Глава 7
Иван Гусятников сидел в зимнем саду гостиницы «Националь», ожидая на ланч солидных бюрократов. До Государственной думы отсюда было несколько десятков метров. В этом уютном местечке встречались многие политики и коммерсанты. Здесь высказывались утопические взгляды и высокие национальные идеи. Поборники вчерашнего и идеологи будущего не скрывали дикой взаимной ненависти. Деловые люди делили зоны влияния, а народные депутаты отчаянно набрасывались на доли, маячившие при переделе собственности. Создавались и распадались союзы, федеральные чиновники заключали устные договоры, лоббисты прятали крупные взятки, прокуроры и судьи получали заказы на отторжение чужих активов. Готовились указы о высоких назначениях в мэрию, в доходные кресла начальников департаментов министерств, в Общественную палату. Составлялись списки на получение государственных наград, званий и премий, продавались места в верхних списках партий, входящих в парламент, решались вопросы помилования, получения гражданства и так далее. Иван Степанович назначил здесь сегодня три встречи. Каждой отводилось по пятнадцать минут. Секретарь Аркадий Лапский должен был строго следить за порядком. Сейчас он подводил к шефу господина Эпочинцева, одного из руководителей следственного комитета МВД. Это был мужчина средних лет, в безукоризненной одежде от самых элитных фирм. Преисполненный тщеславия, он, казалось, прежде всего, хотел нравиться самому себе, а потом уже всем остальным. Взгляд таких, как он, людей, всегда направлен вникуда, словно приглядываться к чему бы то ни было, что находится вне сферы их интересов и чувствований, дело для них совершенно пустое. И если они пренебрегают возможностью совершить благородные деяния, то настойчиво успокаивают себя мыслью, что законы от них этого вовсе не требуют. Так что угрызений совести даже не возникает.
— Приветствую вас, Эпочинцев. Прошу садиться. Как дела, генерал?
— Ничего особенного. Хотелось, впрочем, чтобы доходов было больше. Жизнь дорожает. После Лондона Москва второй город по уровню цен. Чтобы не обнищать, приходится постоянно думать о заработках. Ведь всякий порядочный человек должен занимать себя исключительно такими помыслами. Но что ужаснее всего — ареал источников постоянно сужается. Сокращается, вернее, не поле, а тематика заказов. Тут не столько конкуренты меня донимают, сколько однообразие. Я могу предположить, чем вы хотите меня занять. Но не смею тратить ваше время на отгадки ребусов, а жду поручения.
— Мое предложение будет соответствовать вашим пожеланиям. Плачу десять тысяч долларов за небольшую любезность. Сущий пустячок! Необходимо найти человека, который страстно желает тешить собственное сердце ярой жестокостью, кто выгодно отличается свирепостью ума.
— Ума? Вы уверены?
— Хорошо, характера. Пусть вас не смущает, если тот, кто мне нужен, отбывает срок наказания. Я подумал, что вам не доставит большого труда найти среди осужденных такого кровожадного оригинала. Хотя на свободе их, видимо, тоже достаточно. Меня, любезный генерал, чрезвычайно интересует порочная личность, тип, в чьей душе копошится неодолимое желание, даже наваждение, изуверствовать, глумиться над чужой плотью, и не в истерике и конвульсиях, а в здравом холодном уме. Этакая парадоксальная особь с тотальной порчей разума. С пылкой страстью вселенского масштаба к извращениям. Хочу обстоятельно постичь суть этого маньяка, а потом пристально взглянуть на самого себя со стороны и понять, насколько я это я. Ведь вполне возможно, что я – это вообще кто-то другой, незнакомый. Чтобы потом не расплачиваться за незнание себя самого или не расплакаться от обиды за весь род людской. Не лезть из кожи вон, желая оправдаться, а каждый раз успокоительно нашептывать себе под нос: «Я такой, как все вокруг. Или живи, Гусятников, как они, или заканчивай страдания самоубийством!»
— И вы называете это пустячком? Позвольте, чтобы подыскать действительно что-то очень яркое и самобытное, надо перебрать сотни, если не тысячи, уголовных дел. Так сказать, разыскать в огромном мире уголовников современного Чикатило в десятой степени. Я вас правильно понял?
— Да-да, в таком духе.
— Это будет стоить двадцать пять тысяч долларов. Я должен подключить сотрудников центрального архива, секретариат департамента наказания, а платить этим чиновникам придется из собственного кармана. Нет, меньше чем за двадцать пять тысяч я за дело не возьмусь. Да, впрочем, зачем он вам? Что дадут вам такие эксперименты? Ведь все уже давным-давно известно…
— Хочу проверить самого себя, определить порог, предел собственной порочности в сравнении с уникальным извергом. Очень уж хочется знать: чего такого я сделать никак не смогу? На что не поднимется рука? Где граница во мне человеческого? Вы сказали, двадцать пять тысяч? Сумма приличная, но готов заплатить хоть сейчас. Только жду от вас, любезный, самого необыкновенного, потрясающего субъекта. Он должен вызывать смертельный ужас даже у опытных психиатров. Поднимать давление и увеличивать частоту пульса у заядлых мракобесов. Вот так, генерал! Поняли, кто мне нужен? Кого я с нетерпением хочу получить из ваших рук? Теперь о другом: вы сказали, что все это давным-давно уже известно. Кому? Когда? Я, например, еще не наговорился сам с собой. А это так трогательно — поучать или высмеивать самого себя.
