– Так сколько презервативов? – спросила Наташка, роясь в коробке из-под “сникерсов”, где у нас, не отходя от кассового аппарата, они и хранились. Россыпью, упаковка – штучка. Те самые, советские, “проверено электроникой”.
– Восэмь штук. Или дэсять, как палчики. – Для наглядности он сунул, шевеля, в окошечко темные свои шофёрские руки и небритую половину лица.
– Так, пачку “Магны”, бутылку “колы” и десять этих… – считала Наташка. – С вас…
Ну, что-то там теми деньгами он расплатился и закосолапил к своему, с прицепами, “Камазу”. Судя по дагестанским номерам, резиновые покупки еще долго валялись без дела. Да, в дороге всякое бывает, но не в таком же количестве…
Это было мое гениальное ноу-хау. Ларек наш стоял на трассе, в Осокине, ровно между Саратовом и Волгоградом, а “плечо”, где мы торговали, почему-то называлось “Пензой”. Я много раз пытался выяснить этимологию названия, но местных краеведов-любителей хватало только на версии ассоциативные: дескать, дороговизна товаров народного потребления в Пензе вошла в поговорку и стала нарицательной.
Не знаю. Много лет спустя побывал в Пензе – милый городок. По ценам примерно то же самое. Китайских кабаков – больше. А литературные имена интереснее. К Пензе имели отношение Александр Куприн и Анатолий Мариенгоф – и я, не глядя, махнул бы их на саратовских Н. Г. Чернышевского с Конст. Фединым.
Палатка наша в форме строительного вагончика называлась ООО “Скиталец”, и, согласно всей этой бродяжьей эстетике, мы мотались на старенькой “копейке” моего компаньона по окрестностям, с целью воплощения заветов Адама Смита: купить подешевле, дабы продать подороже.
В одном сельпо наткнулись на залежи этих самых презервативов. Чуть ли не по 00 руб. 04 коп. штука.
Шел 92-й год гайдаровской реформы, и с ценами происходило что-то сюрреалистическое. Ствол (нульсовый “Макаров” в смазке) можно было взять на той же “Пензе” за десятку баксов. Трава стоила, как водка, а водка – как девка. В городе из ларьков крали спиртное и меняли у нас на спиртное же. За бутылку “Амаретто” бартером брали литр спирта “Рояль”, и оба субъекта сделки оставались довольны, каждый втайне потешаясь над контрагентом. Золото (как отменной пробы, так и туфта) шло за одинаковые копейки, но даже не припомню, что тогда стоило приличных денег. Видимо, по внезапной постсоветской нищете предметы роскоши просто исчезли, вернее всё, или почти всё – таковым казалось. Да и обычные товары были другими. Даже те, что сегодня называются, как тогда…
Столь же внезапным, беспричинным и оглушительным приключилось избирательное богатство, обрушившееся года через два-три на отдельных граждан. И с тех пор продолжает обрушиваться. Причем, по обе стороны воображаемой, между богатыми и бедными, линии иногда меняются лица (больше в силу естественных причин), но численное соотношение незыблемо.
Я уговорил компаньона скупить все презервативы. Тетка-продавщица трижды бегала в подсобку за коробками.
– Пойми, – втолковывал я. – Точка у нас на трассе. Клиенты – дальнобойщики, дачники и так, – всякий мутняк в движухе. Мужики, в основном. Как Карлсон, в полном расцвете сил. Подходит он за сигаретами, и видит за прилавком молодую деваху. Как ему за две минуты показать, что он – настоящий мужчина? А? Правильно – купить гондон. А еще лучше – несколько…
Молодая деваха – Наташка, была взята нами примерно из таких же соображений. Крутизны и мужества. Не просто барыги с “Пензы”, а бизнес замутили. Продавца (то есть, конечно, “давальца”) имеем. Наташке было 16, она нигде не училась, а работала теперь у нас. Была смазлива и болтлива, мучила нас телегами о своем романе с цыганом по имени Бидюня.
