликой на чистом женевском эсперанто : «Zahlopni havalo, trup». Президент Фил havalo zahlopnul. От удивления, главным образом. Адмирал продолжил: «Мне нужна маленькая консультация». Сеанс мгновенной связи с Террой дал ему необходимую методологию разрешения ситуации. После часа торгов, на протяжении которого эскадра не прекращала громить Миррор-сити с орбиты, а драгоценный крейсер, нервируя хозяев груза, не выходил из зоны боевых действий, ударили по рукам. «Добрые друзья» согласились на компромисс: новый экипаж «Гондураса» выводит корабль в межпланетное пространство, покидает его, а потом экс-«Робеспьер» превращается в огненный цветок на безопасной для всех живых существ дистанции; груз же не достанется никому… Конечно, исторический маневр будет совершен только после того, как правительство Совершенства выполнит взятые на себя обязательства.

Обо всех этих тонкостях космополитики каперангу Сомову сообщат постфактум. И лишь через много лет в совершенно случайном разговоре от совершенно случайного человека Виктор узнает судьбу комбрига Зайцева. Весь его штаб попал под волновой удар такой силы, что уцелели считанные единицы. Через несколько часов полковник очнулся на груде трупов и смертельно испугался. Он не был ранен. Он не попал в плен. Он не получил ни единого ранения. Но в течение трех суток Зайцев прятался в подвале, не смея нос высунуть наружу… Когда патруль вооруженных концессионеров случайно наткнулся на него, никто не признал в тощем доходяге с бегающими глазами бывшего блестящего офицера. Потом-то его, конечно, идентифицировали… разоружили… разжаловали… и отправили лечиться.

…Пока шли переговоры, Сомов отгружал боезапас крейсера через арткомплексы, попросту говоря, гвоздил по всем достижимым огневым точкам и скоплениям противника. Миррор-сити тогда фактически перестал существовать… Впоследствии его отстраивали заново, с нуля, предварительно расчистив кладбище города от обломков.

В конце концов Мендоса приказал прекратить обстрел, набрать высоту, найти контейнер с зельем и приставить к нему надежную охрану. Сомов решил, что охраны надежнее себя самого и майора Маргариты Бондарь ему точно не сыскать… Сутки с лишним он дежурил на центральном посту «Гондураса», поскольку не мог ни доверить управление кораблем кому-либо еще, ни отойти от заветной коробочки ядовито-зеленого цвета с непонятными маркировочными иероглифами. Это какой же язык? Кто сейчас, в XXII веке, использует клинопись?!

К нему стекались сообщения о потерях. По самым оптимистическим расчетам, если суммировать тех, кто остался на поверхности планеты, и тех, кто попал вместе с ним на борт крейсера, самостоятельно передвигаться и держать оружие способны были примерно двое из пяти штурмовиков, высадившихся на Совершенстве несколько суток назад. Марго пожала плечами и прокомментировала: «Боеспособность не утрачена».

И он со вздохом сказал ей тогда:

— Одно маленькое незамысловатое раздолбайство, а как дорого обошлось!

— Дак место тут такое… особенное…

Виктор подумал: «Точно. Место – особенное. Воюем, блин, посреди мертвецкой».

Когда-то Совершенство было подмандатной планетой Женевской федерации – так же, как и Терра-2. Только Терра освободилась своими силами, а Совершенство женевцы превратили в колоссальный порто-франко, вольную экономическую зону… Планета досамоуправлялась до ручки, после восьмой войны женевцы начали постепенно вывозить отсюда все самое ценное и эвакуировать своих граждан. Именно тогда великорассы предложили терранцам обширный район на Зеркальном плато в сельскохозяйственную концессию. С правом поселения. Местные отсюда бежали, среди них это место считалось не лучше зачумленного. Прямо под участком, сдававшимся в концессию, подземный город с полумиллионом жителей совершил коллективное самоубийство. На Совершенстве было много закрытых подземных городов. Люди, уходившие туда, возвращались во внешний мир очень редко, и память о пребывании в этих странных местах, представлявших собой колоссальные салоны виртуальной реальности, им стирали начисто. Так вот, городу Брэйнбилд-сентрол крупно не повезло. Туда поставили эксперименальное оборудование. Какой-то, по слухам, психоэлектронный контур реализации желаний. Угадывал желания контур прекрасно, а для более четкой формулировки он их «форсировал»… Никто, кроме узких специалистов, не имел ни малейшего представления, что это значит. Но в один прекрасный день весь полумиллион горожан – как один человек – пожелали умереть. И послушная электроника внушила смерть всем заинтересованным лицам…

Но вслух Сомов все это воспроизводить не стал, Марго и сама знала не меньше. Оспорил только главный вывод:

— Место-местом, а некоторых засранцев надо изолировать с рождения.