— Да, деньги хочется получить сегодня. Завтра придется выплачивать своей команде гонорары. По существу же вашего второго вопроса, Иван Степанович, хочу заметить следующее. Вам кажется, современный человек кардинально отличается от своего далекого предка, жившего в первобытно-общинном строе на заре цивилизации в какой-нибудь пещере. Ничего подобного! Никак нет! Это наивные заблуждения исключительно богатых людей. Впрочем, может, и бедных, но они о таких вопросах редко задумываются. Современный человек пришел на смену неандертальцам. Некоторые ученые – генетики там, биологи, антропологи — считают, что существовавшие более трехсот тысяч лет неандертальцы, по своей природе ничем не отличавшиеся от человека, кроме размера мозга, вымерли сами по себе. Так вот просто! Как говорится, отцвели! Но от чего бы произошло такое нелогичное явление с нашими предшественниками? Как такое, скажите, могло случиться? Человек живет, осваивает пространства, размножается, а подобное ему во многих смыслах существо бесследно вымирает. Изучая эпоху исчезновения неандертальцев, можно с большей точностью сказать: на планете в это время ничего необыкновенного, что могло способствовать их тотальному вымиранию, не происходило. С другой стороны, расследуя десятки зверских убийств и наблюдая за пороками и ментальностью преступников, я однажды пришел к твердому, может, не совсем академическому выводу, что это мы их съели. Да-да, съели! Обжаривая на костре или в сыром виде, но ели неандертальцев с замечательным аппетитом. Цивилизованность — лишь лицевая сторона медали, а тыльная как была прежде, во все времена, так и остается сегодня: это звериная сущность, весьма глубоко коренящаяся в нашей натуре. Когда же не стало неандертальцев, мы начали поедать друг друга. Чем еще могли оканчиваться межплеменные войны? Как вынудить покоренного работать на тебя, если в то время никаких орудий труда не было? Иметь раба в собственности было просто нерентабельно. А зачем же кормить побежденного, если самому не хватает пищи! Вот и ели! И это продолжалось несколько десятков тысяч лет. Только после того как появились первые орудия труда, стало выгоднее брать побежденных в рабство, потому что они могли уже прокормить и себя, и свого хозяина. То есть стали приносить доход не одноразовый, а постоянный! Так на смену людоедству пришло рабство! Но зверь по сей день глубоко сидит в нас! Его только разбуди! Пристально взгляни в его сторону! Лицом, а не затылком. И понесет каждого из нас… Ой, нагородил я вам тут черт знает что. Все смешал в одну кучу. Но все же суть выразил: только откройте в себе законы собственной природы — и за поступки свои категорически откажетесь отвечать. Всегда будете ссылаться на чей-то посторонний, незнакомый голос, словно кто-то другой вам постоянно что-то ужасное советует. А голос-то окажется исключительно вашим собственным! Я бы настоятельно посоветовал вам подкрепить необычное желание изучать собственную и чужую способность к изуверству регулярным чтением нашего еженедельного внутреннего бюллетеня. В нем можно встретить много полезной информации на предмет ваших исканий. Рассказы обо всех особых зверствах и жестоких преступлениях в нашей стране печатаются здесь в самом подробном изложении. С такими кровавыми сюжетами встретитесь, что проклянете собственное появление на белый свет. Я сам не раз отмечал, размышляя над поведением насильников: чем глубже страдания перед преступлением, тем ярче вспыхивает радость после его совершения. Смело могу утверждать, что человек никогда не является тем, чем он себе и другим представляется. После самого чудовищного насилия возникает ощущение, будто сотворено что-то действительно чрезвычайно полезное и возвышенное. И хочется это самое важное повторять, повторять, повторять. Закончить рассуждения, уважаемый Иван Степанович, вполне уместно цитатой из Шопенгауэра: «Лучшая судьба – это никогда не быть рожденным». (Проверить кто эту фразу в тексте повторяет) Вот так! Эх! Я вот живу, чтобы радовать лишь самого себя. У меня нет никакого интереса к ядовитым насмешникам, язвительным критикам, осуждающим мою мораль. Я прекрасно обхожусь без их мнения, презрительно улыбаясь всему миру. Конечно, кроме начальства. Тут за мимикой и мыслями необходимо строго следить. Я же человек! Эх! Итак, пять тысяч долларов в месяц стоит бюллетень. Станете абонировать?
— Пожалуй, — бросил Гусятников. – Я тут подумал, может, вас пригласить на должность консультанта по особым поручениям?
— Это помимо изувера?
— Да-да, конечно, помимо него.
— Сколько станете платить? Я человек не дешевый. Опытнейший мент!
— Пять тысяч долларов в месяц.
— Пять тысяч? Эта скромная сумма меня нисколько не устраивает. Я ведь должен каждый раз, общаясь с вами, нарушать закон. Молчать, наблюдая за вашими преступными проделками. Смешно! Лично мне любое нарушение закона доставляет страдание, но если за это я получу приличную компенсацию, проступок может явиться источником тайной радости. Пятнадцать тысяч долларов — вот моя цена! И за каждый криминальный сюжет, в котором приму личное участие, – еще десять тысяч. Конечно, если на меня будут возложены лишь обязанности наблюдателя-консультанта …
— По рукам! – с пренебрежительным кивком согласился Иван Степанович. – Когда предоставите мне кандидатуры самых-самых?
— В ближайшие дни.
— Тогда жду вашего звонка, генерал!
Гусятников набрал по мобильнику номер помощника: «Аркадий, подойди». Когда тот появился, шепнул ему на ухо несколько слов, встал и распрощался с Эпочинцевым. Лапский и генерал продолжили общение в лифте, хотя для выхода из гостиницы он был совершенно не нужен. Видимо, это было самое подходящее место для передачи гонорара.