Я и сам не ожидал, насколько психологически точен расчет. Пакостные советские изделия улетели в неделю. Опустошив еще пару сельпо, мы взялись бомбить городские аптеки. Где подобной халявы уже не было, но прибавочная стоимость покрывала все.
Однако дагестанских дальнобоев еще надо было как-то завлечь, ибо стояли мы не слишком удачно – в самом начале длинного базарного ряда. Рок-н-ролльщики из школьных ансамблей и вообще чисто по жизни, мы торговали и кассетами, поначалу нижний предел допустимого определяя “Квином” и “Браво”. Да и они шли у нас как попса. Однако вскоре жажда наживы оказалась сильней рок-пуризма: водилы, в те времена FM-безвременья, требовали от кассет блатняка, и нам пришлось откалибровать свои предложения под ихний спрос.
(Как-то в рабочей столовой я был зачарован следующей картиной: лысый грузчик Валера нес к усам ложку с супом. Это было сильно, страшно и медленно, как в гестапо. Проникающий тремор сводил на нет всю его сосредоточенность. И по усам не текло, и в рот почти не попадало. Когда я осторожно поинтересовался: в чем дело?, мне ответили коротко и важно – “попей с его”. Когда сейчас меня спрашивают, отчего я так разбираюсь в шансоне, и откуда знаю столько песен, мне хочется ответить словами Валериных коллег.)
Но шансон шансону рознь. Мы открыли для себя такого исполнителя, как Ефрем Амирамов. Кто он, откуда – я и сейчас не в курсе. Но наизусть знаю и даже неплохо пою его песню “Молодая” – при моей-то вокальной бездарности. Гипнабельность этой вещи мы вычислили эмпирическим путем, и бесстыдно ее эксплуатировали. Едва какой-нибудь автоджигит с кавказскими номерами выпрыгивал из кабины, мы врубали “Молодую”. (Пара кассет были заранее подмотаны до нужного места.) Звуки настигали водителя, он замирал, озирался, делал балетное па, разворачиваясь, и, как зомби, чуть ли не строевым шел к нашему шалашу. Амирамовых мы продали, наверное, если не на платиновый, то на золотой диск.
И еще одна моя нанотехнология, тоже на национальной подкладке. В Осокине годов с 70-х проживало какое-то количество чехов, строителей. “Чешские дома” – до сих пор для тамошнего рынка недвижимости понятие культовое. Правда, были они словаками, и отношения с местными у них не складывались. Сами они безобразно фарцевали, блатные осокинцы их периодически грабили. Любили “чехов” только девушки, но природа этой любви была всем очевидна; между тем, братские народы хотели немножко уважения и свои триста тридцать кубиков ласки. У нас на “Пензе” они тоже чего-то строили, бродили по окрестностям в небесного цвета робах в обеденный перерыв. И я нашел для них ласку и утешение в одном флаконе, когда привез из города упаковки баночного пива, которое осокинцы сроду не потребляли, по-старообрядчески полагая похотью антихристовой, буржуйской забавой. В ларьке, на Втором, где баня, у Раиски, хоть разбавленное, но родное.
Это я все к тому, что в бизнесе мы легко осваивали маркетинг, сегментирование рынка, всякие там таргет-группы, не подозревая о назначении терминов. И я бы к нынешнему времени вполне мог дорасти до средней руки периферийного олигарха, но один случай в корне поменял профориентацию.
Ну, лето. Жара, пыль, мухи, как говорил один хороший писатель. Прохладительные напитки в ажиотажном спросе. Причем не минералка, которой тогда, кстати, и не было, а кислотных расцветок дрянь в пластике от неведомых производителей. Мы, единственные на “Пензе”, за взятку подключены к электричеству, и холодильник у нас работает, как фордовский конвейер. Конкуренты где-то воруют промышленный лёд, но к обеду весь его эффект – в пользу бедных, которыми тогда, повторяю, были все…
Кстати, буду настаивать: капитализм в России появился не благодаря цеховикам и “лаврушникам” южной школы на исходе 70-х. Не родился от мезальянса номенклатуры и кооперации. Не стал следствием августовского путча. Он получил путевку в жизнь на тот момент, когда торговля – как частная, так и остатки государственной – взялась повсеместно охлаждать напитки: безалкогольные, а равно пиво и водку.