— Лучше просто никогда не показывать им женщин. Пусть не знают, что вот мол, есть еще и женщины…

Концессию получило терранское «Товарищество аграриев Носова, Маркова и Фелонца-Мирского». Год целый оно счастливо переселяло на Совершенство нищих фермеров-фронтирьеров, и все шло отлично. Исполнительный директор концессии, он же гражданский комендант Энрике Макаров-Медведев сделал из главного офиса концессионеров настоящую крепость, выписал с Терры-2 кое-какую агротехнику, возвел церковь, словом, делал только хорошие и нужные вещи. Но вот он заболел и на его место прислали Всеволода Знаменского, мужскую топ-модель экстра-класса, стареющего красавца и сердцееда межпланетных масштабов, многократного отца-беглеца… а с недавних пор – крупного акционера «Товарищества аграриев НМ и Ф-М». На протяжении всей жизни никто не объяснил ему, что с некоторыми женщинами не следует спать ни при каких обстоятельствах. Знаменский не знал также, что некоторых женщин нельзя бросать ни при каких обстоятельствах. Он переспал с дочерью бессменного лидера изоляционистов, и так с самого начала смотревших на Концессию косо. Сделал ей ребенка и отказался от отцовства. Священник общины концессионеров попытался образумить его, отлучив от причастия… Потом большое начальство на Терре предложило Знаменскому собрать вещички: мол, сменщик уже летит… Действенность обеих мер оценить невозможно, поскольку гражданский комендант едва ли успел узнать о них: изоляционисты, начав истребление концессионеров, отыскали его в дорогом борделе, убили и порвали на куски. В тот же день началась осада офиса…

— Как ты добра, Марго!

— Это я только с засранцами…

— А вот попадись он тебе, этот субчик, так ты бы ему – что?

— Дала б денег.

— А?

— Потом. На лечение.

Оба рассмеялись.

…Так они и просидели с Марго на центральном посту больше суток. Травили байки, вспоминали общих знакомых, по очереди шастали в гальюн. Пили взбадривающую химию. Только об операции на Совершенстве старались не говорить ни слова сверх того, что требовала от них ситуация. Потом, потом! Думать об этом – потом, а уж обсуждать – еще того позже. Они, не сговариваясь, наложили запрет на болтовню о Миррор-сити, о штурме «Гермеса», о трупах ребят, оставшихся там, внизу, брошенными и непогребенными.

Последний час два главных человека во всем терранском десантном корпусе ожесточенно резались в «города»…

Наконец, Мендоса связался с «Гондурасом» и отдал распоряжение: подняться на высокую орбиту; оставить груз на центральном посту; покинуть корабль. Сомов исполнил все в точности. Он не знал, да и не интересовался, о каком ритуале уничтожения контейнера вместе со всем кораблем договорились высокие стороны, — так, чтобы никто не чувствовал себя обманутым. И лишь инстинкт бывшего корабела пребольно колол: если вдуматься, до чего же глупая и некрасивая смерть настигла бедный крейсер… ни одному живому существу не пожелаешь подобного. Угораздило же старика!

Вернувшись на «Изабеллу», Сомов заперся и приказал не тревожить его… разве только ангелы вострубят о конце света. Выпил четыре стакана водки. Была ему водка не крепче воды, и забрало только на последнем стакане. Может, мешала химия, которую Виктор все последние дни щедро закачивал в плоть и кровь?.. Покуда совсем не развезло, он набросал и отправил послание жене: «Здравствуй, Катенька! Прости, не мог связаться с тобою раньше – каналы заняты были сообщениями первоочередной важности. Только сейчас отыскалось «окно». Рассказывать особенно не о чем: «яркие» впечатления выпали на долю десантников, участвовавших в боевых действиях. Им крепко досталось: кажется, столкновение было серьезным, — наши, к сожалению, понесли потери. Мы, грешные, поддерживали их огнем с орбиты и тоже, видимо, хорошенько всыпали неприятелю. Окончательная победа за нами. Скучаю по тебе ужасно, вижу сны неловкого содержания. Для детей до шестнадцати такие сны следовало бы запретить под страхом большого штрафа. Передай привет чадам. Для Саши у меня подарок: трофейный армейский нож с Совершенства, я купил его у наших штурмовиков. Для Вареньки – здешняя монетка. Ты, кажется, намертво пристрастила девчонку к нумизматике. Обнимаю тебя. Постараюсь в очередной раз выйти на связь побыстрее».