Оставшись один, Иван Степанович отдался нахлынувшим мыслям. «Неужели именно тогда все это началось? В самом-самом начале? Или, пожалуй, и не начиналось вообще, а человек был сотворен именно таким? Улыбка, деликатность, внешняя уважительность, мягкость в общении – это всего лишь ширма, маска хищника? Успокаивающий образ, необходимый для того, чтобы охмурить добычу, а потом съесть с потрохами? Волки, тигры, львы – какие у них милые, умиротворенные морды, когда они смотрят на вас из клетки. Но можно представить, как безжалостны их клыки, когда попадаешь им в пасть. Как меняется выражение прекрасных женских лиц, благородных физиономий мужчин, когда они злятся из-за чужого успеха, требуют привилегий, отнимают место под солнцем у своего собрата! Как они глупеют, стервенеют, перерождаются, когда их ждет добыча, раздел трофея, дохода, чужого капитала! Как с возрастом меняется у них сознание, отпадает потребность в друзьях, этой обузе бессознательного детства, никчемном факторе расходов! Венец природы, а без карательных законов уголовного права жить не в состоянии. И это, позвольте, после ста тысяч лет властвования на планете, накопления опыта, развития интеллекта, культуры. Это спустя четыре тысячи лет после индуизма, больше трех тысяч лет после заострийзма, около трех тысяч лет после Торы и Талмуда, двух с половиной тысяч лет после конфуцианства, даосизма, двух тысяч лет назидательных христианских заповедей и Евангелия, полутора тысячи лет после Корана! Отмени сегодня уголовные законы в России – страна развалится, трупы покроют мостовые. Я все-таки надеялся, что человек иной. Я даже прощал ему многое. Читая Сен-Симона, я лишь поражался, как в цветущей Франции семнадцатого века, во времена Людовика Х1У, даже у аристократов не было еще туалетных комнат, вся знать справляла нужду в обычных местах, Практически там, где находилась. А прислуга подбирала за ними, как нынче подбирают за домашними животными. Изобретение же помойного горшка – это конец ХУ111 века! Почему на картинах ХУ – ХУ111 веков мы часто видим тонкие палочки, размером с вязальную спицу в руках у кавалеров? Они вычесывали блох из помпезных причесок своих симпатий! А сифилис? До ХХ века он присутствовал в нашем организме как бациллы гриппа. А веер? Ох, этот загадочный, опоэтизированный веер! Сентиментальные писатели придумали, что с его помощью неискушенные женщины скрывали смущение на лицах. Нет! Нет! На самом деле все куда более прозаично. Зубные щетки и порошок появились лишь в середине Х1Х века. Чтобы скрывать жуткий запах изо рта, дамы обмахивали нижнюю часть лица. А мыло? Оно появилось во второй девятнадцатого века. До этого человек пользовался золой, пемзой и вениками. Я удивлялся, что бюстгальтер возник в это же время, а первые трусы – женские и мужские — были предложены покупателям в 1912 году! Египтяне изобрели колесо несколько тысяч лет назад, но детская коляска была сооружена лишь в 1853 году, а дюбель, основа строительного дела, во второй декаде ХХ века! На изобретение таких простых, необходимых вещей человеку понадобилось около ста тысяч лет! А на что только не решается он, чтобы изменить внешность и выглядеть красивым! Искусство нынешних косметологов и хирургов-визажистов уходит в далекое прошлое. На плаху ради внешности клали и кладут все: и состояния, и здоровье, и честь! Но что делается для совершенствования разума? Слабым, тоскливым голосом просят увеличить бюджетное финансирование образования. Библиотеки почти пусты, учителя нищенствуют, умными философскими книгами никто не интересуется, они пылятся в хранилищах. Будут ли они вообще востребованы? Ответ однозначен: нет! Ничего себе венец природы! Так кто же мы такие? Не зная многого о собственном происхождении, мы так напыщенно, беспардонно заявляем о своем величии. Ведь сравнивать-то не с кем. По биологии ближайшие нам виды крыса да свинья! Да-да, все эти особенности возникли у нас в самом начале. С самым нашим появлением. И в этом случае действительно сомневаться не приходится, почему и как исчезли наши предшественники неандертальцы. А сейчас я даже полностью уверен: именно так и было. Наши сородичи их съели! А сколько еще видов животных пали жертвой нашего неуемного аппетита и канули в Лету? Тысячи и тысячи… Достаточно заглянуть в Красную книгу. Чуть прибавил один вид в интеллекте — и баланс природы начал рушиться! Теперь взялись за пернатых, один депутат выдвинул даже идею отстрелять всех перелетных птиц, чтобы избежать гриппа. В чем же наибольшая гадость и мерзость тех соображений, которые высказал мне генерал? Они еще глубже заставили меня возненавидеть самого себя. Мы только и были заняты тем, что во все века украшали наш порочный, испорченный вид обольстительными красками, возвышали его вычурными комплиментами, неискренними тостами. Мы хотим видеть в себе прекрасное, а то, что порочно, кровожадно, мстительно, — удел анонимных выродков. Между тем экранные и книжные сюжеты, воспевающие жестокость, пользуются огромной популярностью, венчаются лаврами и премиями. В обществе не наблюдается утомления от этих главных продуктов массового спроса, ему каждый день подавай все новые и новые садистские сериалы. Я об этом думал, но не очень основательно. Но сегодня после общения с генералом окончательно убедился, что в нашей крови существует некий таинственный элемент, определяющий ненасытное стремление к извращенному насилию. Иначе почему бы все это?
Тут помощник подвел к Ивану Степановичу господина Папикова. Это был неряшливый толстенький мужичок небольшого роста в сером неприметном костюмчике. Его потрепанный, в пятнах, галстук был короток, узел перекосился и болтался между второй и третьей пуговицами рубахи. Каблуки были скошены с внешней стороны. Больше похожий на мелкого провинциального служащего, чем на влиятельного столичного чиновника, он пригнулся, выражая особое почтение, протянул господину Гусятникову полноватую ручку и, услужливо улыбнувшись, представился: «Государственный советник третьего ранга Николай Николаевич Папиков. По вашему требованию. Пунктуально, с полным желанием угодить».
— Садитесь, любезный Николай Николаевич. Рад знакомству. Никакого требования не было и не могло быть. Таких замечательных людей, как вы, не вызывают на встречу, а сердечно приглашают. Я бы даже сказал, упрашивают прийти! Мечтал пообщаться с вами по одному весьма деликатному делу. Но прежде всего хочу спросить: чем вас угостить?
— Ой-ой, не буду вас утруждать. Хочу лишь послужить вам. Слушаю и прошу сообщить: чем могу быть вам полезен? – услужливо заморгал чиновник невыразительными глазками. – Я много слышал о вашей широкой натуре. Всем известна ваша доброта и высокие гонорары, которыми вы одариваете ваших… как сказать-то? Ваших… партнеров по совместной работе.
«Прохиндей! — мелькнуло в голове у господина Гусятникова. – Умеет одной фразой поднять цены на услуги Научились они в высших сферах бюрократии коммерческим приемам. Neng gou, shangren! ( Сноска: Китайский — Способный коммерсант).
– История небольшая, но хлопотная, а потому немалых денег стоит, — начал Иван Степанович. — У моей приятельницы есть нерадивый родственник, да еще и единственный. Он находится в одном из ваших исправительных учреждений. И срок отчуждения у него немалый: зверское убийство. Какие варианты существуют для его освобождения? У этой милейшей дамы сегодня именины. Чтобы добиться ее благосклонности, хочу пообещать ей, что малый в ближайшие дни окажется на свободе. Пока никакие подробности его криминального дела мне неизвестны. Но если получу от вас необходимый совет, заверение, что мы, договорившись, сможем его освободить, то через пару дней готов вам обо всем этом деле доложить. Вопрос стоит так: идти мне сегодня к ней на именины или искать другую приятельницу, не обремененную щекотливыми хлопотами? А она ну очень хороша… Да и мог ли я обратить внимание на что-то заурядное? Правда, любовь нынче покупается за наличные, говорят, даже быстрее и основательней, и отдаются с большим, чем при бескорыстном чувстве, пламенем, но меня интересует некая игра. Хотя, по сути, тот же пошлый вариант, спрятанный в театральные декорации.