Очень близко подошли к истине те эксперты (Василий Аксенов и Ко), кто выводил генезис советского западничества и рынка из кока– и пепси-кол. Завороженные самой коричневой жидкостью и рекламными бюджетами мировых брендов, они, впрочем, не додумали, что дело вовсе не в фактуре, а в температуре.
Ведь было как? Само слово “лимонад” заключало в себе все характеристики напитка, химические, физические, эстетические – хочешь, пей у прилавка, добрая тетька-продавщица одним скупым движением откроет бутылку и выдаст стакан; хочешь – терпи до дома и холодильника.
Всей-то разницы: лимонад “Буратино”, даже огорчительно теплый, пены почти не давал, а, скажем, “Вишня” или “Яблоко” закипали шампунем, и какой-нибудь тяжелолицый мужик, всегда случавшийся рядом, констатировал: да этим похмеляться можно!
Томатный сок наливали прямо из банок. На том же прилавке имелся стакан с крупной солью, грязноватой, как халат продавщицы, и другой, с водой – ополаскивать ложечку после подсаливания и размешивания. Вода медленно бурела; зрелище завораживало. Так, наверное, очарован бывает и злоумышленник, отмывающий в медленном лесном ручье финку. После дела.
Так что не цвет и крепость напитка, но именно холодная анестезия пузыриков, прокалывающих язык и заставлявших истомленное горло биться в оргазме, перевозили наших граждан в общество потребления. Безвозвратно, как Харон.
Так что символом 92-го и экономических реформ в России должен быть по праву признан не Гайдар, а холодильник.
…И вот именно холодильник наш, не выдержав сверхнагрузок, ломается. Без права восстановления, как презрительно обещают нам могучие ребята-“холодильщики” в мастерской.
Надо что-то решать, и стремительно. Жаркий день год кормит; конкуренты, ранее униженно просившие в аренду клочок холодильникова пространства за любые деньги, насмехаются и предлагают напрокат промышленный лёд – на стадии его превращения в грязные лужицы.
У нас, впрочем, имелся запасной, здоровенный, советский, “Юрюзань”, в гараже, но там своя история. Полгода назад внезапно женился наш друг Каиров, переехал с молодой супругой Анжеликой в секцию гостиничного типа и озаботился обстановкой комнатки. Лика водрузила в центре столик, посреди столика – декоративную свечку-фаллос, засохший свадебный букет, забросала поверхность распахнутыми журналами “Бурда”, накрыла софу бархатом, прочие заботы поручив Каирову. Сопроводив это интересными словами: “Пусть коноёбится”.
Лучше по тем временам и не скажешь.
Каиров так и сделал. Смастерил какие-то табуретки, обтянув всё тем же ворованным с градообразующего Осокин предприятия бархатом, а холодильник занял у нас. Временно, на пару месяцев, пока раскрутится на ремонтах чужих квартир, и купит собственный. Или заберет дядькин, поскольку дядька с семьей переезжает в бабкин с дедом дом, а зачем в доме, пусть и полутораэтажном, два холодильника? Тогда не парились.
Мы хотели сделать холодильник подарком, вроде как на свадьбу. Но Каиров озверел и воспротивился: на свадьбе вы уже подарили, перепились и подрались, а я, что – не мужик, на холодильник семье не заработаю?!
Прошло полгода, но Каирову не зарабатывалось. А тут у нас жаркий день как купюроприемник, такая засада.
