Звонок камышинских ребят, вечером 25 июля, нашел меня в Феодосии, в составе большой компании из детей и взрослых, которая, по густым крымским сумеркам, полным запахов моря, цветов, портвейна и женщин, направлялась в ресторан.
Назывался он, естественно, «Алые Паруса», с макетом парусника и видом на бухту.
Ребята нимало не удивились тому, что я в «Хохляндии». То есть в Крыму, поправился я, а это две большие разницы. Как говорят в Одессе, куда мы через пару-тройку дней, с заездом в Севастополь, собирались путешествовать дальше.
Ребята строго и по-деловому сообщили, что уже сели на знакомой мне кухне, почтить смертный юбилей великого человека. С гитарой и всем, что полагается.
Судя по тому, что они по телефону собирались мне попеть, я догадался, что гитара и все остальное эксплуатируются не первый час.
Слушать песни не стал – жлобски пожалел роуминга. Но тронут был глубоко – за себя и за Него, моего спутника, лет уже на протяжении, наверное, 35-36-ти.
Одно из первых отчетливых воспоминаний: я стою у катушечного магнитофона, ростом чуть меньше, а объемами – так и побольше меня. У него зеленый завораживающий глазок. Я смотрю в этот глазок и канючу:
– Пап, поставь Высоцкого…
О Высоцком я думаю постоянно, написать что-то (рискну предположить) настоящее, решаюсь только сейчас. Не только потому, что читатели-форумчане просили…
Страшновато. Километры литературы о нем по внешним параметрам догнали написанное о Пушкине и Есенине. Пушкиниана берет масштабами национального гения и еще своим возрастом – отсчет с пушкинской речи Достоевского в 1880 году.
Есенинские дела – бессмысленной и беспощадной возней вокруг самоубийства, из которого слишком многим почему-то до сих пор хочется сделать убийство.
В этом смысле напластования о Высоцком загадочны. Что можно столь скрупулезно каталогизировать? Жизнь, многие свидетели которой живы? Запои, а потом полинаркоманию? Так ведь почти у всех это происходит одинаково. Другое дело: водка и морфий были для Высоцкого не целью, а инструментами самоубийственной жизненной, да и поэтической стратегии. В рамках которой странно уживались с поразительным жизнелюбием и рационализмом.
Роли? Но от них мало чего осталось – даже в кино, не говоря о театральных.
Песни говорят сами за себя, хотя, конечно, новым поколениям уже необходимы комментарии к их реалиям. Однако и девственность новых поколений не стоит преувеличивать – реалии изменились мало.
У Высоцкого есть две песни о книгах.
Занятно – в масскультуре самой читающей в мире о книгах говорить было не принято. А ведь они, в том или ином виде, эту жизнь, не столько формулировали, сколько формировали. СССР был во многом литературным проектом. Это сейчас – или читать, или жить. А тогда совмещать вполне получалось.
Обе песни – бесспорные шедевры, при том не слишком широко известны. С какой начнем? А хронологически.
Уголовный кодекс
Нам ни к чему сюжеты и интриги:
Про всё мы знаем, про всё, чего ни дашь.
Я, например, на свете лучшей книгой
Считаю Кодекс уголовный наш.
И если мне неймётся и не спится
Или с похмелья нет на мне лица —
Открою Кодекс на любой странице
И — не могу — читаю до конца.
Я не давал товарищам советы,
Но знаю я — разбой у них в чести.
Вот, только что я прочитал про это:
Не ниже трёх, не свыше десяти.
Вы вдумайтесь в простые эти строки —
Что нам романы всех времён и стран! —
В них всё: бараки,
длинные, как сроки,
Скандалы, драки,
карты и обман…
Сто лет бы мне не видеть этих строчек! —
За каждой вижу чью-нибудь судьбу.
И радуюсь, когда статья — не очень:
Ведь всё же повезёт кому-нибудь!
И сердце рвётся раненною птицей,
Когда начну свою статью читать,
И кровь в висках так ломится-стучится,
Как «мусора», когда приходят брать.
1964
Мало кто задумывался о самом феномене ранних, «блатных», песен Высоцкого. Их много – современно выражаясь, на три, а то и четыре альбома. Песню про УК и сам Владимир Семенович, похоже, полагал вершиной этого цикла: если перепевал, среди очень немногих, в поздние годы, для вполне профессиональной записи у Михаила Шемякина.
Да, но откуда они к нему пришли? Центровой москвич, из хорошей семьи – по тогдашним меркам, верхний слой советского среднего класса, интеллигентная мама-переводчица, отец – офицер. Правда, родители в разводе, ну и что? Даже до Гражданского кодекса далеко… Ну, ясно – дворы, малокозырки, голубятники, свист во все заусеницы, Первая Мещанская, Большой Каретный… И в пьющих компаниях блатнячок хорошо идет. Впрочем, с избытком хватает фольклора, на крайняк – стилизаций.