Супруга ответила скоро и лаконично: «Ты врешь. Не знаю, о чем конкретно, может быть, обо всем. Однако же я люблю тебя».

Сомов безмятежно проспал сорок часов.

***

— …Виктор, кого ты еще собираешься вытащить… туда? Я имею в виду, из «старой гвардии».

И Сомов рассказал ей все как есть.

Собственно, он уже вытащил всех необходимых людей. Марго оставлена была напоследок, как единственный крепкий орешек. Оганесян без лишних слов просто взял под козырек. Флагманским артиллеристом поискового контингента? Яволь, герр комманданте… Лопес заулыбался, исключительно неуставная вышла у Хосе улыбка, всегда у него выходила такая улыбка, насколько помнил Виктор, и всегда она приводила большое начальство в бешенство…

— Но Витя, конечно! Я и так тут к вам собрался… – «Это он о флоте что ли?» — А с тобой, дорогой Кортес, все же лучше, чем с другими. Хоть будет о чем поговорить.

И Виктор, поделившись с Лопесом кое-какими строго секретными соображениями, поручил ему артиллерию броненосца «Бастион».

Вяликов… Сам попросился с должности начальника провинциального военного училища на Рее. «Кем угодно, Виктор Максимович, лишь бы не чувствовать себя никому не нужной ветошью».

Полтора десятилетия назад капитан-лейтенант Сомов ходил в рейды под флагом командора Вяликова. Однажды космос выплюнул окровавленный обрубок человека… Медицина латала Вяликова и перелатывала несколько лет. В конце концов, Даниил Дмитриевич, весь в сшивных шрамах, как Франкенштейн, с телом, состоящим на двадцать процентов из чужой плоти, вместо левой руки — биопротез, вышел из госпиталя. Ему сказали: в боевой флот – ни ногой, да и вообще в вооруженные силы не надо бы. Мол, обзаводитесь семьей, пишите мемуары… Но командор Вяликов, народный герой Русской Европы, увешанный орденами, упрямый, как бык, два года помыкавшись в гражданских шпаках, добился восстановления и назначения на Рею. В нищую глушь. Теперь ему было пятьдесят пять или что-то около того, он весил под центнер – стало быть, похудел на полцентнера с тех достопамятных времен, — и выглядел отвратительно. Получил звание контр-адмирала за выслугу лет. Его знания и навыки должны были устареть за этот срок, и устарели, конечно.

«Да хоть простым комендором… Хоть коком…»

Это адмирал-то!

Сомов было хотел ему вежливо сказать: так мол и так, дорогой Даниил Дмитриевич, вы очень хороший человек, но ваша практическая помощь не настолько полезна в данный момент; может быть, важнее привить флотской молодежи на Русской Европе твердые нравственные принципы, поделиться бесценным опытом… Он раскрыл рот, но не успел вымолвить ни слова. Вяликов заорал на него дурным басом: «И ты, каналья, тоже хочешь засадить меня за мемуары?!» Это убедило Сомова больше всего остального. Есть, значит, еще порох в пороховницах… Он лишь коротко осведомился: «А как насчет гражданства? Ведь не терранский вы офицер» – «Сейчас с этим быстро. Вы только намекните, Виктор Максимович, что я вам нужен…» — ответил старый командор, заметно повеселев. И точно, во всем Русском мире шел свободный обмен военными специалистами. Контракт Вяликову оформили в мгновение ока. Столь же быстро Сомов выбил специально под него созданную должность «помощника по тактическому планированию». Голова у Даниила Дмитриевича была светлая, авось пригодится…

Специалиста по поиску ОП’ов Сомову не пришлось ни искать, ни менять. Еще Бахнов вытащил его с Терры. И это был действительно лучший изо всех терранских поисковиков. Кавторанга Сашу Бляхина Виктор знал по училищу: холодный, сдержанный человек, аккуратный в делах, мягкий в общении, однако способный так же мягко, но уверенно настоять на своем. Работоспособность – чудовищная, просто неограниченная… Из тех людей, которых надо за уши оттаскивать от работы, иначе они попытаются выполнять ее за себя, за друга, за едва знакомого человека и еще за десяток ленивых парней, случайно оказавшихся по соседству. Между прочим, сын очень высокопоставленных родителей. Бляхинский дедушка четыре года правил всей Террой…

Наконец, оабовец. Целый полковник. В двадцать восемь лет.

