Мрачная антиутопия переходит в циничную пародию
Он, похоже, устал писать книжки про поколение «П», и высказываться от имени этого поколения – а соблазна кукарекать во имя поколения никогда не испытывал – хватало вкуса, таланта, мудрости и трезвости. Да и пресловутое «П» имени пятилапого пса можно было сразу трактовать как знак-«кирпич» — тема закрыта, ключ у меня.
Поэтому очередной роман Snuff («Эксмо», М., 2012 г.) он сделал для юношества. Книжка так и просится в узорчатую серию «Библиотеки приключений и научной фантастики». Вкусный такой, плотный, пятисотстраничный томик авантюрно-фантазийного экшна. Наука вот только вроде как не при чем… Но это как посмотреть.
Согласно авторскому определению, Snuff — это «утопия», где «о» перечеркнуто, а «и» с точкой. Никакого трюкачества и обэриутства – всего-навсего верхнесибирский язык, на котором в стране Оркланд ведется вся официальная документация. Оркланд, в свою очередь, земля, населенная орками – и тут надо вовремя остановиться, поскольку даже штрихпунктирный пересказ сюжета займет десятки страниц. К тому же не хочется лишать читателя пусть трудного, но удовольствия. С Толкиеном нынешнего Пелевина роднят не только орки и батальные планы а-ля Голливуд, но, прежде всего, тщательно прописанная, выверенная, с богатейшим опционом и нюансировкой, космогония.
Заставляя поверить в этот неласковый новый мир, Виктор Олегович проделал кропотливейшую работу даже на уровне языка – как истинный Творец, дал множество имен и названий, взяв за основу жаргонизмы и англицизмы, или, как всегда, всё вместе – иногда одна выпавшая или измененная буква апгрейдит привычные смыслы абсолютно радикально. В ход идет и шкловское «остранение», и по-детски непосредственное интерпретирование функционала – так, силовики в Оркланде называются «правозащитниками» (есть еще «пусора» — кто это, сами догадаетесь). Правозащитники (в нашем понимании) – «нетерпилами», ГУЛАГ – могущественная организация, объединяющая секс-нетрадиционалов (к которым относят себя почти все, кроме орков) и т. д. Игра переходит в жесткий эксперимент, для читателя весьма утомительный – он просто теряет грань, за которой привычное пелевинское остроумие сменяется острым дефицитом прежнего Пелевина.
На самом деле, можно констатировать, что Пелевин вернулся к собственным истокам по восходящей спирали – в самом начале писательской карьеры, вспомним, его полагали фантастом, а не социальным мистиком, аналитиком и пророком.
Потому необходимо сказать, что действие Snaff`а происходит в далеком будущем, где-то около «третьего миллениума» (ага, из Гёте – «кто не видит вещим оком глуби трех тысячелетий»). На Земле, пережившей ряд ядерных катастроф, равно как над нею, в т. н. «офшаре» — конструкции, закрепленной над земной поверхностью и населенной людьми. Офшар называется Биг Биз или Бизантиум (нечто отдающее и Византией, и безумием). Наше время у них называется «проволочным веком» или эпохой Древних Фильмов (естественно, действие романа прослоено, как торт наполеон, аллюзиями на сегодняшние события, а квазипародийная их трактовка вновь заставляет задуматься не о нищете, но тщете исторической науки). Официальный язык у людей – церковноанглийский, национальность – атавизм на уровне ментальности, имена – сложная дизайнерская мешанина. Основное занятие – потребление вообще и производство snuff`ов – роликов, где новости и кино составляют единую визуальную ткань, а основное содержание – любовь (сиречь порнография) и смерть (то есть война). Главная функция боевых пилотов – операторская съемка, но могут они и пострелять, даром, что пилотируют свои камеры не в воздухе, а посредством персональных маниту, не отходя от дивана и кассы.
