Никита Михалков в интервью «МК» приоткрыл дверцы творческой лаборатории: замысел военного продолжения «Утомленных солнцем» пришел к нему во время просмотра блокбастера «Спасти рядового Райана».
Никита Сергеевич напрягся от голливудского ревизионизма и предсказуемо захотел объяснить миру, какой народ реально достоин «великого фильма о великой войне».
Думаю, что двигала Михалковым, помимо прочего, еще и максима Фрекен Бок из «Карлсона»: «Ну, чем я хуже ихнего Спилберга?».
В любом случае, сомневаться в патриотических мотивациях фильма и национальном интересе режиссера не приходится; таким образом, рецензия на «Утомленные солнцем-2. Предстояние» закономерно вписывается в концепцию моих блогов о душе народной.
Некоторые читатели предыдущих заметок не нашли эту душу под свадебным платьем и теперь имеют шанс обнаружить ее в Михалкове. Тем более что сам Никита Сергеич давно и органично ощущает себя в статусе подлинно народного художника: может, чуть позади Владимира Путина, но сильно впереди Сергея Есенина.
Более десятка лет назад у меня вышел спор с покойной Натальей Иосифовной Каган. Я тогда служил в газете «Саратов» — кино- и телевизионным, помимо прочего, критиком и написал едкую статью о Михалкове. Приуроченную не то к выходу «Сибирского цирюльника», не то к первому, еще не шибко скандальному, избранию Никиты Сергеевича председателем Союза Кинематографистов России. А, может, ко всему вместе, — михалковские премьеры в последние десятилетия совпадают с пиками его общественной активности, давно перешедшей в административный восторг.
Написал-то я элементарные вещи – режиссер сильный, художник точный, и фильмы мастерские, однако с каждым новым шедевром, недошедевром или вовсе полупровалом все гуще конъюнктура, и не казенная, что еще бы полбеды. Идет потный вал какой-то сознательной установки на приручение зрителя, дабы было успешней и легче потом, по выражению Николая Гумилева, «пасти народы».
Наталья Иосифовна, по сути, не возражала, но твердила: «Фильмы-то хорошие». Я говорил, что маэстро, слава Богу, жив и плодовит, деньги, в отличие от множества своих коллег, найдет всегда, и поэтому давайте посмотрим – мегаломания Михалкова вкупе с претензией на монопольное духовное окормление нации неизбежно отразится на качестве.
Вообще-то, Никита Сергеич еще легко отделался: иные русские классики, впав в пастушескую амбицию, теряли и мастерство, и вкус, и чувство меры. А то и последний разум. Михалков остался мастером, но вот весь остальной набор теперь приходится выскребать по сусекам: фильмы его, раньше крепко сбитые и ладно подогнанные, ныне зияют щелями и прорехами, в которые надувает он дурного пафоса, способного любую драму превратить в комедию, где самый потешный персонаж – автор.
Так было уже в первых «Утомленных солнцем», а в «Сибирском цирюльнике» и «Двенадцати» превратилось в особый жанр, лучшим названием которого была бы аббревиатура самого оскароносного создателя – МНС.
Народ недоумевает: а к чему для фильма о войне Михалкову понадобилось воскресение из мертвых славного комдива Котова и рефлексирующего чекиста Мити (Олег Меньшиков)?
Верно: в фильме войны больше там, где меньше героев, – правда, суровые ее картины сбивают больше не на патриотические, а на пацифистские, или хуже того, эксзистенциальные размышления.
А все, по-моему, просто – в новой эпопее Никита Сергеевич видел на первом плане одного себя и немного дочку Надю; придумывать нового героя с подходящим бэкграундом, видимо, было непросто и не казалось убедительным. Не Жукова же с Рокоссовским Михалкову играть, он вам не новое «Освобождение» снимает. А тут и статус, и усы, и прямой выход на Сталина, который подозрительно озабочен судьбой навсегда сгинувшего, вроде бы, Котова… То есть в каком-то глубинном историческом смысле МНС выбрал, точней, назначил себе партнером и соперником Иосифа Виссарионыча… отсюда и чекистские дела – то бишь второй воскресший Лазарь, бывший Митя, ныне полковник НКВД Арсентьев.
Кстати, Сталин (Максим Суханов) в «Предстоянии» (посмотрим, как во втором фильме – «Цитадель») в очередной раз похабно карикатурен и ничем не отличается от своих бесчисленных киношных двойников последних десятилетий, равно как и от собственных бюстов в самой картине – есть в «Предстоянии» такой глубокомысленный эпизод с гипсовыми копиями вождя, рифмующийся с аэростатом в финале первых «Утомленных солнцем».