Да, я пока не называл по имени своего компаньона, которого звали Митя Живой. Фамилии своей он, естественно, соответствовал, как любой бы из нас ей на данном промежутке существования отвечал, но главным живчиком в нашем тандеме был я.
Мы спорили до хрипоты, скандала и после бутылки псевдогреческого коньяка.
Не то, чтобы я скорбел об утраченных прибылях, и перед глазами у меня плыли радужные знаки. Но бизнес уже захватил меня, тащил, перемалывал, и моя личная экономика переходного периода увлекала в русло без границ.
У Митьки Живого, человека трезвого и положительного, аргументация была проста. Каиров наш друг, у него сейчас семья и проблемы. И, забрав холодильник, мы, зная Лику, рискуем разрушить первое, а второе усугубить. Ну, проживем без аппарата. Подумаешь, пять бутылок колы не продадим. Расторгуемся, купим бэушный…
А я, которому по амплуа следовало быть гуманитарием и либералом, орал, тряс конечностями, и будил в Митьке зверя и коммерса. Говорил, что Каиров сам нарушил договоренность и не надо было ему быковать, а принять холодильник в подарок. А раз уж полез в бутыль…
– Пойми, братан! Он хлестанулся, значит, подписался… Его базар, за язык не тянули.
Я говорил, что Лику мы никогда не любили, со школьных еще времен, и как она, по отзывам друзей и подруг, была неверна Каирову, пока ждала его из армии.
– Ну, разойдутся – и хорошо! Все равно он к нам прибьется. Куда ему по жизни идти еще…
…Мы подъехали к дому гостиничного типа в сумерках, коротко поговорили с Каировым. Он нам даже помогал грузить “Юрюзань” в багажник “копейки” через окно, с вечными своими прибаутками. Только кончик улыбки едва заметно подрагивал, как у Валеры-грузчика в рабочей столовой. Лики дома не было.
Недели через две я почувствовал, как противно стало заряжать баллонами холодильник, впаривать кавказцам кондомы и Амирамова, слушать в ларьке днем Наташку, а ночью, с забредающими знакомыми блатными, “Лесоповал”.
Я долго не мог разобраться в причинах моего охлаждения к делу, как еще недавно казалось, всей будущей жизни. И только, пытаясь приладить на холодильник плакат Ника Кейва и Дурных Зёрен, физически, через омертвение ладоней, обнаружил, что причина – в нем. Не в Кейве, а в холодильнике.
Через несколько лет, когда я сделался выпивохой, узнал: тот комплекс вины, что испытываешь с похмелья, называется “срамотой” и имеет химическую природу.
Но у меня тогда, в августе 92-го, была срамота трезвая и стыд реально ел глаза.
Вскоре я спровоцировал, из-за коробки сигарет “Луч”, Саратовской табачной фабрики, безобразный скандал с Митей Живым у себя на кухне и с облегчением ушел из большого бизнеса.
На всю взрослую жизнь оставшись без профессии.
* * *
Я, честно, не знаю, кто я. Меня называют “журналистом”, но сам себя я определяю подобным образом крайне редко. Посторонние имеют на это право, я – никакого. Мне нравится ленинское честное, анкетное “литератор”, но и литератор я – максимум на четверть, а куда девать остальное?
Формально я по-прежнему имею отношение к бизнесу, ибо владею какими-то медийными активами, но это уже, как у Есенина в “Стране негодяев”:
От еврея и до китайца
Проходимец и джентельмен,
Все в единой графе считаются
Одинаково – business men.
По моему мнению, медийный бизнес – не бизнес, как Финляндия не заграница.
А всё холодильник.
И самое смешное, что Каиров с Ликой, конечно, разошелся, но не из-за холодильника, а гораздо позже. Потом разошелся со второй женой и т.д. Митька владеет в Осокине магазином автозапчастей и сельхозтехники, Лика – салоном красоты, чтобы заниматься собою, не отходя от кассового аппарата. Выглядит, говорят, отлично.
Алексей Колобродов