Маниту – ключевое, по Пелевину, понятие в его снафф-мире, имя имен: Маниту зовут верховное божество, маниту называют тамошние компьютеры, через которые Маниту себя являет. И маниту же – ихние деньги, у орков — зеленые, а у людей – просто столбцы экранной цифири. Религия Маниту зовется мувизмом (напоминая современное кришнаитство, с его ваучерной приватизацией всех богов и пророков). Это у людей; орки же всем прочим Маниту предпочитают Маниту Антихриста, пришествие которого состоялось когда-то в Нью-Йорке, а расстрел – в латиноамериканских горах. Привет другому известному пелевинскому персонажу — Че Геваре. Уровень же духовной эклектики, равно как мрак и жуть ее можно оценить по названию священной книги орков – «Дао Песдын».
Людей и орков, верхних и нижних, связывают причудливые, хотя и предсказуемые отношения – и природу их нетрудно понять, ибо мессидж Виктора Олеговича совершенно недвусмыслен: Биг Биз – грядущий осколок современного Запада, а Оркланд – прообраз вневременной России.
Оркланд – он же уркаганат, орки – урки, и Пелевин с некоторым даже наслаждением, погружая Россию в новое и вечное средневековье, растворяет тонкую пленочку цивилизации в бытовой химии, уничтожает эфемерные мостики между официозом и блатным миром в его первозданной свирепости. Полный отказ от «понятий» декларируется уже не только для внутреннего, но и для внешнего пользования, сменяясь набором гомофобских проклятий. А любое, в свою очередь, упоминание «пидарасов» становится самым черным смертным предзнаменованием на фоне всеобщей анально-фекальной инсталляции оркского мира. Самопожирание языка, поскольку все остальное давно сожрано и высрано.
Как часто у Пелевина, мрачная антиутопия переходит в циничную пародию – оркские олигархи и братки (одних от других давно не отличишь) валят в Лондон, который не более, чем 3D-проекция Биг Бена за окном и ресторан с ценами, пропорциональными понтам.
Впрочем, людей относит еще дальше – в античность, и явно не идеализированную, на подкладке тоталитаризма похлеще уркаганского. Ну, содомия в самом широком смысле, оргии – это понятно. Техноязычество. Слоган «хлеба и зрелищ» реализуется через сакрализацию snuff`ов и регулируемые кровопускания – ежегодные войны с орками, кровь которых – жертвоприношение Маниту.
Но мы опять сбиваемся на пересказ… Тогда как следовало бы отметить виртуозное мастерство Виктора Олеговича, ибо другим на все это огромное и запутанное хозяйство понадобилось бы неосознаваемое количество «многобукв», не говоря о фантазии… Пелевин же действует довольно скупо и экономно, а главное, ведет сюжет (выстроенный зеркально – об одних событиях в режиме реального времени повествуют орк и человек), почти не погружаясь в отступления и глоссарии. Разве что фирменное его резонерство в схеме «учитель-ученик». И если раньше роли сварливого гуру и робкого неофита распределялись между персонажами, то в Snuff`e схема шагнула вовне, трансформируясь в тандем «писатель – читатель».
Именно поэтому Snuff – книга для юоношества, с тремя основными признаками – вторичностью, дидактичностью плюс история большой и светлой любви. (Относительно занимательности, жюль-верновской точности и въедливости в деталях, мотивов Аркадия Гайдара, «Кортика» и дембельских аккордов «много пареньков здесь полегло» — и так всё ясно. А с Толкиена мы начали).
Но вообще-то с этой вторичностью пальцев рук может и не хватить. Ибо при всей изощренности и проработанности новых «миров Виктора Пелевина», от первоисточников реально режет и не самый опытный глаз… Ну, ясно, что Виктор Олегович насквозь не только пародиен, но и самопародиен, и травестирует сам себя в аллюзиях не столько голливудских, сколько балабановских… Однако основные скелеты в Snaff`у не переработаны и даже как следует не упрятаны. Две знаменитые трилогии – братьев Стругацких «Улитка на склоне», «Пикник на обочине», да и «Трудно быть богом» отчасти. И – цикл антиутопий вечного пелевинского «тягостного спутника» Владимира Сорокина «День опричника», «Сахарный Кремль» и «Метель». С их однообразным деградантством, пошедшим по особому сибирско-китайскому пути… У Пелевина это называется «инь-гегельянь».