Шеф подразделения ДДК сначала крепко не понравился Сомову. Вальяжный, высокомерный, строящий фразы с многочисленными артистическими виньетками, оабовец вел себя так, словно это он вызвал Виктора к себе для пробной беседы, а не наоборот. Несколькими предложениями Сомов обозначил свое адмиральское звание и командные полномочия. Полковник Анджей Игоревич Миколайчик был безукоризненно вежлив, но сам факт переподчинения, как видно, крепко обидел его. Эмоция, которую кратко можно было бы расшифровать: «Я знаю себе цену; почему же надо мной поставили этого остолопа?» – сквозила в интонациях, ею сочился каждый жест полковника. В адмиральской каюте стало неуютно.

Поговорили они крайне сухо. Флотская корректность и корректность офицеров спецслужб складывались на протяжении целого века. Терранский военный человек середины XXII столетия, знающий толк хоть в первом ее сорте, хоть во втором, располагал целым арсеналом возможностей, дать понять… все необходимое, ничуть не нарушая субординации.

В тот день столкнулись два больших специалиста.

Все изменилось буквально на последней минуте. Уже уходя, Миколайчик обратился к Сомову совершенно по-уставному:

— Разрешите задать посторонний вопрос, господин вице-адмирал.

— Спрашивайте, господин полковник.

— Не являетесь ли вы родственником того Сомова… возглавлявшего десантный корпус на Зеркальном плато в тридцать шестом году?

— Там был я сам. Но корпусом мне пришлось командовать случайно. Меньше двух суток. Да и… по правде говоря, тот успех – не моя заслуга.

В глазах у высокомерного полковника мелькнуло удивление.

— Разрешите пожать вам руку, господин вице-адмирал.

Сомов протянул свою.

Только после этого они оставили в покое обращение по званию и перешли к именам-отчествам…

Итак, с Бешеной Марго адмирал встретился на десерт. Слава богу, уломал ее. И от того почувствовал большое облегчение.

— …Виктор… ты это сделал специально?

— Что из всего, Марго? Четыре часа назад я удалил щетину гелем. Не для тебя. Просто плохо быть небритым.

— Издеваешься? — спросила штурмовица с утвердительной интонацией.

— Над тобой? Ни разу не бывало. Полагаешь, стоит попробовать?

Он мог позволить себе еще несколько минут пустозвонства, мог позволить себе еще чашечку чая с королевой штурмовиков, но в голове уже выстраивалась очередь из дел. И Сомов медленно перетекал мыслями с Марго на необходимость вышибить из штаба поискового контингента командора Собаченко — редкой чистоты бездарь; на недогруз боезапаса у рейдерников; на отчет начальника госпитальной службы; на… а все-таки, о чем она?

— Издева-аешься.

— Нет. Я не понимаю тебя.

Она усмехнулась.

— Действительно не понимаю, молчаливая леди.

— Лопес.

— А?

Она приподняла брови.

И тут Сомов вспомнил.

Лопес, конечно же Лопес, ведь он сам отправил Хосе на «Бастион», ничуть не задумываясь о том, кого там встретит ветшающий сладкоголосый петел! А ведь Хосе ей когда-то стихи читал… Разумеется, этот кабальеро с мочалкина хутора много кому читал стихи, но для нее, помнится, он еще и сочинял их. Ай.

— Нет, Марго. Просто он нужен мне именно там.

Молчит. Смотрит в сторону.