— Понимаю, ой как понимаю вас. Ради женщины сам на что угодно готов пойти, на самые невероятные затраты и хлопоты без стыда согласился бы. Вы правы, Иван Степаныч, тут деньги немеренные нужны. Шутка ли, выхлопотать освобождение заключенному по статье «убийство», тем более зверское. Похлопотать-то можно, и с успехом можно, но шестизначная цифра в долларах потребуется. Очень тяжелое, даже тяжеленное дельце предлагаете, хотя, зная ваше благородство и замечательные возможности, могу твердо заявить, что вопрос решаемый. Только интерес необходимо четко обозначить. Утвердить, как говорится, ставку. Нынче, правда, предварительные договоренности редко работают. Дело это не одного дня, а цены на услуги растут быстрее, чем инфляционный показатель. Ведь сами стремились жить в рыночных отношениях.
— Сколько придется выложить, можно знать наперед?
— Без знакомства с делом трудно сказать. В любом случае не меньше тройки-четверки с пятью нулями на зеленом фоне. Да, такие вот цифры. Москва у нас особенная: никаких цифр не боится. Даже самых, казалось, сумасшедших. Впрочем, позвольте поинтересоваться: не раздумали ли? Не много ли придется заплатить за любовные радости?
— Любовь стоит денег. И это правильно. Так было и так будет. Но хочется уточним-ка: этот вопрос решается вами под ключ? Больше никого не надо беспокоить?
— Нужно, нужно, Иван Степанович, очень нужно. Нам крыша в Генеральной прокуратуре нужна. Чтобы от злости и зависти не обжаловали, не опротестовали бы освобождение вашего протеже. Они же все понимают. Люди умные…
— Вы что ж, конкурируете?
— Нет-нет, взаимодополняем. Их ведь тоже проверяют. С этим надо считаться, а то вся система развалится. А она недурно пока она работает… Это нас утешает.
Иван Степанович несколько удивился, что все так быстро решилось. И даже огорчился, что говорить больше вроде не о чем, а время еще оставалось. Ему в голову пришла совершенно неожиданная мысль. И чем дальше, тем привлекательней она становилась, тем сильнее очаровывала. В какой-то момент он даже усмехнулся, закатил от удовольствия глаза. А придумал он, действительно, интересный сюжет. На примере повести Пушкина «Дубровский» удостовериться, насколько изменилась за двести почти лет ментальность российских судебных чиновников. И изменилась ли вообще! Ведь за это время прошло десять поколений. Феодализм сменился российским капитализмом, потом настал якобы социализм, а за ним опять капитализм. Но человек-то как? Что же изменилось в нем? Как поведет себя российское правосудие? А обдумывал он следующую интригу. Несколько месяцев назад он приобрел для офиса одной из своих фирм небольшое здание — около четырех тысяч квадратных метров напротив гостиницы «Космос» по Проспекту мира. Заплатил за него около пяти миллионов долларов и намеревался произвести ремонт. «Давай попробую через этого замечательного чинушу отобрать его у самого себя. Ха-ха-ха! Ведь никто не знает, что дом мне самому принадлежит. В регистрационной палате в графе «Владелец» записано лишь название фирмы. А учредитель этой фирмы владелицы здания другая моя фирма. Там такая карусель, что просто так не разберешься. Так что пусть начинает. Старается, а для защиты этого здания я и пальцем не пошевельну. Как, впрочем, сам Дубровский у Пушкина! Удастся ли отнять дом у собственника в 2007 году в Москве? В столице России, в десяти километрах от Кремля? Кирилл Троекуров в 1835 году ведь добился своего. Собственность Дубровского отошла к нему. Поместье, дом, крепостные, живность. Что нынче? Неужели не добьюсь? Но чтобы я да не отнял у любого, даже у самого себя? Не насмеялся бы? Даже над самим собой? Такому со мной в России не бывать. В общении с Папиковым для пущего комизма буду пользоваться лексикой Троекурова. В памяти она еще сохранилась…» Теперь он больше уже ни о чем другом думать не мог и торопился выложить свой план.
– Есть еще одно, но более конкретное дело. — У меня сосед, предприниматель средней руки, грубиян — у Пушкина то же словечко значилось, — невиданный. Хочу взять у него собственность, то бишь отнять. Дом и сорок соток земли в Северо-Восточном округе. Это на горке по проспекту Мира, дом 128, строение 2. Перед церковью Тихвинской иконы Божьей матери. Известное место. Что вы про это дело думаете? Возьметесь?» (И Троекуров со своим чиновником на «ты» общался, но тот местный был, а у меня федеральный бюрократ, с большими связями и полномочиями, — подумалось господину Гусятникову. — Так что лучше все же на «вы»).
— Есть ли какие-нибудь документы, чтобы оспорить недвижимость? – Папиков пристально всмотрелся в собеседника.
— Полноте, Николай Николаевич, какие там документы. Надо придумать и нацарапать самим все необходимые бумажонки. В том–то и состоит наша сила, чтобы решением суда отнять все, что хочется. Что душа пожелает, на чем глаз остановит внимание. А как же иначе? Такая задача может страсть воспалить, сознание возбудить. А какой интерес, имея все необходимые документы на руках, защищаться от нападок чиновников? Судиться? Да еще без весомого гонорара? Без возможности наблюдать, как ваш судья, получивший тяжеленный пакет долларов, вздрагивает при каждом лишнем слове участников процесса, трусит при появлении незапланированного свидетеля, с упертым взглядом торопится загубить невинного, довести разбирательство, вопреки закону, наперекор логике, без малейшей стыдливости, до решения в твою пользу, — без этого не почувствовать несравненное удовольствие! Поймать остроту ощущений, которых я настоятельно, требовательно ищу! За что всегда готов платить немереные деньги. А судиться по справедливости? Отстаивать свои или чужие гражданские права и свободы? Добиваться по политическим или религиозным соображениям какой-то там правды? Защищать кого-то без грубейшего издевательства над миром – это меня абсолютно не интересует. Оставьте! Такое дело не стоит внимания. В последнее время меня как раз все больше тянет безграничная власть над судьбами. Я все чаще испытываю презрение к окружающей массе, особенно к той покорной ее части, которая без повода кланяется тебе в пояс. Стелется перед тобой за лишнюю зеленую купюру, за пряник, за комплимент. Может, потому и потребность в человеческом контакте, в любви и дружбе у меня совершенно исчезла. Когда я вижу, что кто-то стыдливо опускает глаза, когда наблюдаю появление на щеках целомудренной краски замешательства – тут же, словно принимая вызов, бросаюсь на этого человека со всей мощью невероятных соблазнов. Атакую его всеми искушениями современного мира, пока не удостоверюсь в полнейшем разрушении его свободного, независимого статуса. Зависть толкает? А ведь с виду я добряк, может, даже интеллигент, но в душе, в темных ее глубинах деспот, высокомерный тиран. Видимо, поэтому мне комфортнее находиться среди последних циников и сумасшедших. Ведь я считаю себя умнее всех и хочу тешить себя этим убеждением до последней минуты. Итак, какое у вас мнение? Возьметесь ли отнять в мою пользу собственность моего невежливого соседа?
