Ругать Пелевина в приличных местах становится хорошим тоном. Такова печальная судьба литературного Данко, осветившего своим горячим сердцем постмодерниста и интеллектуального манипулятора глянцевые джунгли масс-культа. Это неизбежная благодарность уставшему ямщику от словесности, исхитрившемуся впрячь в одну телегу (что сама по себе жанр) реанимированного русского романа Кастанеду, совковые анекдоты, боевицкое прямодушие и премудрого Борхеса. Причём ругань, как часто у нас, выходит из хвалы, по бестселлерной нарастающей: “Омона Ра” встретили сдержанным “ура” — мол, нашего, концептуалистского, полку прибыло. Пошловатую в своей тяжеловесной многозначительности “Жёлтую стрелу” заложили кирпичами умеренно положительных рецензий. Любопытнейшую и неровную “Жизнь насекомых” попытались досадливо замолчать, а в сторону лучшего на сегодняшний день романа Пелевина “Чапаев и Пустота” уже брезгливо зашикали, не включив в букеровскую шестёрку. Нового романа ожидали с нетерпением, ситуация напоминала страсти вокруг второго тома “Мёртвых душ”, разрекламированного автором. Даже пророчили, как тогда: книги либо не будет, либо будет дрянь. Книга есть, дождались наконец. Следовательно, отпадает пункт первый и идущая второй “дрянь” будет взята за аксиому. Прецеденты уже имеются, дальше их будет больше, ругать будут дружно, но каждый за своё, благо роман большой, триста страниц. В этом критика наша, традиционно крепкая задним умом, промахнётся не по букве, но по духу.
Кажется, говоря о книгах Пелевина, уже ответили на вопрос “что”. Худо-бедно разо-брались с “как” — Андрей Немзер вывел романтических одиночек Пелевина прямиком из Печорина (по созвучию фамилий, возможно — Пелевин-Печорин, а, впрочем, почему нет?), а вездесущий Вячеслав Курицын классифицирует пелевинские коды, уделив чуть ли не каждому по статье. А вот вопросом “зачем” ещё никто серьёзно не задался, хотя тут, на мой взгляд, всё куда принципиальней, чем поиск виртуальной постмодернистской кошки в тёмном от финансовой немочи подполье русской “прозы не для всех”.
Роман “Generation “П””, помимо прочего, о рекламном бизнесе, PRах, таблоидах и ТВ, все щедро рассыпанные по книге рекламные слоганы сочинены автором (кстати, характернейшая черта всего пелевинского творчества — неоригинальность подручного материала, вторичность, усугублённая актуальностью, — социальной и бытовой, хождение по вдоволь истоптанным другими тропинкам — того же Чапаева он взял не только из фильма и фольклора, но и из песен-деклараций ортодоксальных сибирских панков; рекламу как навалившийся факт культурной и просто жизни обсасывают повсеместно — от кухонь (толстых журналов) до изданий ультрапатриотического толка; Пелевин, правда, выглядит на этом фоне гораздо остроумней команд КВНовской лиги, а то и, подымай выше, Жванецкого). Так вот, автор сочинил все слоганы, кроме одного: “…Он увидел на стене рекламный плакат. Изображён на нём был поэт Тютчев в пенсне, со стаканом в руке и пледом на коленях. <�…> Татарский опустил глаза чуть ниже и прочёл слоган: UMOM ROSSIJU NYE PONYAT, V ROSSIJU MOJNO TOLKO VERIT. “SMIRNOFF”. А вот уже Пелевин: “Мой новый роман реально всё накроет и объяснит” (происхождение цитаты мне неизвестно, доверяюсь обозревателю “Экслибриса НГ”). Налицо преемственность не только по гоголевской линии: буддийские строки русского поэта Фёдора Тютчева вызвали к жизни русского прозаика Виктора Пелевина, который несмотря на собственную “продвинутость” и жгучую современность (не удовлетворяясь паспортным возрастом, он делает современность контекстом, ярким до самоценности), остаётся всё-таки русским литератором, несущим тяжкий груз присущих этому званию прав и обязанностей, потому трогательно желает посредством писаний сделать нашу жизнь если не легче, то понятней. Не осилить умом, так попробуем с другого бока.