Дидактичности Пелевин был не чужд и ранее, изобретательно расфасовывая ее по персонажам и практикам, но теперь качество явно уступило место количеству – в Snaff`е, как в либеральном клубе, поучают друг друга все сразу и, в общем, одним и тем же вещам: королевой этого дела предстает высокоорганизованная секс-игрушка, кукла Кая. Понятно, что это часть замечательного замысла, но пока гуру выступают в роли гидов – более-менее интересно, как только переходят к прямому учительству – приходит ощущение, будто не персонажей, а тебя, читателя, готовят к ЕГЭ.
И, собственно, в этой дидактике едва не тонет красиво задуманная любовная история, нетрадиционный треугольник: человек Дамилола – секс-кукла («сура» или «пупа») Кая – оркский поэт Грым.
Фирменные пелевинские афоризмы – хлесткие, парадоксальные, циничные, способные, как рычагом, развернуть реальность не интерфейсом, а разъятым нутром, не то перепутанными проводами, не то переплетенными кишками… Нельзя сказать, что в Snaff`е их вовсе нет – однако они почти без следа растворяются в завершенной романной архитектуре, ладно скроенном сюжете, подробной нюансировке.
Наверное, Виктор Олегович хотел написать, наконец, идеальный роман – и, я ж говорю, у него это получилось. Однако эпитет «идеальный» оказался в данном случае почти противоположен эпитету «пелевинский» — и не так-то просто найти этот фермент, делавший его прозу явлением, не просто объясняющим русский мир, но делавшим его пусть конечным, но не страшным. И вовсе не лишенным любви и надежды.
Дмитрий Быков считает, что это, прежде всего – чистая нота городской печали, возвращавшая поколение к одним мощным корням и общим переживаниям терапевтического свойства. Кто-то полагал таким ферментом одомашненную через наркотические трипы мистику, кто-то – добрую насмешку, мастерски закамуфлированную под убойный сарказм… Была еще конечно, радость узнавания – и Пелевин даже форсировал ее, вводя в новые книги старых персонажей. В Snaff`e, кстати, упоминается герой «Ананасной воды» Семен Левитан, произведенный в машиахи – но это, скорей, авторская инерция.
Я, в свою очередь, полагаю, что этим ферментом был, главным образом, сам автор.
У Владимира Высоцкого (балладное эхо которого неожиданно прорывается сквозь матерные пассажи в «оркских» сценах Snuff`а), есть строчки:
…Но словно в пошлом попурри,
Огромный лоб возник в двери,
И осветился изнутри –
Здоровым недобром.
Вот это «здоровое недобро» (ударение на эпитет), то есть авторское отношение, Виктор Олегович умел демонстрировать блестяще, рассказывая о самых паршивых явлениях и ситуациях. И читатель авторский знак понимал без труда, и баланс бывал восстановлен.
В Snaff`е куда-то исчезает «здоровое», а «недобро» остается в своих правах и даже с некоторым превышением. Известно, что на всякую дерриду у Пелевина издавна наличествовал зуб – но бесконечная ирония по поводу «старофранцузской философии», «дискурсмонгеров» и «сомелье» кажется не только избыточной, но и утомительной. Наивно упрекать Пелевина в недоверии к христианству, однако на фоне повторяющегося буддийского сценария с очередным «вечным невозвращением» — все это выглядит бородатым анекдотом.
Примеры можно продолжать, однако, кто нам сказал, что Пелевин, рассказывающий о далеком будущем, должен быть похож на Пелевина, который тележит про плюс-минус настоящее… После «Ананасной воды» многие его поклонники открыли, что Виктор Олегович много больше, чем просто писатель, и в образе Савелия Скотенкова автобиографически разложил некоторые… хм, случаи из практики. И если Пелевина-мемуариста сменил Пелевин-визионер – наши мелочные претензии явно не по адресу.
P. S. Помимо всего прочего, Snuff – двойной подарок: армии пелевинских читателей – это ясно. Но и самому автору к полувековому юбилею – издатели датировали книгу 2012 годом, хотя централизованные продажи начали с 8-го декабря 2011-го. Полагаю, Маниту, маниту и маниту здесь совершенно не при чем.
Алексей Колобродов