Господин Папиков задумчиво прикинул: — Есть у меня в этом округе двое судей: Губин и Крылова. Люди они деловые: первый страшно любит деньги, вторая мечтает о карьере, потому достаточно беспринципная дама. Пожалуй, возьмусь! Возьмусь, возьмусь! Как же отказаться от такого прибыльного предложения? – Он говорил с Гусятниковым, но казалось, больше сам с собой, размышляя вслух. — С этим надо поделиться, еще и тому гонорар выдать, да и этого никак не забыть, а Крылову через службы внутренних расследований напугать до смерти. Что, дескать, делом занялась прокуратура и в самые ближайшие дни ожидается серьезнейшее расследование. На время изучения компрометирующих фактов она будет отстранена от работы, а может быть, даже взята до суда под домашний арест. Да, вижу перспективу, неплохую перспективу, с удовольствием дам поручение производить раскопки по этому иску. Что-нибудь обязательно обнаружится. Губин, этот пройдоха, что-нибудь всегда высмотрит, зацепит какого-нибудь червячка или муху, клопика, а там и клев наступит, и решение суда обретет законную силу. Пресвятая мысль… Это дело вам, уважаемый господин Гусятников, обойдется в двадцать процентов от стоимости недвижимости. И это, я скажу, не очень дорого. В Центральном округе за двадцать процентов я бы даже не взялся. В нем цены на заказы такого рода значительно поднялись. Уже запрашивают сорок процентов от стоимости здания или участка. Я сам человек скромный, готов вам в ноги поклониться, в другой день вы и на меня захотите напустить собак или пощечин надавать. А я даже не обижусь, потому что амбиций и высокомерия во мне и капельки нет. Ведь каждый живет по своему разумению. И тут ничего не поделаешь. Повторюсь, я человек простой и скромный. Но если берусь за деликатные поручения, то заказ всегда с успехом исполняю. Никаких вопросов и споров ни у кого не возникает. У меня, уважаемый Иван Степанович, к таким замечательным делам необыкновенные способности. Так что будете довольны.
— Вы думаете? Посмотрим. Я полагаюсь на ваше усердие, а в благодарности моей можете быть уверены! -«Хороша у меня память, если я так точно цитирую Пушкина. Как удачно, что я тут вспомнил сюжет «Дубровского»,- ухмыльнулся про себя Иван Степанович. – Я вам через пару деньков позвоню.
— Тогда кланяюсь. Помню, помню ваши слова, кого вы особенно презираете. Но у меня нет никакой охоты кардинально меняться. Я даже готов поспособствовать, чтобы ненависть ко мне у вас неуклонно росла. В мыслях и по существу. Меня это нисколько не расстроит. А если еще и обогатит, то с нетерпением начну ждать неистовых проявлений вашего презрения. Я-то живу сам по себе, совершенно в другом круге общества. Итак, пожалуй, все. Жду ваших распоряжений. — На этом он улыбнулся, словно окончив разговор, но тотчас заметил: — А аванс по объекту на церковной горке, — это двадцать пять процентов от миллиона долларов, пятая часть стоимости недвижимости, прошу прислать на адрес моей матушки сегодня же вечером. Надо же начинать! Адресок у вас имеется. До встречи, уважаемый господин Гусятников.
«Неужели ему удастся отнять мое имущество? Ведь пакет документов на владение недвижимостью на церковной горке у меня в офисе хранится. В первоклассных сейфах! Бригада высокооплачиваемых юристов покупку провела безукоризненно. Все необходимые документы – а их, видимо, не одна папка, тщательно оформлены и согласованы с Московской регистрационной палатой, на основе федеральных законов, конституции России. Как же у них может такое получиться? Не чиновники, а бесы, бесы какие-то, — в отчаянии воскликнул он. — Впрочем, все это чрезвычайно любопытно!» — Иван Степанович продолжал размышлять и в какой-то момент даже одернул себя: — «Но странный я типчик! Я же давеча сам давал задание выкупить из-под стражи осужденного за убийство. И гонорар крупный обещал, а ведь там тоже с документами все в порядке. Проведено расследование преступления, запротоколированы заявления истцов и свидетелей, составлены отчеты об очных ставках и экспертизах, судом вынесен приговор. А я хочу плюнуть на все судопроизводство, на закон, и освободить его, чтобы заняться собственными экспериментами. И более того, абсолютно убежден, что все у меня получится. Так почему же у одного Гусятникова это получится, а у другого нет? — Иван Степанович все более хмурился. Может, прокурора попросить, чтобы он защитил владельца от нападок оспаривающего его собственность? Порадовать себя состязанием бюрократов, понаблюдать за фантазиями и увертками юристов, убеждающих суд в конституционной правоте каждой из сторон? Должно быть преотличное зрелище …»
В этот момент помощник Лапский подошел к своему шефу и на ухо шепнул: «Валерий Федорович отказывается войти в зал. Здесь находятся те, с кем он никак не желал бы повстречаться. Я снял вам номер. Прошу подняться в комнату 301. Там все уже готово. Конверт с деньгами я положил на телевизор».
Известный в столице прокурор Валерий Федорович Мошкаркин стоял у окна апартамента гостиницы «Националь» и рассеянно смотрел на Кремль. Старая обида, таившаяся в лабиринтах памяти, медленно выбиралась наружу, пробуждая унизительное чувство собственной беспомощности. У Валерия Федоровича запершило в горле, он крепко сжал кулаки, ассиметрия грубых линий его лица обозначилась явственнее. Холодные светлые глаза заблестели. Широкие плечи приподнялись. В истерическом нетерпении он бросил кому-то в пространство: «Ох, если бы повторилась эта история, я бы тебя собственными руками придушил! В кителе прокурора придушил бы! Как же тебя достать, сука? Как? Такое простить нельзя! Меня – понизить в должности! Убил бы, отравил бы все твое семейство! Когда же наступит час расплаты?» Потом он замолчал, сник, опять стал рассеянным, потемнел лицом, видимо, от переизбытка злости.