А тут – целый роман в новеллах; масти, страсти, характеры, все – настоящие. Реалти-шоу. Когда это создается на глазах, онлайн, далеко не всякое веселое застолье выдержит. Творчество противопоказано тусовке.
А Высоцкий, как всегда у него бывало, просто пропускал через себя, оформляя, называя своими именами, страну и эпоху…
Россия в массовом порядке начала облатняться после великой войны, когда Советская власть решила разом покончить с уголовным миром. Чужими руками, самих профессиональных преступников, стравив кланы, по-разному трактовавшие воровской закон.
Но закон сохранения энергии у нас работает, как нигде. В фольклоре и у Высоцкого сказано: «гонишь в дверь, они в окно».
«Сучья война» поздних 40-х – начала 50-х, была своеобразным эхом и аналогом церковного раскола, с новыми старообрядцами и никонианами.
Лагерная резня, но ведь и реабилитация, массовый исход из мест заключения. Сейчас кажется странным, но тогда возвращающихся из лагерей не делили особо на уголовных и политических. Субкультура у них была одна.
Думаю, что пролетариат облатнился тогда же, в 50-е. Я, естественно, наблюдал работяг по бендежкам много позже, имея дело уже с традицией. Темной и давней, как никотиновые легкие старого курильщика. А вот облатнение армии видел непосредственно. Татуировки и доморощенные аналоги мастей – это само собой, но вот подпольные мастерские по вживлению «шаров», с отработанными технологиями, мастерами этого дела, грезами о том, сколько радости будет доставлено подругам на гражданке – голым охренением от казарменной жизни не объяснить. Служили в городе, ходили в увольнения и самоходы; да и не стройбат какой-нибудь – ПВО.
Однако настоящим откровением стало продолжающееся облатнение людей власти. По причинам профессионального свойства (плюс любопытство), я довольно много в последние годы общаюсь с подобной публикой. Когда говорят о застрявшем на нижних этажах социальном лифте, цитируют Ленина «страшно далеки» – все это, разумеется, так. Но правда и то, что властный слой в современной России небывало размылся. Люди власти – не только чиновники и депутаты, но и ребята из бизнеса, не всегда крупного, а то и просто ловкие и мобильные граждане – с богатым портфолио связей, своеобразные посредники в человеческих отношениях.
Степень облатнения у них, конечно, разная. Но иной раз испытываешь поразительные дежавю – закрой глаза, и не в хорошем кабинете сидишь, не с человеками, чьи должности, звания и заслуги в предвыборную листовку едва помещаются… А в гаражах, где седые, строгие мужчины ведут свой неторопливый разговор о статьях и сроках, выпивая и поплевывая.
Уровень, понятно, выше – толкования статей воспаряют до высот (или опускаются до глубин), не всякому старому адвокату посильных. Подсудность и подследственность… Кто и когда выходит, и как греют родственники, и насколько «ободрали» и «раскулачили», хватит ли бедолаге на остаток жизни…
Я, собственно, никого не осуждаю, я рассуждаю и делюсь наблюдениями.
Прошлое? Но у большинства моих героев оно вполне цивильно. От сумы да от тюрьмы? Думаю, не только.
Дело, пожалуй, в тотальном упрощении нравов, сегодня простота не хуже и не лучше воровства, они равнозначны друг другу во внешних формах. Как универсальный язык коммуникации. Простота и пустота, которая резонирует с вакуумом в идеологии и миропонимании. Да зачем далеко ходить. Возьмите последнее нашумевшее интервью премьера «Коммерсанту». Интонация и лексика – готовый поэтический продукт, чуть ритмизировать – и получите на выходе песню Высоцкого. От лица одной из его бесчисленных масок. Не совсем то, о чем мы говорим, наверное, ближе к таким вещам, как: «Есть телевизор, подайте трибуну,/ так проору, разнесется на мили./ Он не окно – я в окно и не плюну./ Мне будто дверь в целый мир прорубили».
Или: «У них денег куры не клюют, / А у нас на водку не хватает…»
Не будет там только одного, и главного. Милосердия. Милости к падшим. «И радуюсь, когда статья не очень, ведь все же повезет кому-нибудь»… Того, что делает Высоцкого наследником Пушкина и Есенина, всей великой книжной культуры огромной страны.
Надо сказать, и «Уголовный кодекс», и УК РФ – тоже ее продукты, пусть и побочные.
P. S. Продолжение следует; в том смысле, что скоро попробую написать о второй песне его книжного цикла – «Балладе о борьбе».
Алексей Колобродов