…Никита Сергеевич как будто забыл, как делаются великие фильмы, и справляется по шпаргалке, где приемы и фишки расписаны по номерам. Та же самая внутренняя рифма, эдакий будто бы стихийный постмодернизм закономерно добирается до такого маразма, как мохнатый шмель, жужжащий у знаменитых усов…
Побойтесь Бога, или, лучше, побольше Бога, русского Бога? И безногий священник (Сергей Гармаш) зарифмован со взорванной немецкой бомбой Церковью и чудом уцелевшей после взрыва иконой Казанской Божьей Матери…
Крупный план? Да-да, конечно! Этого много, чисто сериал «Школа». Особенно по части физиологии и оторванных ног, как будто Никите Сергеевичу не дает покоя фильм «Но-га» с ранним Охлобыстиным, а Балабанов с Тарантино преследуют в липких завистливых снах…
Итак, Сталин. Любопытно, что даже немцы с их тяжелой формой политкорректности решились на «другого Гитлера» в фильме «Бункер». А у нас первый державник Михалков вновь уныло демонстрирует, вместо исторического Верховного, поистрепавшийся со времен перестройки зловещий символ.
Так вот, Котов почему-то не расстрелян, сидит в лагере, и даже в момент, когда зэкам объявляют о войне, узнает, что политическую 58-ю ему заменили на 129-ю уголовную. Это чрезвычайно принципиально, поскольку политических тут же пускает в расход лагерная охрана, ибо лагерь находится в прифронтовой зоне, и Котов бежит на фронт. Все это как-то натужно, и не слишком достоверно, хотя, конечно, могло быть всякое.
Хуже, что в фильме есть настоящая спелая клюква – скажем, Котов воюет в штафбате уже осенью 1941-го, тогда как штрафные батальоны появились летом 1942 года, после знаменитого приказа Наркома обороны №227 («Ни шагу назад!»). Более того, давно искупивший Котов не хочет уходить из штрафбата, как будто дело происходит не в Великую Отечественную, а в 1917 на фронтах империалистической, после создания солдатских советов и прочего разгула армейской демократии, читай – анархии.
Рядом с исторически точной винтовкой Мосина у Котова в руках – автомат ППШ, а он, хоть и принят был на вооружение в 41-м, массово поступил в войска только в начале 43-го… Дочке Наде в 36-м было семь годочков, соответственно в 41-42-м должно бы быть 12-13-14, и в качестве эротического объекта она могла заинтересовать разве что Гумберт Гумберта (кощунственное, конечно, толкование, но Никита Сергеевич прямо-таки настоял именно на таком в сцене обнажения груди). И т. д.
Но все это было бы не столь принципиально, если бы Михалков снимал сказку, конструировал национальный миф – тут, в случае удачи, и взятки гладки, и пользы больше. Да и мессианскому посылу сегодняшнего МНСа миф куда как адекватен.
Но у Михалкова другая претензия – на глобальное батальное полотно, где нет мелочей, а все детали важны и необходимы – мимо Михалкова и шмель не пролетит, не говоря о заднице немецкого летчика. Он намертво, как ему кажется, вплетает в драму великой войны семейную трагедию, обнажает тончайшие душевные движения, завораживает психологизмом…
Только вот семья – уцелевшие мама и дочка – распадается не по-шекспировски, а по-совписовски, прям история Павлика Морозова. Приспособленка мама (изощренная месть Дапкунайте, что ли, за ее сложную героиню первой части?) и дочь-героиня…
Ну да ладно, зато психология имеется у «плохишей»: великолепен смершевец Маковецкий, чуть похуже Меньшиков, замедляющий своей псевдозначительностью поток кадров, и даже немцы не из Кукрыниксов и «Солдата Антоши Рыбкина»… Правда, слишком уж плакатно обмочился Панин, а перекрашенный Дюжев все равно никакой не Ваня, а Космос…
Тут вообще отдельная тема: много хороших актеров – не всегда хорошо, а в «Предстоянии» их множество. Эффект КВНа и капустника, вернее, некоего the best`а из капустников.
…Между тем, на ниве фирменного михалковского психологизма нас поджидает главный провал. Что может сказать зритель о главном герое? Да, Котов – хороший солдат, да, отличный боевой товарищ. Что еще явил нам в нем автор? Сипловатый голос, знаменитые усы, по дому тоскует – и по кругу вновь отсылает к архетипу бывалого воина.
Безусловно, есть отличные, прямо-таки мощные сцены: бегства-отступления с переправой; морского транспорта с ранеными; другого транспорта с Машей Шукшиной и Адабашьяном… Смертного, нет, не страха, но ужаса, тоски и бессилия после танковой атаки на траншеи с заграждениями из панцирных сеток в «белоснежных полях под Москвой». Однако все это настолько параллельно сюжету, на живую нитку – искушенному зрителю впору играть в ромашку «удачный эпизод – неудачный» и т.д.
Безусловно, сочетание огромного бюджета, великолепной операторской работы, физиологизма с натурализмом плюс выборочным психологизмом не оставляет зрителя равнодушным, характерные реплики сразу после просмотра: «тяжело», «прибивает», «гипнотизирует кровью»… Проговорю азбучные истины: после великого, да и просто хорошего кино, сколь угодно тяжелого, всегда есть место очищению, пробуждению чувств добрых.
Здесь – увы.
Значит, что-то не в порядке с уравнением «великое кино о великой войне». Поставить под сомнение величие той войны – дико и противоестественно. Остается кино. А в нем — Михалков, вооруженный пастушеским кнутом и пряниками от власти.
Алексей Колобродов