— Что тоскуешь, Валерий Федорович, мой сильный друг? На тебе лица нет! – входя в номер, с улыбкой бросил Гусятников. — Кремлевские башни навевают мысли о продвижении к высотам власти? Не советовал бы усиливать натиск на заоблачные кресла. Ни к чему это. У тебя прекрасная доходная должность. Чего еще желать нынешнему россиянину? А близость к Кремлю развращает человека, воспитывает в нем пренебрежение к себе подобным. Я сам жертва этого феномена. Приглядись ко мне, только не услуги ради, по-приятельски, а пристально, как знаток человеческих душ, как прокурор. Что ты во мне увидишь замечательного, полезного? Исключительного? Каким из моих качеств можешь позавидовать, какие особенности характера захочешь перенять? Или взгляни на нашу политическую элиту, ведь я с ней одного поля ягода. Бр-ррр! Тошнит! Но все, что можно увидеть во мне за короткое время общения – это ведь самая незначительная часть моего скверного «я». А если заглянуть в меня глубже, обычным страхом не отделаешься. С воплем побежишь от меня куда глаза глядят. Лишь бы подальше быть, в недосягаемости. Искренне пожелаешь с таким типчиком, как я, никогда и ни при каких обстоятельствах не встречаться. Я сам на себя в зеркало смотреть категорически отказываюсь уже не один год. Бреюсь электробритвой вслепую, на ощупь или у парикмахера, сидя затылком к зеркалу, — тут на его губах проскользнула улыбка сожаления. — Впрочем, в этом номере о Кремле лучше промолчать. А пригласил я тебя по делу. Есть желание выпить, чтобы прогнать хандру? Меня очень пугает твое мрачное настроение. Так коньяк или вино? Признавайся!
— Сегодня наливай водки, — отошел прокурор от окна. Его неподвижный пронзительный взгляд, устремленный на Ивана Степановича, вызвал явное раздражение предпринимателя. Гусятников даже вздрогнул от недовольства.
— Что-то случилось? Ты так пристально меня рассматриваешь, что мне даже страшно становится! – произнес он сухо. – Может, получил на меня выгодный заказ? Поручили исследовать мое досье, чтобы открыть уголовное дело? Много платят?
— Нет-нет, все в порядке, на минутку оказался тут в одиночестве и тут же неожиданно вспомнил одного выродка… — Мошкаркин решил усмехнуться, чтобы снять возникшую напряженность.
Валерий Федорович был крупный человек с лощеной внешностью. В его респектабельном облике проступала «финансовая самодостаточность». Хотя в данный момент время карьера прокурора находилась под угрозой, он не убивался по этому поводу и не желал открываться перед господином Гусятниковым и сообщать о своем пошатнувшемся положении. Мошкаркин принадлежал к числу тех старых советских прокуроров, которые умели держать свои горести исключительно при себе. К истории собственной страны у них было двойственное отношение. В трезвом уме они ее злобно, порой даже без особой надобности, поругивали, но, плотно закусив, изрядно выпив или иногда в беспокойстве и волнении, натанцевавшись с барышней, в слезах мечтали о возвращении прошлого.
— Доставил неприятностей этот гадкий сурок? – Иван Степанович налил гостю стакан водки. Он вел себя с сановным юристом фамильярно, однако дружеского расположения ни к нему, ни к кому бы то ни было вообще никогда не испытывал. А в последнее время чаще даже ненавидел всех. Особенно тех, кому платил гонорары и с кем приходилось общаться.
— Не хочу даже вспоминать! Сволочь! Сволочь! – Мошкаркин схватил стакан и залпом осушил его. – Как из памяти эта история вылезет, так больным делаюсь. Без водки не жилец. Налей еще, Степаныч. Хочу тебя в спокойном состоянии выслушать. А то эта жуткая история все перебьет. Ничего не пойму, не запомню. Ну, дай же еще водки… — Он замолчал, поймав на себе косой взгляд Гусятникова. «Надо повежливей с ним, — подумал прокурор. — Благодеяния же еще впереди!»
Выпив второй стакан, он поднял воспаленные глаза к потолку, отдышался и спросил: «Слушаю, дружище, так что лежит у тебя на сердце? Ты же знаешь мою готовность всегда быть с тобой рядом, особенно при затруднительном положении». На самом деле прокурор чувствовал ответное презрение к высокомерному предпринимателю.
— Папиков из министерства юстиции по моему заданию хлопочет об освобождении одного осужденного за убийство. Ему необходима крыша твоего ведомства, чтобы все прошло без сюрпризов. И второе дело, несколько другого порядка…
— Подожди-подожди. Дай понять, о чем хлопочет твой Папиков, — перебил Валерий Федорович. – Для того чтобы дать согласие на кураторство, я ведь должен знать подробности первого дела, а ты уж о втором начал. Что за арестант, по какому делу сидит, где, какой срок имеет, сколько в заключении и так далее и так далее. Извини, но от этого зависит качество моей работы. Ты же рассчитываешь на успех? Так помогай!
— Вздор! Для чего мне все эти подробности. У меня о них нет никакого представления. Мне нужен человек на свободе, и за это дело я плачу, плачу немало, даже, можно сказать, по высшей ставке. Вот, возьми аванс пятьдесят тысяч долларов. Когда тот окажется на свободе, подсчитаешь стоимость своих услуг. Если надо доплатить — пожалуйста. Знаю, ты человек правильный, с понятиями, лишнего не возьмешь. В наших делах важно сохранять честь и достоинство. Мы столько друг другу доверяем, в таких сумасшедших проектах участвуем, такими замечательными авантюрами увлекаемся, что без этих качеств никак нельзя существовать. А кто теряет их, у кого язык оказывается длинным, тот и лишний час света не увидит. Да что час? Мгновение! Правильно говорю? Иначе жизнь наша совсем испоганится. Нет, не люблю я Европу. Аршин пространства, а сколько культурных претензий! Нравоучений! Лучше уж по-нашему, убрал человека с дороги и пошел дальше, не оглядываясь. Как, впрочем, с нами природа поступает? А именно так она и поступает! Я-то сам все основательнее укрепляю себя мыслью, что земля на человеке не заканчивается. Может, поэтому у меня установились с самим собой довольно странные отношения. Но об этом в другой раз, если вообще когда-нибудь решусь на подобные темы высказаться, — закончил он в некоторой задумчивости.