И Пелевин с головой и компьютером погружается в разросшуюся к ХХI веку копилку эзотерического и трансцендентного, нажитого человечеством знания, дабы подыскать там что-то приемлемое, соразмерно и ноское для России. Выбор на сей раз удручающе невелик: стилизованные под древневавилонские жреческие культы, от которых несёт каким-то голливудским вариантом масонства; критика (неомарксистская, с непременным налётом мистицизма) общества потребления; поднадоевшая уже кислота с мухоморами; Че Гевара — как транскультурный двойник Василия Ивановича с теми же резонёрскими эдакостями (так называемый “гон” Пелевин производит мастерски) и зарядом поп-культовости. Лоскутная метафизическая империя превращается в разноцветный тряпичный мяч, которым можно играть ногами и нельзя головой, выше коленки подпрыгнуть он не способен. И потные, взъерошенные, суетливые игроки под руководством автора-тренера бьются за этот мяч, мечтая на короткий момент повернуть к себе полюбившейся стороной, радующим глаз лоскутком, идеальным в своей вопиющей неровности и заметности швом. В команду приглашается и читатель, правда, эзотерическим дальтоникам там нечего делать. Спорт может быть кровавым, этому научила нас видеоэпоха, но страшным — вряд ли, вспомним короткую рецензию Льва Николаевича на повесть о семи повешенных. Никогда ещё Пелевин не подходил так близко к самопародии, как в этом неуклюжем эклектичном соревновании по сбору религиозного и культурного компромата на самого себя. (Ради справедливости стоит отметить его извинительную рефлексию при появлении особо выдающейся клюквы, но она скорее усугубляет нелепость восприятия и неудобство читателя за автора — всё ведь, подлец, понимает, а вот поди ж ты, продолжает дурачить. Самого себя.)
Здесь, однако, не вина Пелевина, а беда всего нашего страннейшего времени, взрывоопасно начинённого многая ложной мудростью. До такой степени, что постмодерн, казавшийся панацеей от всех бед клинической смерти литературы как таковой, превращается в некое подобие азбучной жвачки о мытье рам. С тем отличием, что тут мытьё рам преподносится как благая весть о неотложных и важнейших сейчас вещах. Талантливый писатель пишет изящный, остроумный, местами предельно афористичный роман, чтобы ближе к финалу заплутаться в трёх соснах выстроенного плоскостного мирка и собственного вялотекущего мессианства. Во что бы ни верил (или, вернее, какую бы веру ни пытался с ироническим высокомерием имитировать) — умом Р. всё равно не понять.
“Generation “П”” — поражение, стоящее пары побед, литературный аналог подвига Александра Матросова. Пелевин заполнил нишу и указал тупик. Мало у кого возникнет теперь охота смотреть на виртуальные небеса желаемого сквозь сортирную щёлку действительного. А если и возникнет, Пелевин останется великаном среди пигмеев (оно и сейчас уже так). Безумству храбрых, в очередной раз попытавшихся понять Россию через собственные латинско-иероглифические рецепты, поём мы песню.
P. S. Приятель, ознакомившись с новым (с позволения сказать — новым, заметил он) романом Пелевина, предположил, что Пелевина жадный “Вагриус” ликвидировал, а книга — продукт хитроумных компьютерных вариаций на темы состоявшихся идей и текстов горемычного автора. В связи с этим предлагаю издательству “Вагриус” рекламный клип. Шикарное кладбище, похоронная процессия, седые строгие мужчины, Шопен. На мраморном памятнике: символика — диапазоном от христианских заповедей до индейских культов и крошечная фотография человека в чёрных очках. Слоган: Пелевин Forever. Издательство “Вагриус”.
Алексей Колобродов