— А ты… до сих пор его…

Она вздохнула и поглядела ему в глаза очень выразительно. И в ее взоре Сомов прочитал некоторую для себя проблему. Да, жизнь – штука каламбурная, взрослая женщина не обязана вести себя, как девственница… но иногда у взрослой женщины бывает очень долгая память, и лучшее оказывается спрятанным в самых глубоких ее пластах. А ведь тогда побитого молью идальго развел с Марго случай. Ерунда. Чепуха. Они даже не успели ни разу поссориться… И вот сейчас им… что? ну, самое спокойное слово будет «приспичит». Невовремя? Сто двадцать раз невовремя! Как раз те самые люди, которые нужны Сомову больше всех прочих и обязательно с холодными головами…

Ему ужасно хотелось намекнуть, мол, хорошо бы… отложить маленько… мол, обстоятельства не те… Но тут он вспомнил Маслова и вместо начальственных намеков выложил Марго самую суть:

— Он свободен.

По лицу Бешеной Марго прошла едва заметная рябь. Штурмовица нахмурилась. Штурмовица поджала губы. Штурмовица опустила глаза. Ресницы – хлоп-хлоп.

«Наверное… надо было… как-то потоньше… Она… там, внутри… тонко устроена… Надо было… аккуратненько так… не в лоб… мало ли… ни семьи у женщины, ни детей, ни… а я… тупо…» — угрызался Сомов.

В общем-то ему пора было переходить к другим делам.

Вместо того, чтобы разгребать последствия собственной бестактности…

Но в Марго избыточная сложность, как видно, успела перегореть. И она со всей позволительной для сего случая твердостью и даже с вызовом сказала:

— Я тоже свободна.

— Отлично. Тогда – марш на службу!

Глава 4. Убить комарика

22 декабря 2140 года.
Орбита планетоида Пушкин в системе звезды Солетта.
Александр Сомов, возраст перекрывается образом жизни.

Никогда ему не приходилось курочить настоящую корабельную сеть обеспечения.

Вплоть до этого дня.

Сеть напичкана была хитрыми программами, которые не столько оберегали основные массивы от разного рода простых инфекций, троянцев и шаговых интервентов, сколько ориентированы были на засечку точки вторжения. Ждут, значит. Оабовцы, все-таки… Спинным мозгом чуют, куда полезет Саша. Не поверили, что он удрал с орбитальной станции или гробанулся где-нибудь во время побега. Впрочем, Сомов-младший тоже не поверил бы на их месте…

Соответственно, он ожидал их ожидания.

Саша долго примерялся, как бы влезть в сеть незамеченным. В результате он нагло вперся в систему под маской… хакера. Самого настоящего праведного хакера-гринписовца, проникшего в сеть с помощью архаичных ломовых приемов и запустившего туда программу, которая везде оставляла послания с заголовком «А вдруг она взорвется?» Послания пылали праведным негодованием экологов-подпольщиков: доколе будем сбрасывать орбитальные отходы в недра Солетты?!

Такого рода деятели совались во все дыры, и местные специалисты отлавливали их еженедельно пачками. Хитрость как раз в том и состояла, чтобы дать себя отловить и размазать… Почти все. Останется только мельчайший мусорок, хаотическое цифровое взвихрение. На него никто никогда не обратит внимания. Что это, сэр? — Ах, где? — Вон там. – Вчера, милорд, я прихлопнул там комара. Из его трупа вытекло немало моей крови. – Какая гадость, сэр. – Совершенно с вами согласен…

Для начала «комариная туша» послужит Сомову-младшему в качестве связника. Потом – как идеально замаскированный наблюдатель. И в конце концов – как плацдарм для решающего удара.

Саша был исключительно терпеливым человеком и притом невероятно пунктуальным. Страшно не любил упускать мелочи… Он двенадцать часов подряд ждал, пока блестящие флотские специалисты не нашли и не прихлопнули его комарика. Не вылезал из сети. Не ел. Не ходил по нужде. Пережил без последствий два прилива маниакальной активности и одну крепко-тоскливую депрессию. Ему очень надо было убедиться в одной важной вещи: никто не заинтересуется происхождением наглого кровососика…

Через двенадцать часов он обрел полную уверенность в положительном исходе первой стадии операции. Тогда он заставил «комариную тушу» дернуть лапкой – и заразил совершенно второстепенный массив легчайшей инфекцией. По его подсчетам, «инкубационный период» должен был составить от трех до пяти часов. Зараза, подсаженная сети обеспечения, запрограммирована была на полную почти безвредность… ну, кроме одной забавной мелочи… а также на одноразовость и саморазрушение сразу после срабатывания.

До окончания «инкубационного периода» Саша позволил себе расслабиться.