— Не наводи на меня жуть, я в нервном состоянии становлюсь невнимательным, — понизив голос, признался Валерий Федорович. – Пространные слова всегда пугают человека конкретного дела, каким я являюсь. Но все же мне письменная справка необходима. Скажи своим референтам, чтобы передали ее в мой секретариат. И оставь реквизиты Папикова. Впрочем, думаю, нам не нужно контактировать. Зачем? Пусть каждый будет занят своей работой. Что мне с ним делить? Ничего занимательного для меня в этом общении быть не может. Единственный интерес: спросить, как идут дела. Но что я, новичок? К чему мне такая информация? Ведь так? Он твой партнер, а мне он кто, этот Папиков? Подумаешь, крупный чиновник силового ведомства! – усмехнулся с грустью Валерий Федорович. — Сколько их в столице? Лишний свидетель, и все тут! Нет, я жизнью пока не хочу рисковать. Впрочем, может, в будущем придется. Так как же поступить?
— Сам думай. Не мое это дело! Поступай как хочешь! – брезгливо бросил Иван Степанович. – Бюрократы для меня народ странный, а порой даже темный. Никогда не желал влезать в вашу шкуру. Знаю одно, но уверен, что это и есть самое примечательное: любит ваш брат деньги. И любит почему-то значительно крепче, чем народ коммерческий. Казалось бы, нам их суждено страстно любить, ан нет, вы тут чемпионы. И какие! С какими аппетитами, с какой неистовой храбростью! Часто диву даешься, наблюдая за вашим рвением. Вас бы всех в бизнес, в самое настоящее предпринимательство, в реальный сектор, так нет же, все наши народные таланты текут в бюрократию, в квазирынок. Но меня ваша замечательная, ваша необыкновенная особенность доить бизнес лишь умиляет. Пуще забавы нет, чем вас в мыслях и наяву разглядывать. Ведь нигде в мире не сыщешь такую великую, состоятельную, прожорливую армию чиновников, как у нас в стране. Однозначно, Россия уникальна прежде всего своей непобедимой бюрократией. И Пушкин сокрушался, и Гоголь высмеивал, и Салтыков-Щедрин клеймил, но уже почти двести лет прошло с тех пор, а все ничего. Ваши силы еще крепче стали, а гонорары во сто крат возросли. Да вот ты, мой приятель, сегодня такой агрессивный явился, что я тебя даже побаиваюсь. А мы-то вместе не одну сотню бутылок выпили, – иронически улыбнулся Гусятников. — Может нынче не самое благоприятное время о втором деле говорить, чтобы цены не подскочили. Я-то знаю все ваши уловки, ты специально губы и щеки надул да заносчив стал, чтобы у меня поджилки затряслись и карман шире казался. Али не так? И деньги мои тебя не интересуют? И ты из личных симпатий на встречу со мной пришел? Повидать приятеля захотел, узнать о его самочувствии? Врешь, ох врешь! Я тебя пригласил, чтобы задания и денег дать, а ты пришел, чтобы их прикарманить, то бишь, честно заработать. Так уже второй десяток лет мы дружно живем всем смертям назло: предприниматель и чиновник! А что, неплохая пара? И совершенно небедная! И ссоры редки, а силища-то необыкновенная! – Гусятников, казалось, воспарил духом.
— Брось, брось, обличитель общества, — усмехнулся Мошкаркин, как бы подыгрывая его настроению. — Любишь ты поиздеваться над слабым народом. Но хочу тебя спросить без обиняков: что нынче российский предприниматель без чиновников? Без административного ресурса? Клоп! Клоп! – дважды вскричал Валерий Федорович. — Именно таким он должен ощущать самого себя. Предприниматель? Да вся Матросская тишина, все тюрьмы России вашими коллегами переполнены. Каждый только мечтает взятку сунуть, чтобы на свободу выпорхнуть. И опять коммерцию продвигать, налоги прятать!
— А что собой представляет бюрократ без бизнес-партнера? – расхохотался Гусятников. — Вша! Человечишко-мизерок! Но мы вместе, чиновник и бизнесмен, — это уже грозная сила, с возрастающим успехом пьющая кровь всего общества. И наплевать нам на всех других! Плевать, плевать на всех! Аминь! Итак, теперь о деле: одна крупная фирма затеяла судебную тяжбу. Она пожелала отнять у небольшого предприятия помещеньице около четырех тысяч метров в Северо-Восточном округе Москвы, на проспекте Мира. Строение по всем документам принадлежит этой небольшой компании. Оно зарегистрировано во всех государственных палатах города. Но, собственно, и что? При чем тут эти правовые обстоятельства? Кого они охладят или остановят, если появилась идея отобрать чужую собственность? Идея-то современная, замечательная идея-то! Пожалуй, мало кого остановит! Россия нынче совершенно другая страна, чем была когда-либо в своей истории. Сентиментальность абсолютно не в моде. Поэтому нашлись желающие отнять у незначительных, можно сказать, бедных владельцев, не имеющих крыши в административном ресурсе, их недвижимость. Не грубой силой отнять, а по постановлению суда, согласно букве закона, используя все важные судебные процедуры. Ты скажешь, банальная история. Да, ты прав! Пол-России отнимает друг у друга собственность. Но именно в этой истории я заинтересован. У меня есть причины помочь этому небольшому хозяйству. Но помочь не всеми силами, а подставляя лишь одно плечо, и даже не целое, а лишь одну из плечевых мышц. Одним словом, плачу тридцать тысяч долларов и надеюсь, что ты защитишь эту фирмочку, жертву правового разгула. Тут есть повод проявить профессиональное благородство, а оно должно присутствовать у юриста, у человека такого калибра, как ты. Но есть и другой мотив совершить этот гражданский поступок. Он ведь совершается не бесплатно, а за приличный гонорар. Так что в этом случае никакой взятки нет, чистейшая премия. Благодарность клиента! Как, Валерий Федорович, понравилось дельце? Попробуй мне помочь.
— Скажу откровенно, остерегаюсь я идти на лобовые столкновения с соперником, — понизив голос до шепота, сказал Мошкаркин. — Что это за фирма, претендующая на отъем помещения? Кто за ней стоит? Какие силы в этом деле участвуют? Только судьи? Или кто-то из других силовых структур? Непростое дело предлагаешь. А гонорар смехотворный: тридцать тысяч! Что это за бизнес! Сегодня проститутки дороже стоят! Я, видимо, не соглашусь. Столько вокруг беззакония, так почему задаром я должен защищать кого-то? Если со мной что-нибудь случится, кто меня защитит? Ты? Ты, наверное, будешь одним из первых, кто решит вычеркнуть мой номер из своей телефонной книжки. Но я не обижаюсь, не грущу и не плачу, такова нынче российская действительность. Люди нужны друг другу, пока они у власти, пока они у административного рычага, пока у них водятся деньги. Потом тебя никто не вспомнит. Зачем? Сколько было снято с должности генеральных прокуроров, которых «любила» вся страна. Поклонялась, задаривала подарками вся наша элита! Где они теперь? На чем сидят? На чем ездят? Кого трахают? Их можно встретить на неприметных улочках, в обшарпанных офисах, ерзающих на скрипучих стульях. А девки у них или захолустные молдаванки, еще вчера доившие коров, или дешевые провинциальные тетки из сельских бюро сексуальных услуг, копящие деньжата на вставные челюсти. Тьфу! Нет, такая жизнь не стоит моего внимания. Скажу откровенно, если ты обеднеешь, если перестанешь платить за невероятные, с моей точки зрения, болезненные авантюры, ты мне не друг. Понял? Как ты обо мне забудешь, если из-под меня выбьют прокурорское кресло, так и я никогда не откликнусь на твои просьбы, если твой карман опустеет. Для чего тогда мы друг другу нужны? Ведь помимо деловых отношений между нами ничего нет и быть не может! Теперь скажи мне другое. Известно ли тебе, какой капиталец выложила фирма, чтобы изъять в свою пользу чужую недвижимость?– вскричал Мошкаркин, словно почувствовав, что прикоснулся к золотой жиле.
— Говорят, за отъем собственности в Северо-Восточном округе платят до двадцати процентов от стоимости объекта, — спокойно ответил Гусятников. — Значит, отъемщики должны были заплатить судьям миллион долларов. Но есть другие тарифы. Чтобы защитить свою собственность, юридически правильно оформленную, необходимо заплатить сумму в десять раз меньшую. На стороне владельца закон, черт побери. Он тоже денег стоит! А как же иначе зарегистрируешь владения! – последние слова Иван Степанович произнес фальцетом.
— Ну, если так, то с тебя все сто тысяч долларов. Арифметика простая. Тогда почему ты предлагаешь только тридцать? — ухмыльнулся прокурор. — Сто тысяч это уже другая сумма, тут соблазниться можно. Эх ты, коммерсант, прокурора решил надуть. Некрасиво! И прошу никогда не вспоминать о благородстве. Ты отъявленный циник мирового класса, да я тоже таковым являюсь, есть ли у нас основания ворошить какие-то абстрактные категории прошедших эпох? Благородство! В уголовном кодексе такой статьи нет. Это понятие сегодня изъято из культурного пространства увядшей цивилизации. Конечно, человеческие ценности в постоянном обороте, а благородство как валютный курс. Нынче оно мало что стоит, а завтра может быть забыто навсегда или, наоборот, начнет подниматься в цене. Но к нашему делу оно не имеет никакого отношения. Поднимай ставку, нечего дурить прокурора, тем более своего приятеля! – быстрым шагом он стал мерить гостиничный номер, его глаза заблестели, а кулак то и дело угрожающе сотрясал воздух.
— Нет, на сто тысяч не рассчитывай, — расхохотался Иван Степанович. – О кей, готов подняться до пятидесяти, но ни цента больше. – В голову пришла интригующая мысль. «Уверен, абсолютно уверен, готов пари сам собой заключить, Папиков перекупит у меня прокурора. Даст ему больше денег, чем предложил я, и этот приятель забудет о своих обязательствах защищать незыблемое право собственности и о приятельских договоренностях со мной. Он разведет передо мной руками, что, дескать, ничего не получилось, так как гонорар был небольшим; и это получив от меня пятьдесят тысяч и как минимум семьдесят от Папикова! Вот такой я чудак, готов выбрасывать огромные деньги ради игры воображения, материализующей мои химеры. Видимо, это чисто русская манера. В скучной Европе с таким феноменом не встретишься. Они-то с радостным убеждением единогласно признают меня сумасшедшим. Ну кем еще может быть богатый русский со своими надуманными, не имеющими никакой деловой пользы экспериментами? А может, я и есть такой. Кто согласится потратить более ста тысяч долларов, чтобы почувствовать себя Кириллом Троекуровым и проследить, чем закончится двести лет спустя история, почти во всем схожая с сюжетом повести Пушкина «Дубровский»? В Европе у людей другие запросы. Европейцы больше плоть балуют, а мы, русские, развлекаемся бесплодными мечтаниями, или, как сейчас модно стало говорить, «виртуальной реальностью» Но, wo kanlai feng kuangde. (Сноска — Китайский: Видимо, я сумасшедший) .
— Когда прикажешь получить гонорар, Иван Степанович? – доверительно поинтересовался Мошкаркин. – Ведь нам пора прощаться. Но помни, я буду отстаивать твои интересы лишь наполовину. Ты же только половину оплатил. Не удастся помочь твоей фирме отстоять собственность, пеняй на себя. Следующий раз подставляй не плечо, а спину или даже лучше и безопаснее — всего себя. Понял? Значит, как гонорар доставят?
«А уже попятился назад прокуроришка. Я давеча так и подумал. Любопытно, как же будет дальше разворачиваться интрига», — про себя усмехнулся предприниматель. Впрочем, сказал он совсем другое: «Лапский сегодня же вечером подвезет сверток. Прямо на городскую квартиру».
— Надеюсь, адресок не забыл, — предупредительно заметил Мошкаркин. – У тебя в сознании, господин Гусятников, действительность окрашена лишь в зеленый цвет, а домик мой серенький, неприметный. Как бы не напутать? Ведь с таким, как у тебя, богатым воображением не мудрено посылку передать кому-нибудь другому. Словом, не мне в Хамовники на Ефремова, а какому-нибудь Сусликову на Большую Ордынку… — с неопределенной усмешкой бросил он и поспешил добавить приятельским тоном: — Шучу я, шучу, Иван Степаныч. Без смеха в наших делах ну никак нельзя. Прощай!
Александр Потемкин