Поел. Пописал. Позанимался логической эквилибристикой. Помолился. Снял первые данные наблюдения с «комариной туши». Подключился к оабовским камерам слежения. Мама с дурищей-Варькой спали. Саша смотрел на них минуты две, потом тяжко вздохнул и переключился на личные файлы коменданта орбитальной станции…

Боже, ну почему правителями всегда становятся люди, не способные мыслить системно? Их с мамой арест – это ведь ошибка на системном уровне. Особенно если видеть административный континуум в четырехмерной развертке. Конечно, плоскостная логика не позволяет увидеть подобный прокол, но каким же надо быть примитивным существом, чтобы мыслить в двух измерениях!

Он увлекся вводом в четырехмерный паттерн пятого измерения. Задачка оказалась нетривиальной.

…Через восемь часов Саша вынужден был констатировать: даже гении ошибаются. «Инкубационный период» затянулся. Никаких подвижек.

Еще через два часа инфекция, наконец, отыскала комбинацию «адзи» – так в японской игре го называют лучший ход… Дальнейшее произошло за двадцать секунд.

Саша с удовлетворением отметил: вторая стадия, хотя и претерпела задержку, в итоге прошла удачно. Он отключился от сети, поел и разрешил себе вздремнуть. Долг выполнен. Впрочем, предстоит сделать еще очень многое. Разработанная им тактика предназначалась для стайерской дистанции. Можно сказать, марафонской. А это – не меньше трех месяцев.

Сомов-младший спал сном праведника. А в это время на трех ярусах орбитальной станции «Бялы Палац» изо всех питьевых резервуаров хлестала вода. Неостановимо. Запирающие реле как будто взбесились… Десять минут маленького стихийного бедствия.

Затем все пришло в норму само собой.

Старший кибертехник станции, Бартоломеу Фернандес подал рапорт об отставке. Мотивировка: «Я утратил профпригодность. Совершенно не понимаю причин недавнего инцидента в системе жизнеобеспечения…»

Глава 5. Аквапарк для любимой

22 декабря 2140 года.
Орбита планетоида Пушкин в системе звезды Солетты.
Екатерина Сомова, 50 лет, и Варвара Сомова, 14 с половиной, ну, то есть, почти шестнадцать.

Кубрик наполнился ревом и гудом.

Мощная струя воды, рыча, вырывалась из недр питьевого синтезатора и лупила в пластиковую лунку, предназначенную для чашек и стаканчиков. Полый пластик басовито откликался.

Екатерина Сомова спросонья не поняла, что происходит. Вскочила, подбежала к синтезатору, ойкнула, развела руками…

— Оп-па…

Лужица прикоснулась к ее босой ступне и заставила сделать шаг назад. И еще один. И еще. Оно уже совсем собралась было вызывать какого-нибудь, черт побери, монтера, аварийщика, кто там еще обязан являться в таких случаях?!

Но вместо этого застыла посреди кубрика. Прищурилась – словно пыталась рассмотреть в обыкновенной воде некую таинственную сущность, особенную магическую субстанцию, или… еще какую-нибудь ерунду того же рода. Сложила руки на груди. Нагло. Ужасно нагло сложила руки на груди. Покачала головой. Нет, положительно, было нечто в этой воде. Нечто экзотическое, раритетное, можно сказать, энигматическое…

Варенька! Сейчас проснется Варенька… Ой.

Варенька стояла в нескольких шагах от нее, просто в темноте Катя не сразу увидела дочь. Она стояла, сложив руки на груди и покачивая головой, точь-в-точь как мать. Щурилась. Девочка повернула голову, и госпожа Сомова могла бы поклясться, что в глазах ее пляшут озорные бесята, а может быть и вполне взрослые особи бесов. Разумеется, ничего этого Катя разглядеть не могла. Но интуиция подсказывала ей: дело обстоит именно так.

— Угу… – только и произнесла Варенька. Но сколько понимания и сопереживания заключалось в одном жалком «угу»! Сомова-старшая с испугом представила себе: вот мерзавцы во главе с капитаном Каминским начнут просматривать и анализировать запись этого эпизода. А там дураков не держат. Неровен час, прочитают Варенькино «угу» слишком правильно…

И Катя ответила дочери одним только поднятием бровей. Ни слова, ни звука, ни улыбки. Она училась бояться за детей. После того, как оабовцы не поймали Сашу, она ни часа не провела в покое. Он должен был попасться, просто обязан был попасться, ему следовало вернуться сюда, к ней, так и не поняв игру матери… но он решил начать собственную игру. И теперь госпожа Сомова холодела от одной мысли о возможных последствиях. Он такой странный, такой беспомощный, такой неприспособленный к жизни… хотя Витя и считает иначе… Но… Саше всего-то шестнадцать. Муж возражал ей, бывало: «Целых шестнадцать!» Однако она держалась своей точки зрения и не готова была расстаться с сыном… тем более, расстаться при таких обстоятельствах! Катя не опускала бровей, пока не почувствовала, что Варенька поняла ее в полной мере.

«Надеюсь, хоть брови-то они не сумеют прочитать!»

— Отвратительно. – Сказала дочь, ни к кому не обращаясь. – Никакой романтики. Подло украсть двух дам и поселить их по соседству с аварийной сантехникой! Крупный злодей так не поступил бы из одного чувства стиля. Только средний. Или мелкий. Ничтожный. Микроскопический дурно воспитанный злодеешка.

Варенька гневно фыркнула.

Госпожа Сомова подыграла ей:

— А на завтрак мы получим что-нибудь несвежее.

— Пересоленое.

— Пережареное!

— Ам-м-м… и с тараканьими лапками.

— Фу.

— Мамочка! Вот и я говорю – фу!

Монтер не пришел. Аварийщик тоже не явился. Даже какой-нибудь завалящий сантехник не пожелал почтить их своим присутствием. Разумеется, Екатерина Сомова вызвала своих тюремщиков и наговорила им колкостей, а ее дочь тем временем пристроилась рядом и скорчила мрачную физиономию. И, разумеется, дежурный оабовец невразумительно извинялся, все повторял: «Принимаем меры…» И еще: «Не только у вас неполадки…»

Вода перестала течь ровно на середине их препирательства. Как отрезало.

— Минут десять? — осведомилась Катя у дочери.

— Целых десять минут! — ответила Варенька, вложив в три простеньких слова мегатонну недовольства. – Десять минут безобразия! Я засекала.

— Отвратительно.

— Омерзительно! — вторила дочь со сверлящими интонациями.

— Чудовищно.

— Неслыханно! — как прирожденная скандалистка.

— Немедленно разберитесь.

— Мы этого не заслуживаем! — запилит до смерти кого угодно…

Оабовец включил автоуборку, посоветовал успокоиться, обещал выяснить причины… предотвратить в дальнейшем… отремонтировать, если понадобится… и т.п.

Мать и дочь легли спать, не глядя друг на друга. Если бы поглядели, непременно стали бы ухмыляться или даже хихикать. А зачем дарить подсказки капитану Каминскому?

Год назад Саша устроил точно такой же водяной фокус на дне рождения одной своей знакомой. Как ее… ээ… Дануся? Данута? Милая девочка, бог весть, почему она его терпит… Те же десять минут принудительного водоизвержения – как раз после ритуального задувания свечей на праздничном торте. Ему это показалось смешным!

Тогда госпожу Сомову, несчастную мать двух маньякобандитов, больше всего поразило вот что: Дануте этот его аттракцион тоже показался смешным. «У Сашки отличное чувство юмора. Ни у кого больше нет такого. Папа, ты не находишь?» Отец Дануты, пан Казимеж Охманьский ответил коротко и монументально: «Гривен десять». – «Что «гривен десять», папа?» – «Сегодня Сашино чувство юмора обошлось нам именно в такую сумму».

Девочка молча достала карманные деньги, отсчитала десять гривен и положила на стол перед отцом. «Я не это имел в виду… эй… подожди… нам надо поговорить…» Но ее, конечно, уже и след простыл. «Вы-то, Екатерина Ивановна, понимаете: я не хотел давить. Мне просто показалось немного чрезмерным… простите…» – «Я-то понимаю. Утешьтесь: возрастное. Все чудят в этом возрасте». – «Мы такими не были». Тут она припомнила взрыв в карьере, клуб «Полосатое пламя» и войну со шпаной из Пуховского клана. Четырнадцать ей тогда было? Или пятнадцать? Катя даже губу закусила, лишь бы не расхохотаться. – «О да! Мы были примерными юношами и девушками!»

Что ж, видимо, бандитоманьяков притягивает друг к другу…